7. Учителя и учение

Что касается собственно преподавания в гимназии, то, по свидетельству самого Державина, главною целью было научить читать, писать и говорить сколько-нибудь по грамматике. Предметы преподавания были: закон Божий, история и география, арифметика, геометрия с фортификацией, языки латинский, французский и немецкий, рисование, музыка, танцы и фехтование. Иностранными языками занимались во всех классах дворянской половины. Уроки вообще продолжались от 7 до 11 часов утра и от часу до 5-ти после обеда. Державин не скрывает, что в гимназии, «по недостатку хороших учителей», его учили «едва ли с лучшими правилами, как и прежде». В записках своих он называет, и то по случайному поводу, только двух из своих наставников, именно: капитан-поручика Морозова и пастора Гельтергофа; первый, вскоре умерший, учил геометрии, фортификации и рисованию, второй — немецкому языку. О Морозове есть свидетельство, что он, «за недовольным знанием русского штиля, весьма темно или совсем невразумительно задавал свои письменные уроки, а на самой практике, без дальних изъяснений, всякую проблему наизусть учил». Из таких уроков Державин не мог извлечь никакой пользы; впоследствии он приписывал свою слабость в математике недостаточным к ней способностям, но, в сущности, большая доля этой слабости происходила, конечно, от плохого первоначального учения. О Гельтергофе скажем в своем месте. Имена остальных учителей Державина известны нам из других источников.

Закон Божий преподаваем был только по воскресеньям и праздничным дням, два часа до обедни, семинаристом Котельницким, нарочно для того возведенным в сан священника. Он был рекомендован тогдашним казанским епископом Гавриилом (Кременецким), который полюбил Веревкина, посещал гимназию в торжественных случаях и в знак особенного своего внимания к ней однажды прислал книги в подарок лучшим ученикам гимназии.

Хотя Траубенталю, при отправлении его в Казань, и было поручено приискать для русской грамоты особого преподавателя, но такого не нашлось, и родному языку обучал, вместе с латинским, студент Морев. Этот учитель ежедневно занимался латынью, а по субботам русским правописанием, т. е., вероятно, ограничивался диктовкой. Впоследствии Державин не раз сознавался в незнании грамматики.

Для французского и немецкого сначала был один и тот же учитель, парижский уроженец Дефорж (Leon de Forges), но скоро число желавших учиться этим языкам так увеличилось, что нужно было разделить преподавание их. Для французского в помощь Дефоржу взят был Лакассан, а потом прислан из Московского университета еще Дювилляр (Duvillard), которому, не в пример другим, положено жалованье по 250 руб., что уже приближалось к содержанию инспектора (300 руб.; директор получал 400). Высшие оклады учителям, не исключая и преподавателя русского языка, не превышали 120 руб. в год. При неудовлетворительности учебных пособий и недостатке практики усиление преподавания французского языка не могло иметь больших результатов: Державин ему не выучился.

Немецкому сначала обучал отставной поручик голштинской службы Тих (Tiech); потом явились и другие учителя этого языка. Самым замечательным из них, как и вообще из учителей казанской гимназии во время Державина, оказывается названный выше Гельтергоф. О нем сохранились довольно подробные сведения. Он родился в Германии близ Рейна, получил в университете Галле степень магистра и был пастором на острове Эзеле, но по весьма сомнительному обвинению в политических замыслах отвезен в Петербург и посажен в крепость, а оттуда, после многолетнего заключения, сослан в Казань и здесь приглашен Веревкиным в преподаватели гимназии. Впоследствии он был профессором в Московском университете и в 1770-х, годах издал два составленные им русско-немецких словаря, один этимологический, а другой алфавитный. В следующее за тем десятилетие мы находим его в Сарепте, куда он отправился доживать век между своими единоверцами, гернгутерами, и где занимался преподаванием русского языка, с которым успел хорошо ознакомиться в Казани и в Москве. Любимый и уважаемый всем населением Сарепты, он достиг там маститой старости и умер 96-ти лет, в 1806 году.

Мы не можем положительно сказать, насколько Державин обязан был Гельтергофу знанием немецкого языка; но нам известно, что он выражался на нем легко и даже писал довольно правильно. Во всяком случае нельзя оставить без внимания, что он всего более успел в том предмете, преподаватель которого заметно выдавался из ряда своих сослуживцев по Казанской гимназии. Не надо, однако, забывать, что основание знакомству Державина с немецким языком было положено еще в детстве его, в школе Розе.

Географии и истории учил сначала помощник Веревкина Траубенталь, а позднее назначенный инспектором гимназии магистр Оттенталь. Между учителями и директором происходили раздоры. Вообще в управлении гимназии было много элементов несогласия. Веревкин настойчиво требовал от университета учебников и полного по штату содержания своим подчиненным, а университет, не имея к тому средств, досадовал на слишком неугомонного директора; когда же этот жаловался на учителей, ему из Москвы отвечали только, что он «не директор, а асессор и командир», и что учителя должны, не умничая, беспрекословно ему повиноваться. Траубенталь, кичась своим капитанским рангом, никого не хотел слушаться. Заносчивый Любинский, студент, обучавший арифметике, представил Веревкину, что Морозов не способен преподавать геометрию, и взял эту часть себе, а Морозову передал свои уроки. В одном из тогдашних университетских ордеров было сказано: «студенту Любинскому, яко известно беспокойному человеку, приказать, чтобы он смирно и тихо себя вел, и новостей, как и здесь в бытность свою при университете, не выдумывал». Оттенталь, лишившись места инспектора, злобился на Веревкина, а Дювилляр завидовал, что его землякам Дефоржу и Лакассану было увеличено жалованье. Кончилось тем, что Оттенталь и Дювилляр тайком уехали в Москву и подали донос на директора. Но не будем предупреждать событий.

Несмотря на дурное преподавание в гимназии, Державин по даровитости своей занял с самого начала видное место между учениками, которых число к концу первого полугодия возросло уже до ста одиннадцати. В исходе июня были экзамены, и затем, после публичного акта, ученики распущены на летние вакации до 1-го августа. На акте, как водится и нынче, присутствовали городские власти, духовные, гражданские и военные чины. Студент Любинский прочел небольшую латинскую речь «о пользе наук», а за ним восемь прилежнейших учеников выступили по двое и произнесли по-французски, по-немецки, по-латыни и по-русски краткие же речи «о нужде, чтобы знать учимое ими». Имена этих юношей неизвестны, но так как Державин через несколько времени упомянут в числе первых девяти учеников дворянской гимназии, то, по всей вероятности, и он был между молодыми ораторами. В заключение учитель Никита Морев сказал русскую речь. Из гимназии отправились в приходскую церковь, где гимназический священник отслужил молебен о здравии государыни и напутствовал молодых людей кратким наставлением, чем им заниматься на каникулах. По поводу этого-то учебного торжества преосвященный на другой день прислал гимназистам библию и латинский лексикон со своеручными надписями, и кроме того по книжке каждому из говоривших речи. Веревкин вслед за тем просил университет представить куратору, не выразит ли он преосвященному свою особенную благодарность.