3. Решение судьбы Державина в Москве

Несмотря на хлопоты петербургских друзей и на ходатайство, с которым Львов обратился к Гагарину, дело Державина не подвигалось. В марте он решился еще раз потревожить императрицу и через Терского отправил на ее имя письмо, прося опять позволения приехать в Петербург для объяснений. При этом он жаловался, что 1-й департамент сената, получив его ответы после состоявшейся об нем резолюции, не доложил о них государыне; «но ежели бы, — говорил он, — вашему императорскому величеству было доложено о присылке тех моих ответов, то, уповаю, не изволили бы высочайше повелеть явиться мне в 6-й департамент для ответов, которые даны уже 1-му департаменту. А как между тем отлучен уже я от должности моей и определен на место мое другой, то и стал я, в просвещенное и благосердое вашего величества царствование, не токмо без суда, но и без рассмотрения моих ответов наказан... А для того и осмеливаюсь всеподданнейше просить позволить мне для объяснения дел по губернии лично предстать пред ваше императорское величество; а особливо, когда мои ответы уже и в 6-й департамент теперь более трех месяцев присланы и от меня какого-либо к оным дополнения не требуют и нахожусь я празден, то между тем, покуда рассматриваются оные, имею я свободное время упасть к освященным стопам вашего величества и изъяснить связь происшествий, по коим я несчастлив. После же сего, ежели мне должно будет паки явиться за чем-либо в 6-й департамент или я достоин явлюсь быть под судом или без оного за дерзновение, что напрасно обеспокоил священную особу вашего величества сими моими прошениями, готов подвергнуть и честь, и жизнь мою самой тягчайшей строгости законов. Одна моя надежда — Бог и ты, Государыня; да будет воля твоя со мною!»

Письмо такого же содержания, но в сокращенном виде, отправил Державин несколько позже и к Потемкину, объясняя, что он «безмолвно ожидал бы разрешения тягостной судьбы своей», ежели бы не слух о скором отъезде князя из Петербурга и не опасение, что в отсутствии его положение обвиняемого еще ухудшится.

Наконец, 16-го апреля, т. е. почти через три с половиной месяца после приезда Державина в Москву, в сенате началось слушание его дела. По собственному рассказу его, он достиг этого тем, что посетил князя Волконского, с которым был знаком еще в Петербурге, и подействовал на него угрозою, что если он еще будет медлить, то Державин вынужден будет принести императрице жалобу и раскрыть ей все противозаконные поступки князя Вяземского: тогда будто бы князь Волконский, давно не присутствовавший в сенате, решился выехать туда, и дело было кончено в одно заседание. Так ли было действительно, или поэт ошибался, во всяком случае, последнее показание его неверно: 16-го апреля прочитан был только первый пункт губернаторского ответа. Затем слушание продолжалось четыре дня сряду: 17-го прочитаны были пункты 2-й и 3-й; 18-го — 4-й, 5-й и 6-й пункты; 19-го — 7-й, 8-й и 9-й. После перерыва, вероятно, по случаю Пасхи, рассмотрение дела возобновилось 23-го апреля: в этот день слушаны переданные из 1-го департамента два новые рапорта Гудовича: 1-й, об истребовании Державиным справок от губернского правления и 2-й, о неправильном будто бы неутверждении Бородина городским головою; 24-го апреля слушаны еще четыре рапорта, также переданные из 1-го департамента: 1-й, о непризнании советниками Державина выбора разных лиц от купечества и поселян в должности; 2-й и 3-й, о неисправностях в доставке в петербургские запасные магазины подрядного хлеба; и 4-й, об уклонении Державина от подписи журнала и подачи мнения по указу сената о разрешении из-под ареста имения купца Бородина. В это заседание положено было: обо всех замечаниях сената «сочиня со обстоятельством для поднесения ее императорскому величеству всеподданнейшего доклада приговор, предложить правительствующему сенату на апробацию». Приговор и доклад писались целый месяц: 24-го мая они были наконец слушаны, одобрены и подписаны. Вместе с тем определено было: до воспоследования высочайшей на этот доклад конфирмации «Державину объявить, что сенат теперь никакой до него надобности не имеет». При слушании доклада некоторые выражения, касавшиеся личных пререканий между наместником и губернатором и взвешивавшие взаимную важность обеих должностей, показались князю Волконскому неуместными, и потому было еще собрание 31-го мая, в котором, по совещании этого сенатора с его сочленами, положено было исключить эти выражения и, переписав приговор и доклад, вновь подписать их, что и было исполнено 4-го июня.

Все рассуждения сената по ответам Державина отличались особенною в отношении к нему мягкостью и снисходительностью, в чем, независимо от правоты его дела, нельзя не видеть влияния Потемкина, прямо заинтересованного в этом деле. Все заключения сената были благоприятны Державину, все оправдывали его. Не касаясь первой части этого обширного доклада (занимающего в копии около 150 страниц), где представлены сперва все обвинения Гудовича, потом определение 1-го департамента и ответы Державина, обратимся прямо ко второй части, содержащей самое определение 6-го департамента, и сообщим его в извлечении.

В начале этого отдела не забыли упомянуть с особым ударением, что департамент на рассмотрение всех принадлежавших к делу бумаг употребил целых шесть дней, и сейчас же прибавлено, что по всем пунктам сенат «ни Державина, ни советников правления виновными и тяжкому осуждению подлежащими не находит». Преступления первого по существу своему — двоякого рода: одни заключаются в упущениях по должности, «в непорядках и противных закону поступках, а другие в несоблюдении должного повиновения начальнику, в неприличных против него выражениях и укоризне, и в нанесенной чрез то званию и чину его обиде, в чем главнейше и вся жалоба генерал-губернатора состоит, и в чем просит он на него, Державина, суда. Остается теперь, всемилостивейшая государыня! сделать соображение для различия, в чем заключаются и те и другие, и какие именно обстоятельства Державина в том и другом или совершенно оправдывают, или остаются под сумнением; поелику сенат не следствие производил, на что и высочайшего повеления не имеет, а рассматривал представления генерал-губернатора и ответы Державина по содержанию сделанных ему от 1-го сената департамента вопросов, которые состоят в том: 1-е) «Для чего созывал он сам собою, в противность учреждения, членов палат в наместническое правление для следствия и очных ставок?» Против сего Державин ответствует и обстоятельства дела показывают, что приглашены им были в правление не все члены палат, а по одному из каждой, и не для следствия и очных ставок, но для предупреждения следствия, дабы узнать истину и защитить оклеветанных. Державину нужно было вступиться за себя и за избранных им, поелику свидетельство денежной казны, по силе учреждений, непосредственно на губернатора возложено и сказано точно сими словами: «губернатор яко хозяин губернии может во всякое время денежную казну в губернии ему вверенной освидетельствовать сам или чрез уполномоченных от него», следовательно, в сем случае виновным его, Державина, почесть сенат причины не находит; 2-е) «Вместо наблюдения за подчиненными местами о точности исполнения по делам важным, требующим по нынешним военным обстоятельствам скорейшего решения, причиняет затруднения и упущения, отчего многие церковники не собраны». Против сего пункта ответы Державина, а не меньше и доставленные к нему от наместнического правления справки свидетельствуют, что со стороны его, Державина, по всем означенным делам не только никакого упущения и затруднения не сделано, но, напротив того, ясно видно, что в собрании государственных доходов, рекрут и заштатных церковников всевозможное старание прилагалось и как лично от него, так и от правления неослабные и многократные предписания деланы, за неисполнение же и медленность в том с виновных учинено должное взыскание, а что и затем оставалось как денежных сумм в недоимке, так рекрут и церковников в недоборе, тому были особливые причины, которые означены именно в его ответе и которых дальнейшее поправление зависело непосредственно от генерал-губернатора; буде же бы Державин не исполнил в сем случае в чем-либо его предписаний, то следовало бы на него представить сенату, но не иначе как в свое время, со всеми необходимо нужными объяснениями, и прежде нежели начал производить на него личную жалобу. 3-е) «Занимается по пристрастию и недоброхотству выискиванием частных людей следствий, отвлекающих от дел полезных службе». Сей пункт не представляет ничего известного. Из ответов Державина и из справок правления никакого пристрастия и недоброхотства его, Державина, выискиванием следствий частных людей не видно, тем паче что и сам генерал-поручик Гудович, в донесении своем о том сенату, кому б от него, Державина, причинено было из пристрастия недоброхотство, никого лично не означает; впрочем же, и жалоб в том на него, Державина, ни от кого никаких нет. И для того сенат признает Державина в обоих вышесказанных случаях невинным. 4-е) «Миновав генерал-губернатора, представлял о многих делах в сенат». Сие обвинение само по себе ничего важного в себе не заключает, и Державин признается, что о некоторых делах представления от правления, миновав генерал-губернатора, прямо в сенат подлинно были, но тем ни должности, ни закону противности Державин не сделал, поелику всем правлениям вообще, по некоторым случаям, силою учреждений предписано то должностью. В чем же состоит вина Державина? Ибо он не больше сделал, как то, что в должности правления предписано, а по важным делам всегда относился к генерал-губернатору и ожидал на то его согласия; иначе же, буде бы паче чаяния представлял он, Державин, в сенат, как генерал-губернатор пишет, о многом ненадобном, в таком случае сенат не оставил бы сего в молчании и без его, генерал-поручика, особенного о том представления. 5) «Вмешавшись в должность своего начальника и в дела посторонние и оставляя свою собственную, накопил в наместническом правлении с 1787 года и не исполнил более 600 дел, в числе коих и на сенатские указы многих исполнительных рапортов посылаемо не было, хотя о том от генерал-губернатора неоднократно подтверждаемо было». В чем именно вмешивался Державин в должность его, генерал-поручика, и в чем оставлял свою собственную, сенат не видит, и как по ответам Державина, так и по учиненным в правлении справкам того не значится, а впрочем и упущения в делах по правлению, в рассуждении их количества, не примечается; ежели же когда и случилось, что не скоро указы сената или сообщения других мест исполнялись, то сие происходило, как из ответов Державина явствует, от нижних присутственных мест, на которые за то и взыскание полагалось; а что собственно по правлению отправляемы были дела с должною поспешностью, в том свидетельствуется он, Державин, многими полученными лично от генерал-поручика письмами и рекомендациею о нем бывшим в Тамбове при обозрении губернии сенаторам, и к получению ордена. 6) «По приказу общественного призрения со времени вступления его многих заведений не сделано». Державин объясняет, что причиною тому недостаток в принадлежащих приказу денежных суммах (около 30 000 рублей), и делал он такового рода заведения частно, смотря по нужде и обстоятельствам, сколько польза и сумма того приказа дозволяла; причем со вступления его в должность доставил он той сумме с лишком 20 000 рублей приращения, и сверх того по казенной палате открыл не взысканных с неисправных поставщиков штрафных процентных денег с лишком 60 000 рублей, да за невзнос в срок в казну денег содержателями оброчных статей без малого 6000 рублей таковых же причитается, следовательно, и по всем сим трем пунктам виновным его, Державина, сенат не находит. 7) Содержание этого пункта в том состоит: «якобы завел у себя Державин домовую с особливым секретарем канцелярию, по законам ему не положенную». При Державине был секретарь, но не особо определенный, а из штата губернии, которого употреблял он не с канцелярией домовою, какой у него не было, но единственно для отправления дел по должности правителя и по возлагаемым лично на Державина особенным комиссиям, брав на то временно, для переписки, и канцелярских служителей, без чего он, ведя от лица своего со многими местами и лицами переписку, обойтись не мог, следовательно, и в сем случае также не виноват. 8) «Будучи извещен генерал-прокурором о высочайшем повелении, чтоб в рассуждении позволения предстать пред престолом для донесения по делам Тамбовской губернии просился он, Державин, по команде, дерзнул вопреки монаршему повелению, миновав своего начальника, подать прошение на высочайшее имя в наместническое правление, где в отсутствии генерал-губернатора находился сам первенствующею особою». В сем случае сказать можно подлинно, что не соблюл Державин надлежащей благопристойности и должного к начальнику уважения и, следовательно, не мог бы в том извинен быть; но поелику из ответов его явствует, что все то произошло по причине открывшегося уже между ними неудовольствия, и что генерал-губернатор неблагоприятно к нему расположен был, отчего Державин в приезд свой к нему дней с пять, под видом болезни генерал-поручика, был не допускаем, хотя в то же самое время члены казенной палаты почасту у него бывали, то если все сказанное Державиным справедливо, не может сенат почесть и сего последнего его поступка столь важною виною, а тем паче сделать таковое заключение, якобы дерзнул он поступить на то вопреки монаршему повелению, чего сенат и помыслить, всемилостивейшая государыня, страшится, чтоб кто-либо, как и Державин, мог вздумать, забыв себя, пуститься на таковое, можно сказать, беспримерное бесстрашие. Преступление такового рода есть уголовное, и чем оно важнее, тем более требует основательных доказательств к обвинению преступившего, нежели одно донесение правящего должность генерал-губернатора, и потому, не осмеливаясь сделать в столь важном деле никакого заключения, по причинам, достаточного основания не имеющим, поступок в сем случае Державина, находя с своей стороны невинным, предает, впрочем, прозорливому вашего императорского величества благорассмотрению.

Что принадлежит особенно до других генерал-губернатора представлений, составляющих подобным образом обвинение Державина и советников правления, оные сенат рассматривал также во всей их подробности и каждое порознь и потому находит: 1) Что требовал и взял Державин от наместнического правления необходимо нужные ему для принесения оправданий, против учиненных на него от генерал-губернатора донесений, справки, дабы доказать ими свою невинность. В сем случае винить Державина отнюдь было бы не можно, поелику требует того справедливость, чтоб обвиняемому предоставлены были все способы к его оправданию, как о сем довольно пространно сказано в наказе комиссии о составлении проекта нового уложения; но неосторожность Державина единственно в том состоит, для чего требовал он сии справки данным правлению предложением, которые мог бы он приказать сделать и собрать нужные сведения чрез секретарей и других канцелярских служителей и без таких вопросов, каковые в предложении его правлению означены, и которые показывают некоторым образом вид, якобы требовал он тем отчет и в поведении генерал-губернатора, а по поводу сего 1-й сената департамент, нашед в деянии сем поступок Державина против персоны генерал-губернатора оскорбительным, и во отвращение дальнейших от того последствий всеподданнейше представлял, чтоб его, Державина, отрешить от должности, по каковому случаю и удален он наконец от должности, и лишился чрез то своего места, следовательно, соразмерно неосторожному его поступку тем уже наказан, а генерал-губернатор сим самым удовлетворен: то и не почитает сенат ничего более в штраф ему, Державину, прибавить. 2) Относительно неутверждения Державиным выбранного тамбовским купечеством и мещанством в градские головы именитого гражданина Бородина, вместо коего утвердил он следующего по нем по порядку, по большинству баллов, купца Толмачева, поелику дозволение заседания вновь выбранным из купечества и мещанства в городские головы и прочие звания зависит не от генерал-губернатора, а от правителя губернии, то в неутверждении Державиным Бородина, по причине изъясненных в рапорте Державина пороков, виновным его сенат не почитает, тем паче что буде Бородин находил себя тем обиженным и имел справедливые и основательные причины, то мог на Державина принести надлежащую, на основании законов, жалобу. 3) Что касается переписок, веденных Державиным при начале возобновления выборов, из чего, как генерал-губернатор представляет, будто бы последовало замешательство, поелику в сем случае никакого замешательства со стороны Державина сенат не видит, а испрашивал он себе у него, генерал-поручика, по дворянским и мещанским выборам предписания, не получив никакого о том от него повеления на словах, получив же потом ордер, остался спокоен, и для того виновным его, Державина, относительно сего происшествия не поставляет, как и в том, что внес он в правление для сведения с рапорта, поданного о том к нему, генерал-поручику, копию, в чем никакой важности не заключается, а впрочем, что написал он, Державин, в означенном рапорте не те точно слова, какие генерал-поручик ему сказал, на вопрос его, сего доискиваться сенат не почитает за нужное, тем больше, что оные хотя не точно так изображены, как в рапорте Державина означено, но тот, однако, смысл имеют и доказывают весьма явственно, что генерал-губернатор от всякого с Державиным благоприятного обращения удалялся и изъявлял чрез то вид неудовольствия и раздражения. 4) В рассуждении нескорой присылки Державиным требуемых, по предписанию генерал-губернатора, с заключенных Державиным с поставщиками из Тамбовской губернии в петербургские запасные магазины хлеба контрактов и с поручительств по них копии, как из рапорта генерал-поручика и из ответа Державина явствует, что все требуемое в надлежащее время потом исполнено и никакого чрез то казне убытка не последовало: то сие обстоятельство само собою уже решилось, а что прислал все оное Державин не в такое время, как генерал-губернатору желалось, за препятствиями, о коих он, генерал-поручик, от Державина предварительно был извещен, то мог он, генерал-поручик, по силе указа 1766, буде требуемое им весьма скоро иметь ему было нужно, учинить ему, Державину, вторичное о том по команде понуждение, но когда бы и по сему последнему не исполнил, в таком уже случае о непослушании его представлять в сенат, а не прежде.

За всем сим следует теперь, всемилостивейшая государыня, тот важный пункт жалобы генерал-губернатора на Державина, по которому он, генерал-поручик, как обиженный начальник, просил от сената к вашему императорскому величеству предстательства и суда на подчиненного, сей пункт подвержен, всемилостивейшая государыня, сомнению по разнообразным с обеих сторон показаниям. Поелику Державин в ответе своем против принесенной на него от генерал-губернатора жалобы ни в чем не признается, объясняясь, что всегда обращался он с ним, генерал-поручиком, с подобострастием и должною к начальнику вежливостью, как и при самом его, генерал-поручика, из Тамбова отъезде, просил его в правление также учтивым образом, не для собственного своего дела, а для трактования о распоряжении, в рассуждении представляемых тогда от дворян из усердия к благу отечества по случаю шведской войны рекрут, и для осмотрения в правлении течения дел, о коих он, генерал-поручик, в предложении своем в правление накануне того дня изъяснял, якобы их много запущено, о собственном же своем деле объяснял по случаю нечаянно зашедшей о том речи, а что подлинно говорил он, Державин, ему, генерал-поручику, в то время с великою учтивостью и благопристойностью, в том ссылается на бывших тогда в передней генерал-поручика чинов: но как сие показание представлению генерал-губернатора во всем противоречит и утвердиться ни на том, ни на другом не можно, для изыскания же в сем случае истины завести о сем следствие (по причине, что именным высочайшим указом повелено Державину явиться в сенат для надлежащего токмо в том ответа, а не для следствия) сенат сам собою не смеет, и для того по всем вышесказанным обстоятельствам осмеливается сенат всеподданнейше представить, не угодно ли вашему величеству будет высочайше повелеть, для общего обоих спокойствия, оставить все оное без дальнейшего изыскания. Причины, побуждающие сенат к таковому заключению, всемилостивейшая государыня, суть следующие: 1) Из всех приносимых генерал-губернатором на Державина жалоб и из ответов сего последнего, не меньше как и из обстоятельств самого дела, ничего другого не усматривается, кроме личного их одного против другого неудовольствия, чрез что Державин лишился своего места, а тем самым и все личные неудовольствия между тем и другим кончились. 2) Что кроме личных неудовольствий генерал-губернатора из всего вышеизъясненного, никакого, впрочем, злоупотребления и как казенному интересу упущения, так и частным людям со стороны Державина притеснения не последовало и ни от кого никаких на то жалоб не вышло, более же все то предает сенат всемилостивейшему вашего императорского величества благоволению».

Как ни благоприятно для Державина было решение сената, однако он остался не совсем доволен им; именно, он сетовал на то, что с него не взяли ответа по обвинению в истребовании от наместнического правления справок, и хотел принести императрице жалобу на такое «кривое и темное решение». Но так как определение сената долго оставалось необъявленным, то он ничего не мог предпринять. Тогда (по рассказу в его записках) он через одного стряпчего дал обер-секретарю 2000 руб. за допущение снять копию с приговора. Кроме того, он просил князя Гагарина принять меры, чтоб ему наконец было объявлено решение сената и позволено выехать из Москвы. 4-го июня, в понедельник, ему действительно дано было знать о подписании сенатского доклада государыне и о том, что в нем, Державине, нет более надобности. К достижению такого результата, — по его предположению, высказанному в записках, — содействовал граф П.И. Панин, который доживал свой век в Москве и, несмотря на бывшие у него прежде с нашим поэтом недоразумения, дружелюбно принимал его, помогая ему своим ходатайством у Гагарина и сенаторов. Заметим, однако, что с Паниным Державин мог видеться разве только в первые месяцы своего пребывания в Москве, так как граф Петр Иванович скончался там уже 15-го апреля, т. е. накануне того самого дня, в который сенат приступил к слушанию дела Державина.

12-го июня наш бывший тамбовский губернатор был еще в Москве и писал к Капнисту: «Дело мое здесь кончилось. Я, слава Богу, по всем клеветам Гудовича, взведенным на меня, нашелся невинным, о чем и подан доклад; при всем том в угодность сильных моих гонителей не оставили завернуть ерихонский крючок, который, сколько сам собою ничего не значущ, но при всем том мне не может быть приятен. Если не конфирмован доклад до приезда моего в Петербург, то постараюсь его отвратить; но да будет воля Всевышнего со мною, на Которого одного надеюсь».

Что разумелось под «ерихонским крючком», мы уже знаем. К устранению его просьба действительно была подана императрице: оправданный просил, чтобы у него было истребовано еще дополнительное объяснение, и чтобы оно поднесено было, вслед за докладом сената, на высочайшую конфирмацию. Но, как мы скоро увидим, просьба эта опоздала; дело окончилось без нее.

Прежде, однако, нежели последуем за Державиным в Петербург, скажем несколько слов о стихах, написанных им в Москве. Само собою разумеется, что при тех обстоятельствах, в каких он здесь прожил целые полгода, нельзя ожидать от его музы за это время обильных даров. Мы упомянули, что еще до выезда его из Тамбова Львов советовал ему воспеть взятие Очакова. По поводу этого события и написана, в подражание 90 псалму, ода «Победителю», т. е. Потемкину. Понятно, что при тогдашнем настроении Державина в этой оде не могло быть много вдохновения и поэзии: содержание ее натянуто, и стихи тяжелы. Она была тогда же отправлена по адресу, однако, как уверяет поэт, без обозначения имени автора, так что князь Таврический будто бы никогда и не узнал, кем она сочинена. Как бы ни было, при жизни Потемкина осталась она неизданною и явилась в печати только в 1798 году, причем, по известному отношению императора Павла к памяти любимца Екатерины, цензура исключила последнюю строфу:

  Но кто ты, вождь, кем стены пали,
К  ем твердь Очаковска взята?
  Чья вера, чьи уста взывали
  Нам Бога в помощь и Христа?
Чей дух, чья грудь несла монарший лик?
Потемкин ты! С тобой, знать, Бог велик!

Положение Державина в Москве естественно влекло его к духовной поэзии; о том свидетельствует более счастливое переложение прекрасного 103-го псалма («Величество Божие»), за который принимался также Ломоносов, который перелагал и Сумароков. Самым же замечательным произведением Державина за время его пребывания в Москве была его своеобразная по шуточному тону и сатирическому характеру ода «На счастье», написанная будто бы, как он означил в первом ее издании, на масленице. Она полна намеков на тогдашние политические события, на черты современной общественной жизни и, наконец, на некоторых представителей высшей администрации. После «Фелицы» это было первым значительным стихотворением Державина в том же юмористическом роде, и талант его здесь явился опять во всем блеске самобытной силы. Из пояснительных примечаний к оде «На счастье» легко убедиться, как хорошо он был знаком с политическими обстоятельствами эпохи, в которую Россия вела две войны и находилась в щекотливых отношениях к другим державам. Строфы 9—12 содержат игривое изображение деятельности Екатерины. Затем поэт касается самого себя, и, начиная с 14-й строфы, ода получает автобиографическое значение. Обращаясь потом к Счастью с просьбой о перемене своей судьбы, он весьма ловко задевает своих гонителей, Гудовича и Завадовского:

Гудок гудит на тон скрипицы
И вьется локоном хохол.

Эти строфы, по живости содержания и легкости стиха, принадлежат к числу самых удачных, когда-либо написанных Державиным. В конце оды он хочет уверить себя и других, что, несмотря на испытываемые им внешние невзгоды, он остается совершенно спокоен в душе. Мы выше заметили, что он и самых тяжких обстоятельствах не предавался отчаянию, но от этого состояния до спокойствия еще далеко: из переписки его ясно видно, с какою тревожною заботливостью он обращался во все стороны, ища выхода из своего трудного положения. Когда потом он возвратился в Петербург и снова занял почетное место, ода «На счастье», — хотя она и оставалась в рукописи, — приобрела большую известность, или, как выразился Болотов, «носилась в народе морганически» (т. е. втайне).