27. Купец Матвей Бородин. Откупное дело

Одним из главных виновников неприятностей, сопровождавших последние два года службы Державина в Тамбове, был купец Матвей Петров Бородин. Имя его уже встретилось нам, когда шла речь о торжестве открытия училища; при этом случае он, желая угодить губернатору, взял на себя угощение народа. Может быть, из такого же побуждения брат его, Иона, продал свой дом под училище. Матвей Бородин играл в Тамбове роль первого капиталиста и принадлежал к тому разряду лиц, который так хорошо охарактеризован графом Салиасом в статье его «Поэт Державин, правитель наместничества». «Это, — говорит он, — мужик с миллионом, постигший своим неразвитым, но от природы сильным умом, в чем суть дела на земле. В жизни для него один смысл, одна цель, одно дело — нажива... Эта личность живет и теперь на Руси и, может быть, еще долго будет жить и процветать». В скором времени Державин по разным признакам стал сомневаться в честности Бородина и наконец увидел с его стороны явное плутовство. Обстоятельством, окончательно раскрывшим губернатору глаза на его счет, была поставка кирпича. Было уже замечено, что Тамбов вообще страдал недостатком каменного строительного материала. Незадолго до прибытия Державина там был устроен, в ведении приказа общественного призрения, кирпичный завод, на котором работы производились колодниками, содержавшимися в рабочем доме; но так как между ними не было опытных в этом деле людей, то Державин посылал в Кострому своего бывшего секретаря Савинского для приискания кирпичных мастеров. Эта мера, однако, не привела к желанному результату. Пробовали также выписывать кирпич из Москвы, для чего туда ездил смотритель тамбовского кирпичного завода Степанов. Бывший там в то время проездом Гудович вместе с ним смотрел кирпич и велел закупить ящик этого материала для Тамбова. Позднее Державин хотел запасаться цокольным камнем из находившихся около города каменоломен. Между прочим он посылал колодников ломать камень в имении Лунина. Но Лунину не нравилось видеть у себя таких гостей: у него была машина для вырывания камня, и он надеялся, что она и без них может оказывать ту же услугу. Державин приглашал его взять подряд на доставку камня в Тамбов, но Лунин под разными предлогами уклонялся от этого. Между тем явилась надежда получать камень из имения обер-шталмейстера Л.А. Нарышкина. Один из приехавших оттуда земских уверил Державина, что там есть большая гора, «из которой всякого рода люди пользуются камнем безденежно», и это еще служит к выгоде владельца, так как земля тем очищается, камень же никакой прибыли ему не приносит, и потому может быть добываем без всякой предварительной переписки с Нарышкиным. Державин положился на эти слова и послал дворянского заседателя просить, чтобы ему отвели место для ломки камня. Но другой земский объявил, что без позволения хозяина ломать камень нельзя. Сам Нарышкин подтвердил это заявление; Державин объяснил, как было дело, и прибавил, что постарается обойтись без камня; «а ежели он непременно нужен будет», то попросит уведомить, за какую цену с сажени позволят ломать его. Состоялось ли после по этому предмету какое-нибудь соглашение, неизвестно.

На выручку Тамбова из подобных затруднений явился Бородин. Он взялся ставить кирпич по подряду для казенного строения и в августе 1786 года объявил в казенной палате, что у него наготове имеется 1 145 000 кирпичей. Тогда же его кирпич был освидетельствован относительно количества асессором строительной комиссии Смирновым, а относительно доброты губернским архитектором Усачевым; первый показал, что кирпич весь налицо, а второй, что он вполне доброкачествен. Бородин особою подпиской обязался хранить кирпич в целости и в следующую зиму перевезти его на место строения. По определению казенной палаты подрядчику выдана была вся следовавшая ему сумма, 3400 руб. Весною 1787 г. надо было, по назначению наместника, из заготовленного кирпича построить обжигальные печи. Между тем до Державина дошел слух, что купленный кирпич не только не привезен на место, «но и в готовности в сараях не находится». Поэтому он приказал коменданту вместе со Смирновым и Усачевым вторично освидетельствовать кирпич. При осмотре оказалось с небольшим всего 500 000 кирпичей, отчасти необожженных, в том числе около 137 000 прикупленных у других купцов, еще не получивших за это количество денег. Доставлено к собору было только 60 000; остальное же количество оставалось на заводах частью Бородина, частью продавцов, которые до получения денег не хотели отпускать своего кирпича; притом из наличного числа обожженного кирпича по крайней мере четвертая доля оказывалась негодною, а необожженный и весь никуда не годился. Между тем другого кирпича во всем городе ни за какие деньги достать было невозможно, и в казенных постройках неминуемо должна была произойти остановка. Таким образом, и Бородин, и оба лица, в первый раз свидетельствовавшие кирпич, подлежали ответственности. Бородин позволил себе явный обман и не исполнил своего обязательства, получив сполна деньги за такое количество кирпича, которого не только тогда, но и по прошествии года поставить не мог. Поэтому Державин предложил наместническому правлению купить недостающее количество кирпича на счет Бородина, а его самого отослать куда следует для отдачи под суд. «И ежели, — заканчивал губернатор свое письмо к Гудовичу об этом деле, — сие столь бесстрашное, явное похищение казны в основателе, можно сказать, по здешнему месту многих плутовств, Бородине, по законам строго не накажется, то я безнадежен произвесть здесь что-либо полезное: ибо один худой или добрый корень бывает многим себе подобным отраслям причиною».

Однако это строгое отношение к делу не привело ни к чему: Бородин остался на свободе и продолжал действовать по-прежнему. Раздражение, выразившееся в приведенных строках Державина, писанных в исходе апреля 1787 года, было тем сильнее, что в конце предшествовавшего года открылось еще другое плутовство Бородина. В это время в казенных палатах происходили торги на винный откуп. Тамбовская палата, отдав его ненадежным лицам, Бородину со товарищами, допустила при этом уменьшение сложности количества вина на 20 000 ведер, отчего казна должна была в четырехлетие откупа понести убытку около полумиллиона рублей. По закону палата была обязана до заключения контракта отправить условия и сведения о предложенных залогах на обсуждение как генерал-губернатора, так и наместнического правления. Вместо того они были представлены только Гудовичу. При этом случае Державин в своих записках не без основания бросает подозрение на честность управлявшего казенной палатой вице-губернатора Ушакова, который был в дружбе с секретарем Гудовича, Лабою, державшим в руках своего начальника. Хотя Державин и напоминал Ушакову о соблюдении помянутого правила, но наместническое правление получило проект контракта только накануне нового года, когда уже некогда было заняться рассмотрением условий и залогов. Чтобы отклонить от себя всякую ответственность, Державин решился не входить уже в исследование благонадежности залогов, а просто просить у наместника предписания о введении контракта в действие, что и было исполнено. Затем о ходе всего дела губернатор донес сенату.

В письме своем к Гудовичу Державин не сумел, однако, скрыть ни своего неудовольствия на образ действий вице-губернатора, ни сомнений в благонадежности Бородина и прямо высказал, что откуп, по воле наместника, отдан «банкроту». Отвечая губернатору письмом от 16-го января 1787 года, Гудович всячески старался оправдать и себя, и казенную палату, указывал, «что все способы, к ненадежной отдаче питейных сборов в руки неисправных откупщиков послужить могущие, теперь уже отняты», но прибавлял: «если наместническое правление по делам какого-либо откупщика находит сомнительным, то может о том дать знать палате, которая в таковом случае должна будет от отдачи откупа ему удержаться и меня тоже уведомить. А затем, — говорил Гудович, — не зная подлинно, кого вы разумеете под именем банкрота, берущего откуп, признаюсь вам чистосердечно, что ежели вы именуете таковым купца Бородина, содержавшего в прошедшее время откуп исправно, то нельзя не удивляться, каким образом полагали вы сами, несколько недель тому назад, возможным поручить ему закупку хлеба для с.-петербургских запасных магазинов на 70 000 руб., и по каким обстоятельствам сей купец, которого я и все в Тамбове считали верным капиталистом, мог вдруг переменить свое состояние и сделаться ненадежным. Я покорно прошу поспешить о сем меня уведомить обстоятельно, желая, впрочем, чтобы как в сем деле, так и в других соблюдено было всегда, вместе с нужной осторожностью, и миролюбие». По поводу такого требования Державин немедленно взял из городового магистрата справки и в письме от 20-го января дал полное объяснение своих слов. При описи имения Бородина, писал он, оказалось капитала, вместо объявленных им 10 000, всего 1176 руб. Что же касается намерения подрядить его для поставки провианта, то это предположение не состоялось; вследствие «взятой осторожности и сведений, отобранных о Бородине у магистратских членов», Державин «на заключение с ним условий не отважился, тем более что и поступки, при сем случае им оказанные, не токмо были дерзостны, но и весьма непозволительные и наказания достойные». Письмо кончалось следующей меткой характеристикой Бородина и смелым возражением на совет Гудовича о миролюбии: «Л потому и почел я его более за хитрого и совершенного плута, нежели за добросовестного и порядочного купца, с которым по правилам чести дело иметь можно, несмотря на то, что он минувший откуп содержал исправно и считается всеми за капиталиста; ибо такого разбора люди до того времени только бывают верны и исправны, пока предусматривают свои пользы; а когда противное тому случится, то объявляют себя бессовестно банкротами и ввергают в несчастие всех тех, кто имел с ними какие-либо законные обязательства. Словом, я подозреваю его в здешней губернии, по нынешнему моему разведыванию, за такого человека, который скрытным образом, для каких-либо непозволенных видов имеет в руках своих на все монополию и, употребляя большие свои капиталы под именами своих родственников и товарищей как в казенные подряды и откупы, так и в партикулярные торги и промыслы, вредит другим, а может быть и казне, единственно же к своей прибыли и своих сообщников. Сие можно по поводу тому тотчас исследовать: каких ради причин, чувствуя себя не в состоянии не весьма большие долги своим кредиторам заплатить, обязывался на хлебную поставку на 80 000 руб., и тогда же вступал в столь знатный откуп? Но я сие оставляю на тончайшее проницание и рассмотрение вашего превосходительства. Относительно же наставления вашего, чтоб поступать в сем деле и в прочих миролюбивее, я поистине недоумеваю: нет ли какого против меня внушения? Всепокорнейше прошу сделать мне милость в сем случае не лишить меня изъяснительнейшего вашего предписания, по которому, может быть, в состоянии я буду или исправиться, или донесть вам то, что по некоторым обстоятельствам более я миролюбив, нежели должно быть начальнику. Но так бывает со всеми нами, что когда кому напомнишь об исполнении его должности, то тотчас родятся и неудовольствия, которым и дают совсем другие виды и причины».

Из переписки Державина видно, что дело это не было кончено еще и через год после отдачи откупа Бородину, который между тем действительно объявил себя банкротом. В декабре 1787 года Державин собирался в Рязань для переговоров о том с Гудовичем и писал графу А.Р. Воронцову: «Не знаю, что из сего выйдет, ибо ежели дойдет дело до переторжки, то хотя без сомнения казна выиграет, но что будет с палатою? А я, с моей стороны, за дела ее в нарекании себя не оставлю. Я предостерегал, сколько моих сил было, разными образами, но что делать!» Затем он сетует на то, что никакими стараниями не удалось ему избавиться от Ушакова, «чрез что час от часу дела запутываются» и придется наконец обличить палату письменным порядком. Оказывается, что на Бородине, еще по прежним откупам и подрядам, одних штрафных денег числилось около 25 000 руб., о которых палата четыре года не показывала в счетах своих и правлению не сообщала о взыскании их. Державин требовал переторжки, но на это нужно было разрешение сената.

Излагая в письме к Гудовичу затруднения, которые повлекла за собою неправильная отдача откупа Бородину, Державин говорит между прочим, что палата никакими извинениями не защитит себя от ответственности; «а потому и может она или Михайло Иванович (Ушаков) вашему высокопревосходительству, буде какие бумаги из правления кажутся неприятны, писать и представлять что угодно, но того я не опасаюсь... Словом, я не отступлю от порядка и законов, здесь ли кончиться должно будет, согласно вашему предложению, сие дело, или пойдет к высшему рассмотрению сената».

Таков был благородный язык, которым губернатор заявлял наместнику о своей твердой решимости не терпеть злоупотреблений. Но как ни прав был Державин, как ни много значило покровительство Воронцова и Безбородки, однако враги его, Гудович и Ушаков, под защитою князя Вяземского, оказались сильнее, и сила одержала верх над правдой. В то время, когда Державину вследствие другого дела, о котором речь еще впереди, уже предстояло отрешение от должности, сенат наложил на наместническое правление штраф в 17 000 руб. за то, что оно для удовлетворения вексельных претензий и разных казенных взысканий по своей обязанности подвергло имение Бородина аресту. По этому поводу Державин писал рекетмейстеру Терскому: «Неправосудия такого ни по естественным, ни по гражданским законам я вообразить себе не мог. Я же предохранил ущерб интереса императорского величества, могущий последовать от объявления Бородиным себя умышленно банкротом, да с меня же, по его только одним сказкам, определено взыскать реченную сумму якобы претерпенных им убытков, о коих он только в сенате объявил, а при исследовании в судебных здесь местах нигде не говорил о том ни слова. Могу сказать, что г. Поленов столь наглым образом сразил меня в угождение Бородина, и я в свое время, как чрезвычайно угнетенный человек, по необходимости должен буду принесть всемилостивейший государыне жалобу». Позднее увидим дальнейший ход этого дела, а теперь возвратимся к недоразумениям между Гудовичем и Державиным, возобновившимся вопреки совету гр. Воронцова, который писал последнему: «Дружески советую стараться сохранить к себе благосклонность Ивана Васильевича, которого честность и кротость мне очень известны, а сверх того я знаю, что он к вам хорошо расположен». Губернатор, с позволения наместника, ездил в Рязань объясняться с ним по откупному делу в надежде, что он наконец открыто вступится за правую сторону, перестанет держать себя «политически». Выражаясь таким образом в письме к Воронцову, Державин намекал на ту нейтральную роль, которую старался играть Гудович в борьбе между правителем наместничества и вице-губернатором. Надо заметить, что как прежде в Петрозаводске, так теперь и в Тамбове служащие разделились на две партии. К Ушакову примкнули: Аничков, из советников правления переведенный наместником в должность директора экономии, и советник Макшеев. На стороне же Державина были советники Савостьянов и недавно определенный (на место Аничкова) Филонов, а также и комендант Булдаков. Поездка Державина в Рязань не привела ни к какому результату, а между тем и противники его стали ездить к генерал-губернатору. Державин хотя и понимал цель таких посещений, однако не считал себя вправе отказывать этим лицам в отпуске и в последних числах декабря разрешил сперва Ушакову, а потом и Аничкову отправиться на несколько дней в Рязань. Незадолго перед тем пропали какие-то казенные деньги, хранившиеся под надзором Аничкова, и Державин жаловался на него наместнику. Гудович, как человек осторожный и сдержанный, старался успокоить взволнованного губернатора. «Весьма приятно мне, — отвечал Державин, — видеть в особе вашей покровителя и слышать из уст ваших апостольское слово: «да не зайдет солнце во гневе вашем». Из сего я заключаю, что я не совсем виноват в моей против него (Аничкова) досаде. А потому охотно и оставляю все известные мне его против меня неблагорасположенные поступки. Сожалею только, что, не сделав никому по сие время какими-либо незаконными привязками несчастия, не могу удостоверить вашего высокопревосходительства, что ни на г. Аничкова и ни на кого личного гнева, проистекающего из собственности, не имел и не имею. Елико же касается до взыскания утраченных денег в наместническом правлении, бывших у него в надзирании, то, согласно с предписанием вашего высокопревосходительства, они, конечно, с виновного взысканы будут. Да и все казенные интересные дела, вам чрез меня известные, не иначе как со всею строгостию закона произведены быть имеют. Я воздам Божие Богови и кесарево кесареви, да не услышу оного страшного гласа: «вверзите неключимого раба во тму кромешнюю, то будет плач и скрежет зубов», к сохранению которых священных истин я во всю мою жизнь расположен».

Несколько позднее Державин, в письме к Воронцову, обвинял Гудовича за то, что он, вопреки ходатайству этого вельможи о другом лице, определил в директоры экономии «совершенно дурного человека — Аничкова, который, — прибавлял он при этом, — по согласию с Ушаковым был главным инструментом произведенной между нами (т. е. между губернатором и наместником) остуды».