1. Назначение олонецким губернатором. Отпуск

Еще до оставления службы при князе Вяземском Державин мечтал о губернаторстве, особенно на своей родине, в Казанской губернии. Был слух, что занимавший там эту должность генерал-майор Иван Андреевич Татищев выходит в отставку, и Державин метил на его место, вероятно, обнадеженный Безбородкой, что будет рекомендован на первую губернаторскую вакансию. Но сам он все еще не получал увольнения и в начале 1784 года жаловался в письме ко Львову, что Вяземский не выпускает от себя доклада. «Итак, — говорил он, — я стал как рак на мели — ни в службе, ни в отставке». Наконец, 15-го февраля, он был уволен с чином действительного статского советника, а 22-го мая последовал указ: «Всемилостивейше повелеваем действительному статскому советнику Державину отправлять должность правителя Олонецкого наместничества».

Назначение поэта, гонимого Вяземским, в губернаторы было знаменательно: оно доказывало, что императрица, несмотря на силу генерал-прокурора в делах его обширного и сложного ведомства, не подчинялась его влиянию в вопросах, до него не касавшихся. Напечатанная в «Собеседнике» челобитная Фонвизина от имени русских писателей о притеснении их вельможами не осталась без действия. Екатерина, будучи сама писательницей, очень хорошо понимала, что литературный талант сам по себе не может мешать служебной или общественной деятельности. При рассмотрении жизни Державина естественно представляется вопрос: может ли поэт, вообще литератор, быть годным чиновником или государственным человеком? Вопрос этот на практике разрешен в положительном смысле многими замечательными деятелями. Не говоря о некоторых примерах тому, бывших у нас в России, напр., Кантемире, Дмитриеве, графе Уварове, припомним Гизо, Тьера, лорда Брума, В. Гумбольдта или др. Тем не менее предубеждение против способности литераторов и ученых к служебным делам довольно обыкновенно, и сама Екатерина — живое опровержение этого взгляда, — однажды высказалась против министров-литераторов; впрочем, надо заметить, что она говорила это под влиянием нерасположения к Неккеру и Герцбергу. На вопрос, о котором речь идет, нельзя, кажется, безусловно отвечать ни да ни нет. Прежде всего спрашивается, в какой мере данное лицо посвящает свою деятельность литературе или науке. Само собою разумеется, что тот, кто в них полагает свою исключительную задачу, не должен вступать на служебное поприще. Нельзя не согласиться, что государство мало выиграло бы, если бы Карамзин принял пост министра, или если бы Пушкин прилежно занимался по своей должности в министерстве иностранных дел. Но весьма ошибочна выражаемая часто мысль, будто литератор потому не годен для службы, что лишен того практического смысла, той сообразительности и проницательности, которые необходимы для служебных и особенно административных обязанностей. Способности человеческие во всех званиях весьма разнородны, и, конечно, в числе людей, посвятивших себя науке или литературе, многие обладают означенными условиями даже в высшей степени, нежели те, которые, по тем или другим побуждениям избрав служебную карьеру, считают себя привилегированными носителями административных и всяких государственных способностей. Между тем в этих-то именно деятелях часто и оказывается либо отсутствие нужных для занимаемой должности качеств ума и характера, либо недостаток сведений, и притом не только специальных (каких у нас покуда большею частью и не требуется), но относящихся к общечеловеческому образованию. А так как к расширению познаний особенно способствуют ученые и литературные занятия, то выходит, что человек, вращающийся в этом круге деятельности имеет, в отношении к сведениям, положительное преимущество перед тем, чей умственный горизонт ограничен однообразною областью дел известного рода.

Императрица Екатерина не считала поэтический талант помехою для отправления губернаторских обязанностей и, уважив ходатайство Дашковой, Безбородки и Воронцова, не усомнилась поручить управление губернией автору «Фелицы» и оды «Бог». И он оправдал это доверие в том отношении, что весь отдался заботам новой должности, надолго принеся в жертву службе свое дарование. Что Державин оказался неудобным на губернаторском месте, в том не был виною талант его, а были тому другие причины, лежавшие частью в характере его, частью в самом порядке вещей и в обстоятельствах, с которыми он, именно по этому характеру, не в состоянии был мириться. Кн. Вяземский знал своего бывшего подчиненного и, услышав о его назначении, сказал пророчески: «пусть по моему носу полезут черви, если он долго просидит губернатором».

Однако Державин был не совсем доволен доставшеюся ему губернией, тем более что в надежде сделаться преемником Татищева он уже отправил все свое имущество в Казань. Но нечего было делать: надо было удовольствоваться отпуском на родину, где жила его престарелая мать; она давно звала к себе сына и невестку, чтобы навсегда проститься с ними. Олонецкое наместничество пока существовало еще только на бумаге: оно должно было открыться не ранее декабря месяца, и до тех пор супруги решились воспользоваться свободой; но к своему величайшему огорчению, они не застали уже старушки в живых: она умерла дня за три до их приезда. Этого обстоятельства они никогда не могли забыть и нередко со слезами вспоминали о нем. Державин горько жалел, что в ожидании губернаторского места слишком долго откладывал свою поездку в Казань. Феклу Андреевну похоронили рядом с ее мужем в казенном селе Егорьеве, у церкви, к приходу которой принадлежала деревня Кармачи. В ограде этой церкви до сих пор видны две гробницы с именами родителей Державина. К этим могилам относится следующее четверостишие сына:

О праотцев моих и родших прах священный!
Я не принес на гроб вам злата и сребра
И не размножил ваш собою род почтенный;
Винюсь: я жил, сколь мог, для общего добра.

Оплакав смерть матери, Державин из Казани вместе с женой пустился в Оренбургский край, чтобы показать Катерине Яковлевне тамошнее свое имение. Пробыв там не более трех дней, супруги отправились обратно в Петербург. В Казани Гаврила Романович 30-го августа сделал распоряжение о поминовении своих родителей, написав священнику села Егорьева, чтобы он и преемники его каждую субботу служили заупокойную литургию; на это он назначил из господских доходов деревни Бутырей по семи рублей в год. Это распоряжение должны были свято соблюдать все будущие владельцы Бутырей, а в противном случае егорьевскому священнику предоставлялось право жаловаться на наследников Державина. Посетив Егорьево в 1862 году, я с удивлением узнал, что это завещание не только давно уже не исполняется, но даже и вовсе неизвестно на местах; самый подлинник письма Державина, в котором оно было изложено, пропал бесследно.