17. Дело по клевете Сатина. Загряжский

В селе Конопляновке, Кирсановского уезда, жил богатый помещик, капитан Михаила Ларионович Сатин, старик, известный своею буйною и нетрезвою жизнью. Незадолго до приезда Державина в Тамбов Сатин составил духовную в пользу двух прижитых с крепостною женщиной незаконных детей своих, по имени Марковых. При этом он показал, что родственник его, живший также в Тамбовской губернии, генерал-майор Иосиф Сатин утвердил это распоряжение своим согласием и свидетельством. Но по вступлении Державина в должность губернатора генерал Сатин заявил наместническому правлению, что это показание — бесстыдная ложь, и просил: тех незаконных детей в родство Сатиных не включать и «не бесчестить тем фамилию».

Законными наследниками капитана Сатина были: племянник его, полковник Николай Никол. Кормилицын, стоявший с полком своим в Тамбовской же губернии, и внук, подполковник Василий Алексеевич Зайцев, числившийся капралом в корпусе кавалергардов и, следовательно, сослуживец Мамонова, живший в Петербурге. Державин был уже прежде знаком с обоими и обещал им свое содействие в их домогательстве наследовать имение капитана Сатина. Для этого он вызвал последнего в Тамбов и, опираясь на заявление родственника его, генерала, уговорил старика переменить свое распоряжение, объявив своими наследниками племянника и внука. Михаил Сатин пригласил их к себе в деревню и отдал одно имение Кормилицыну, а другое Зайцеву, причем в то же время отпустил всех своих дворовых людей на волю.

Но потом он раскаялся в этом поступке и вместе с Марковыми стал разглашать, что Державин бранью и угрозами вынудил у него новое распоряжение, радея за Кормилицына по любовной связи с его женою. В июле 1786 г. отправлена была к государыне жалоба на Державина, в которой между прочим было сказано, что он для принуждения Сатина держал его под караулом и грозил как его самого, так и незаконных его детей посадить в смирительный дом. При этом следует заметить, что жалоба эта писана была в Саратове по поручению тамошнего губернатора Поливанова, которому хотелось за дешевую цену приобрести от Марковых имение Сатина. Для вернейшего успеха жалобы один из Марковых поехал в Петербург с новыми подробностями гнусной клеветы; враги Державина старались «вытащить» туда и самого старика, но это им, однако, не удалось. Императрица приказала Гудовичу произвести следствие. Капитан Сатин известен был всей губернии своим зазорным поведением; соседи его хорошо знали, что он с раннего утра бывал «в шумстве», нередко выезжал в таком виде на базар, многим «делал привязки» и многих приказывал бить своим людям. Сам генерал Сатин не скрывал, что буйный родственник его заставлял свою дворню стрелять в его дом залпами дроби и, поймав на дороге людей его, сек их плетьми и приказывал выкалывать им глаза. Поэтому генерал-губернатор, и без того считавший капитана Сатина чуть не сумасшедшим, легко мог убедиться в истине. По подробном исследовании всех обстоятельств он нашел Державина невиновным и в рапорте императрице (от 18-го сент. 1786) не только вполне оправдал своего губернатора, но и просил ему защиты, отдавая справедливость его заслугам и трудолюбию; вместе с тем он представил об утверждении за Кормилицыным и Зайцевым отданных им деревень. Во время подачи Сатиным жалобы Львов отсутствовал из Петербурга по командировке, о которой будет сказано ниже. Узнав об этом деле из писем своего друга, он поспешил воротиться и, приехав в октябре, писал Державину:

«Я тотчас старался узнать, что здесь толкуют, и мне насказали Бог знает что в твою невыгоду; побежал я с изъяснениями к графу Алекс. Романовичу (Воронцову) и имел наконец удовольствие не раз уже от него слышать обещание на просьбу мою, что сего ложного доносу без взыскания, а тебя без удовольствия, конечно, ни в коем случае не оставят. Граф А. Андр. (Безбородко) сегодня то же мне сказал, говоря еще к тому, что дело сие сделало тебе больше добра, нежели зла вследствие донесения Ивана Васильевича государыне».

Державин между тем через Безбородку просил удовлетворения и обстоятельного исследования причины, побудившей Сатина к такой клевете, и затем «гласного перед публикою оправдания». Просьба эта не имела последствий.

Вскоре у капитана Сатина возникло новое дело, любопытное между прочим по распоряжениям губернской администрации и по высказанному о них суждению одного из петербургских вельмож. Неизвестно, по какому поводу, Сатин заманил к себе в дом однодворца Свиридова и едва не до смерти высек его «ездовыми кнутьями». По рапорту кирсановского земского суда в наместническое правление Державин донес о том Гудовичу, объясняя, что он не принял никаких других мер, даже не поручил этого дела «в особое замечание стряпчему», дабы не подать виду, что он притесняет Сатина за принесенную жалобу. Одновременно с толками о новом подвиге этого старого буяна родственник жены его Леонтий Магницкий (отец известного попечителя) принес генерал-губернатору жалобу на дурное с нею обращение мужа. Гудович предложил наместническому правлению произвести исследование, а правление передало это поручение кирсановскому предводителю дворянства Сабурову, который вместе с соседними дворянами и отправился в дом обвиняемого для допроса жены его. Правление, недовольное таким распоряжением, сделало Сабурову выговор и поручило губернскому предводителю Панову о поведении Сатина «пристойным образом, с лучшею осторожностью собрать от дворян яснейшие, сколько можно, известия». Вследствие этого губернский и уездный предводители истребовали от дворян письменные отзывы. 11 человек подтвердили известные отзывы о Сатине, шестеро же, «хотя и не сделали огласки о худом его поведении, но ничем его и не одобрили, а отозвались неведением». Правление, имея в виду, что по силе манифеста (21-го апреля 1787 г.), иногда молчание выражает больше, нежели все разговоры, нашло, что сдержанность шести дворян не говорит в пользу Сатина, и потому определило предписать дворянской опеке, выбрав опекунов, взять имение жены Сатина в опеку. Однако Державин, по известной неприязни к нему Сатина, предложил: не приводя этого приговора в исполнение, представить дело на усмотрение наместника. Вслед за тем он обратился к графу А.Р. Воронцову с просьбою сказать об этом определении свое мнение. Ответ Воронцова, стоивший ему много труда и переделывавшийся несколько раз (из чего видно, какое важное значение придавал ему просвещенный вельможа), так замечателен, что должен почти весь быть приведен здесь дословно:

«Как вы желали знать мнение мое о сделанном у вас по делу Сатина, то по обыкновенной моей чистосердечности, а особливо в рассуждении тех, с коими я дружбою обязан, как с вами, скажу откровенно, что в сем случае, кто бы и не предуведомлен был о деле сем по жалобам Сатина и Марковых, но читав уже определение наместнического правления, не мог бы не сделать заключения о недоброжелательстве к нему, а можно сказать и о притеснении, Сатину сделанном, как-то обыски и расспросы о нем и также жене его учиненные совсем не в принадлежащем деле до наместнического правления, а единственно по требованию одного из ее родственников, умалчивая, что во внутреннее хозяйство и подробности сожития мужа с женою если будут таким образом начальники губерний вмешиваться, то выйдут произвольные инквизиции, отнюдь не сходные с образом мыслей государыни, ни с властью, данной наместническому правлению; да и законы в определении сего правления истолкованы совсем превратно, как-то манифест 21-го апреля, что и молчание означает более вины преступника, нежели иного разговоры, а в манифесте именно сие сказано более ко оправданию какого-либо преступника, а не к обвинению его. Мне Сатин не подал никакого особого случая заступаться за него, да он мне и незнаком, а я вступаюсь здесь для того только, что трогается тут личная безопасность и спокойствие каждого, ибо соделанное с ним может случиться и с другими, а потому и жить никому нельзя будет в своих деревнях. По сим уважения, если бы означенный Сатин здесь о том просить стал, то я считал бы долгом за него по справедливости ходатайствовать, конечно, не лично для него, но дабы упредить или воздержать, чтоб впредь правления, губернаторы или генерал-губернаторы не присваивали себе того, что им не дано. Я радуюсь, что сие определение, по приказу Ивана Васильевича, остановлено в исполнении своем, ибо оно упредит жалобу Сатина, которую здесь, конечно б, уважили. Примите сие чистосердечное примечание знаком моей дружбы к себе, а сверх того желанию моему, чтоб установление, столь полезное для спокойствия общества, каково учреждение о губерниях, в прямом своем смысле сохраняемо и исполняемо было».

В то время, когда против Державина строились описанные козни, была у него еще неприятная история, виновником которой был человек почти в том же роде, как капитан Сатин. Это был И.А. Загряжский, командир одного из полков, стоявших в Тамбовской губернии при предместниках Державина. Он не только забирал у сельских жителей безденежно все нужное для полка, не только делал то, «что не позволено войскам даже и в чужих землях», но наряжал на работу в свое село Куровщину (Кирсановского уезда) человек по тысяче и более крестьян, требуя, чтобы они привозили с собою на постройки свои лес и лучшие свои избы, при них же или даже ими самими по его приказанию разобранные. Бедные и без того уже терпевшие разорение и обремененные недоимками поселяне прибегали толпами под защиту начальника, но отсылаемы были к тому же Загряжскому для требования себе удовлетворения, «а он, — по выражению Державина, — довольствовал их плетьми». Незадолго до приезда Гаврилы Романовича полк этот переведен был на Кавказ, но там беспокойному командиру его не понравилось: он отпросился в отпуск, и теперь, уже в чине генерал-майора, опять явился в Тамбовскую губернию. Возобновив здесь свои прежние проказы, он между прочим переманил к себе губернского машиниста, держал его силой и заставлял работать в своем селе. Но Державин не захотел по примеру своих предшественников мирволить буяну и стал энергически требовать возвращения машиниста. Когда же Загряжский все-таки не отпускал его, то губернатор отрядил в село сперва капитана-исправника, а потом весь земский суд с поручением настоять на исполнении требования. Взбешенный генерал нагрянул в Тамбов, скакал по улицам с заряженными пистолетами и обнаженной саблей, ругал и стращал Державина в домах, куда ездил, и подстерегал его ночью, чтобы по-своему расправиться с ним. Наконец, видя, что все это ни к чему не ведет, он прислал к губернатору офицера с вызовом на дуэль. Но тот, считая все это «сумасбродным донкихотством», а дуэль — «дурачеством», несовместным с его положением, велел сказать генералу, что если он имеет до него надобность, то может — по частному делу — объясниться с ним у него на дому, а по казенному — в наместническом правлении. Недовольный таким ответом, Загряжский поскакал в Рязань к генерал-губернатору, но и там ничего не добившись, распустил слух, что едет в Киев принести жалобу Потемкину. Чтобы предупредить его наговоры, Державин написал к своему родственнику, бывшему екатеринославскому губернатору Синельникову, прося его обнаружить клевету и объясняя, как для этого следует действовать. Года через два, когда Державину опять угрожала беда, мы видим Загряжского в союзе с его врагом, вице-губернатором Ушаковым, который на имя этого генерала отправляет в Петербург 20 000 руб. Уезжая перед тем из Тамбова, Загряжский хвалился, что «добиваться будет возвратиться туда губернатором».