2. Хлопоты в Петербурге

Стремясь в Петербург, Державин, по-видимому, знал, что в то же время туда собирался Потемкин, в деятельности которого после взятия Очакова наступил период некоторого отдыха: приезда его в столицу ожидали уже с 15-го января. По этому поводу 24 2054 домашний секретарь Державина Савинский около 20-го отправился в Петербург. В ожидании светлейшего он обивал пороги у всех друзей Державина, который между тем и сам прилежно с ними переписывался. Савинский был у Львова, Терского, Зайцева. О последнем, близком к Мамонову, писал он: «Василий Алексеевич мне сказывал, что Гарновский столько вашу сторону защищал и защищает, что уповать должно, не оставит по приезде светлейшего князя объяснить ему все ваше дело, для чего обещался меня ему и Василью Степановичу (Попову) рекомендовать: то и не оставлю я употребить моих при том мер».

Из этого же письма видно, что Державин послал Мамонову через Зайцева записку о своем деле, составленную известным Михаилом Никитичем Муравьевым, на сестре которого был женат приятель поэта, тамбовский помещик Сергей Лунин, родной брат служившего при Бибикове в пугачевщину Александра Михайловича. Записка еще не была доставлена фавориту, а между тем в пользу Державина уже произошла какая-то благоприятная перемена, — в расположении ли императрицы, или в способе решения его участи: может быть, прежде предполагалось формально отдать его под суд или просто отрешить без суда. Державин думал, что причиной сравнительно благоприятного оборота дела было письмо его к Мамонову, но Савинский объяснял: «Сумнение ваше, что не письмо ли содействовало таковой с вами перемене, разрешилось: совсем не оно, а радостное получение известия о взятии Очакова». Известие это привезено было в Петербург полковником Боуром 15-го декабря вечером, а указ о Державине подписан 18-го числа.

Зайцев просил Савинского сообщить Державину, что просьба его Мамонову пригодится для переду и советовал обо всем относиться прямо к светлейшему. «О письме к государыне, — говорил далее Савинский, — я уповаю, не неудобен совет Николая Александровича, и для того не угодно ли будет доставить другое, содержащее в себе только одно дело без дальних похвал, и чтоб не включать просьбы о позволении избрать в Москве особ, а только чтоб позволено было прежде вам объяснение здесь дать в том, для чего просились вы прежде доносов, и тогда делать что угодно, ибо сие, кажется, сколько я ни судил, с обстоятельствами мною здесь слышимыми будет, может быть удобнее. Ежели экстракт готов, весьма бы не худо сюды доставить. Он не безнужен бы, уповаю, здесь был. Хотя все здесь сильные вооружены противу вас, но ежели малое согласие к вашему защищению будет со стороны вам известной, то, все вас любящие уверяют, ничто постоять не может. Граф Матвей Васильевич Мамонов завтра или послезавтрего отсель едет в Москву, следовательно, он там будет скоро, то не рассудите ли у него побывать?»

В конце письма Савинский, со слов Терского, намекал на какие-то неприятности, ожидающие Гудовича по другим делам, и, между прочим, что по доносу на недостаток соли в Тамбовской губернии назначено следствие. В заключение он спрашивал: «Каково с вами в сенате обошлись и трактуют, весьма, особливо любящим вас, не безнужно знать: то хотя кратко ко мне ли, или к Николаю Ал. не рассудите ли писать? ибо некоторые у меня любопытствуют: то что я знал при мне, то и отвечал, а именно, что хорошо; но только не надежно о скором окончании».

В другой раз, несколько позже, Савинский уведомлял, что все письма Державина он раздал. Разумеется, что более всех в Петербурге хлопотал по делу поэта Львов; 23-го января последний писал своему другу в Москву: «Тебе всего нужнее сюда приехать; об этом только я просить и молить станем. Сейчас зашел ко мне человек и говорит, что князь еще будет нескоро: это вероподобно. Отправь в запас в Кременчуг письмо, а меня уведомь. Теперь ты сам видишь, что ты худо сделал, что не сказал мне про письмо к Зайцеву: оно еще и теперь не подано; хорошие же отзывы произведены были моим одним приятелем, которого имя не для почты. Вчера и другой говорил, но без дальнего успеха». Под этими двумя лицами Львов, конечно, разумел графов Безбородку и Воронцова. Между тем Грибовский, узнав о случившемся с Державиным, обнадеживал его из Кременчуга защитою Потемкина. Он писал от 31-го января: «Прискорбные до нас дошли слухи, поразившие меня несказанно. Наконец сила превозмогла добродетель. Василий Степанович, — пред которым я не мог скрыть моих слез, объявляя, что вы сменены, — приказал отписать к вам, что его светлость никак не переменил к вам своего благорасположения; но отлагал защитить вас в Петербурге самолично, не желая писать к князю А.А. Вяземскому, и что, приехавши туда, конечно, сделает в вашу пользу все возможное. Прискорбное участие сопровождало его слова. Я просился сам к вам заехать; но как имею дела на руках крайне нужные и важные, то он не захотел их поручить другому. Курьер ваш продержан здесь затем единственно, чтоб узнать, не вознамерится ли его светлость писать об вас в Петербург. Теперь оный к вам возвращается. Мы сегодня сами спешим отправиться. Не пожалуете ли и вы к нам? Как бы я был обрадован, увидя вас и получа случай устно изъявить вам мое глубокое почитание и неограниченную преданность».

Наконец 4-го февраля Потемкин приехал в Петербург, и надежды друзей Державина оживились. «Весь город, — писал Савинский, — был на поздравлении его светлости». Но Львов хотел повременить, «чтоб дать пройти чаду», тем более что Потемкина еще не было в самом городе. Между тем, однако, Николай Александрович уже обещал, что будет написано в Москву к обер-прокурору князю Гагарину. Теперь и Козодавлев собрался писать Державину — добрый знак! За несколько дней до Потемкина прибыла в Петербург жена Державина с княгиней Голицыной, которая уже на другой день по приезде светлейшего обедала у него, но в первое время, как писала Катерина Яковлевна своему мужу, «еще ничего не говорила, чтоб не показать, что только за делами и приехала». Катерина Яковлевна, со своей стороны, также не дремала: она собиралась на поклон к супруге обер-шталмейстера Нарышкиной (Марине Осиповне), считая ее в большой силе: «Я ее себе приготовлю; она может быть нужна, ежели уже от других что не выйдет. Он (т. е. Потемкин) предан этому дому. Я знаю, что они родня Гудовичу, но я возьмусь за это осторожно: буду хвалить Ивана Васильевича, но жаловаться на окружающих его». К этому она прибавляет: «Теперь спешу к княгине (Голицыной), но сказывают, что лучше, ежели бы она менее об нас старалась». Между тем комиссионер Державина Савинский каждый день ходил в канцелярию Потемкина к Грибовскому, где его видел и Попов. Последний заверял, что не забыл тамбовского дела, и приговаривал, что в Кременчуге очистилось место обер-провиантмейстера, которое мог бы получить Гаврила Романович. Савинский, упоминая о том в письме, уведомлял в то же время, что умер казанский губернатор, и намекал Державину на возможность сделаться его преемником; но друзья считали более благоразумным не хлопотать покуда ни, о чем ином, как о позволении опальному лично явиться в Петербург. «Однако, — прибавлял Савинский, — при случае о первом наиболее месте, как и все вас любящие советуют, говорить и искать должно, чтоб только поступить в службу к князю». И Катерина Яковлевна так рассуждала: «Уведомь меня, желаешь ли этого места; кажется, это очень хорошо: тут можно без греха поправиться; оное же есть место полномочное, и ни от кого, окроме светлейшего, не зависит». Что отвечал Державин, мы не знаем; но кажется, его желания устремлялись выше, и в этом случае он не ошибался, как показали последствия.