1. Пребывание в Москве

При отрешении Державина от должности положение его могло казаться отчаянным, и всякий на его месте легко бы мог предаться унынию; но в нем мы ничего подобного не видим, и в этом отражается одно из отличительных свойств его могучей натуры. Во всех постигающих его превратностях он ни разу не обнаруживает малодушия; в первую минуту оглушенный ударом, он скоро оправляется и снова начинает смелую борьбу. В настоящем случае, впрочем, относительное спокойствие его понятно: на его стороне был сильнейший из сильных, окружавших Екатерину, тот, за которого он пострадал из усердия оказать ему в трудных обстоятельствах помощь.

Поэтому Державин, отправляясь из Тамбова в Москву, чтобы там предстать на суд перед сенатом, принял деятельные меры для обеспечения себе надежной опоры своего естественного защитника. Еще до отъезда своего он отправил курьера в Кременчуг, где тогда находился Потемкин, к его двум приближенным Попову и Грибовскому, а немедленно по приезде в Москву написал к самому князю Таврическому. Из сохранившегося отрывка этого письма узнаем, что главным желанием нашего подсудимого, на первый случай, было по-прежнему — лично явиться для своего оправдания в Петербург. О том же без сомнения он просил и императрицу в не дошедшем до нас письме, о котором упоминает Катерина Яковлевна.

Письмо его к Потемкину было помечено 14-м января; в Москву приехал он, вероятно, вскоре после 10-го. Так как в то время стоял, конечно, хороший зимний путь, то можно полагать, что Державин выехал из Тамбова в первых числах января. Жену он завез в Зубриловку к княгине Голицыной, а сам отправился оттуда в Москву, где и остановился в доме своего приятеля А.А. Наумова, за Пречистенскими воротами, в приходе Троицы в Зубове.

Указ о нем (со многими приложениями) был уже получен в 6-м департаменте сената и заслушан там 8-го января, причем положено, как скоро обвиненный явится, доложить дело немедленно. В журнале 16-го января 1789 года записано: «По докладу сенатского экзекутора впущен был пред собрание правительствующего сената бывший тамбовской губернии правитель, действительный статский советник и кавалер Державин, коему именным высочайшим ее императорского величества указом велено явиться к ответу в 6-м сената департаменте. — Рассуждено: означенного г-на действительного статского советника и кавалера Державина в несъезде из Москвы до решения об нем дела обязать подпискою, а присланные из с.-петербургских департаментов сената о нем бумаги предложить к слушанию». Дело тянулось, однако, очень долго. В феврале было одно только заседание (26-го), в котором заявлено о получении трех новых обвинительных рапортов Гудовича; 5-го марта доложено о присылке из петербургских департаментов ответа Державина на позднейшее обвинение со стороны Гудовича, именно в неисполнении Державиным ордера о приготовлении в петербургские запасные магазины полного количества подрядного хлеба. Наконец, только 16-го апреля началось слушание самого дела «о поступках бывшего в Тамбовской губернии правителя».

Посмотрим теперь, какие затруднения он должен был испытать в Москве, как велось его дело, что между тем предпринимал и с кем переписывался Державин.

Самым влиятельным между московскими сенаторами был князь П.М. Волконский как родственник генерал-прокурора. В доме последнего он лично познакомился с Державиным, но теперь, по своим отношениям, конечно, не мог быть на стороне его, и — как подозревал наш бывший губернатор — с намерением тянул его дело, не посещая сената под предлогом болезни. Напрасно Державин обращался к обер-прокурору князю Гавриле Петровичу Гагарину: он не смел тревожить Волконского. Между тем и князь С.Ф. Голицын находился в Москве, но также не мог подвинуть дела. Остававшаяся в Зубриловке Катерина Яковлевна, узнав из письма его к княгине о приезде мужа в Москву, писала к Гавриле Романовичу: «Пожалуй, попроси князя Сергея Федоровича, чтоб он с тобою к сенатору Маслову съездил и попросил бы его хорошенько: на этого человека можно, как говорит княгиня, положиться; а Гагарин не таков, и у него была некогда связь с Анною, и он Мамонову помогал, то и не то ли причиною поступка с тобою сделанного? Ты не верь его наружным разговорам, они бывают несправедливы. Будь осторожен: свои дела всем говори, а расположение в своих никому, кроме князя С.Ф.».

Во втором письме своем, от 25-го января, Катерина Яковлевна продолжает наставлять мужа, как вести себя. Между прочим, она упрекает его в том, что он мало советуется с князем Голицыным, который «знает все связи», и что мало о себе пишет. «Не знаю, куда ты ездишь, где что с тобою приключалось; я думаю, что не грешно бы было каждый вечер прибавить строчку или две твоего похождения; я бы была как будто не розно с тобою, но теперь очень чувствую мое уединение... Я думаю, что ты ленишься твоими выездами, мой друг: теперь надо быть не лениву и стараться быть тут, где тебе нужно. Я не знаю, для чего тебе хочется, чтоб твое дело было продолжено; я бы лучше желала, чтоб узнали гласным образом о твоем деле и твою невинность, а в Петербург пошли экстракт коротенькой, но ясно изобрази все клеветы, на тебя нанесенные; что тебе менажировать сего злого и ужасного человека (т. е. Гудовича)? Он достоин теперь, чтоб все дела его были ясно обнаружены. Князь светлейший, будучи неизвестен о последних представлениях на тебя и на оные твое оправдание, не может так ясно ей (императрице) объяснить твою невинность. Сделай сие, пошли как можно сие к нему поскорее, или ежели будешь сам в Петербурге, то подай ему этот экстракт. Я не живу праздно у княгини и прилежание мое за шитьем беспредельно, ибо я, работая, размышляю о тебе и не вижу, как от того поспешно идет моя работа; я почти вышила уже камзол князю Сергею Федоровичу, который, кажется, очень хорош вышился. Ежели твои дела пойдут лучше и ты поедешь в Петербург, вели мне за собою следовать. Княгинин курьер еще не бывал от светлейшего; она его ждет с нетерпеливостью, так как и я, верный твой друг, твоих писем и твоей к себе доверенности, и чтобы ты отнял от меня право себе пенять. Сего желает твоя Катюха».

(Следует приписка княгини Голицыной): «Благодарю покорно за приписанное ваше мне сухое почтение; желала бы лучше, чтобы вы нам сказали что-нибудь о деле вашем приятное; перестаньте разъезжать по клобам; боюсь, чтобы вы там не сгорели; право, мне кажется, нарочно его зажигают. К. Я. здорова, но не скрою от вас того, что часто она грустит как о вас самих, так и от неизвестности, что с вами там делается».