5. Нарышкин и княгиня Дашкова

Под шутниками «Собеседника» императрица разумела преимущественно Льва Ал. Нарышкина, хотя он, собственно говоря, был ее же орудием в этом журнале. Нарышкину, по самому свойству его ума и характера, многое должно было казаться смешным в личности княгини Дашковой, этого, на его взгляд, «академика в чепце». Мы не знаем, по каким причинам государыня уже в 5-й книжке (вышедшей 16-го сентября) заявила, что она намерена прекратить «Были и небылицы», так как дедушка уехал в деревню, друг ИИИ отправился в полк, друг ААА послан за масонскими делами в Швецию (намек на связь русских масонов со стокгольмскими), да и сам автор думает удалиться. Вследствие такого прискорбного заявления один из издателей (конечно, никто другой как Дашкова) в той же книжке упрашивает автора «Былей и небылиц» пощадить «Собеседник», которого, в случае их отсутствия, уже ни раскупать, ни читать не станут. В следующей книжке явилось письмо к издателям, писанное, очевидно, тем же пером и в том же духе, но в другой форме, т. е. «Были и небылицы» как будто осуждаются за то, что в них нет риторических общих мест и метафор, нет нравоучения и ученых рассуждений, нет ни иносказаний, ни громкого высокого слога.

Это письмо, по-видимому, произвело на государыню неприятное впечатление; в 7-й книжке (вышедшей 28-го октября) явился сатирический ответ, подписанный «Каноник, известный покровитель «Былей и небылиц», член общества незнающих, которого принятая надпись есть Ignoranti Bambinelli... обыкновенная же надпись текущим делам слово мимо».

От княгини Дашковой не могло укрыться, что Каноником был Нарышкин; ей нетрудно было понять, что под обществом незнающих разумелась только что основанная Российская академия, а может быть и Академия наук. Содержание же ответа было очень колко и кончалось следующею недвусмысленною фразой: «Сожалетельно, конечно, что не всякому врачу разбирательство болезни повинуется: аще который примется, не узнав где, как, к чему и для чего, тот со всею прилежностью ошибкам подвержен быть может; из сего следует неминуемо, что не должно решительно располагать ни о чем, что не совершенно кому известно и не судить ближнего своего, не зная его ни с лица, ни с бока, ни с тыла и пр., и пр., и прочее». Не надо упускать из виду, что Нарышкин не мог перенести равнодушно 14-го вопроса Фонвизина и должен был чувствовать некоторое раздражение и против автора его, и против Дашковой. Действительно, в письме, откуда извлечено приведенное место, есть указание на то. «До метафор, — говорит Каноник, — по совести сказать, я не чрезмерный охотник с того времени, как я слышал от соседа моего, как шуты, шпыни и балагуры оными, аки шаром, играют».

К объяснению отношений между Нарышкиным и Дашковой служит одно свидетельство Державина. Он рассказывает, что «Были и небылицы» писались императрицею в собрании многих приближенных, которое для шутки называлось палатою с чутьем и в котором участвовала также княгиня Дашкова. Она была у государыни каждый день после обеда от 4 часов до 7 и этим вошла в большую силу. Между тем при открытии Российской академии она как президент этого учреждения произнесла речь (по словам Державина, кем-то другим сочиненную), и Екатерина в собрании названной палаты позволила Нарышкину представить отсутствовавшую княгиню в карикатуре, смешным голосом и с шутовскими ужимками. Княгиня рассердилась и всех разбранила. Нарышкин вместе с графом И.Г. Чернышевым поднял на смех и это. С тех пор императрица заперла княгине Дашковой двери на послеобеденные литературные беседы и оставила за нею только право являться по воскресеньям для доклада; вместе с тем, однако, пожаловала ей 25000 руб. на постройку дачи, чтобы ей было чем после обеда заниматься. Вследствие того «Собеседник» стал упадать: императрица перестала участвовать в нем, потому что все присланное ею княгиня, желая блеснуть умом, критиковала, переправляла и даже шутила насчет сочинительницы в присутствии не только многих соотечественников, но и иностранцев. В этом свидетельстве Державина есть неточности и преувеличения; но в основании оно справедливо. Доказательством тому служит напечатанная в 8-й книжке «Общества незнающих ежедневная записка», статейка, подписанная «Скрепил известный Каноник». Записками называла свои протоколы вновь учрежденная Российская академия. Из первых слов заглавия видно, как именно называлось шуточное собрание, едва ли в самом деле имевшее место, но предполагавшееся в комнатах императрицы. Это название, которое на стене было написано крупными буквами по-итальянски, Ignoranti Bambinelli, объясняется в самой статье одним из определений общества: «Предписывается отказать прием тому, кто не учась или учась не умеет выговорить слово не знаю; наипаче знающим все, и о всем в длину и поперек безумолкно рассуждающим, равномерно и тем, кои ближнему своему не дают выговорить ни слова». Мы здесь встречаемся с одною из любимых мыслей Екатерины, которую она не раз выражала и при других случаях; напр., по свидетельству графа Сегюра, она говорила ему: «Как жаль мне этих бедных ученых! Они никогда не смеют произнести двух самых простых слов: не знаю, которые для нас, простых невежд, так легки» и т. д. Согласно с этим взглядом Екатерины II и Державин в «Фелице» говорит об «ученых невеждах», которые нам

Как мгла у путников тмят вежды.

Что касается палаты с чутьем, упомянутой Державиным в приведенном выше свидетельстве, то в пасквиле Каноника, о котором речь идет, есть такое определение: «Собрание разделить на две палаты. Первая имеет слыться палата с чутьем, вторая — без чутья. Члены будут переходить по временам, как более или менее окажут способности, из одной палаты в другую». Около того же времени императрица, в своей переписке с Гриммом, несколько раз упоминая о «Собеседнике» как весьма забавном журнале, говорит: «Чтобы позабавить вас, мне бы хотелось послать вам в переводе некоторые шутки этого пестрого журнала: между прочим там является общество незнающих, разделенное на две палаты: одна с чутьем (так называется обоняние охотничьих собак), другая — без чутья. Эти две палаты судят обо всем вкривь и вкось; вторая решает по здравому смыслу дел, который первая ей представляет; все это ведется так серьезно и официально, что читатель помирает со смеху, и тут есть выражения, которые останутся поговорками».

Вся статья содержит в себе описание заседаний общества незнающих; здесь делаются самые пустые предложения, теряется время в нелепых рассуждениях или молчании, а решения по большой части заключаются в одном словечке: мимо. Без всякого толку члены переводятся из одной палаты в другую. Постановляются правила приема сочинений и избрания членов, причем как необходимое условие требуется в члене веселость нрава; поэтому единодушно приняты сочинения известного Каноника, которые, как сущий клад, хранятся в архиве общества. Наконец, тут не забыт и Любослов, выражения которого осмеиваются на нескольких страницах. Одну из главных принадлежностей этой пародии академических протоколов составляют, так же как в «Былях и небылицах», примечания и NB, которые императрица не раз рекомендовала и Гримму как заслуживающие подражания. Что вся статья принадлежала перу самой Екатерины, в этом, кроме внутренних доказательств, убеждает и то, что дошедшая до нас часть рукописи ежедневной записки писана рукою императрицы.

Княгиня Дашкова не могла не оскорбиться и при первом же свидании с Нарышкиным выразила ему свое неудовольствие. Произошли недоразумения, которым не осталась чужда сама государыня. В середине ноября, за несколько дней до выхода 8-й книжки, она особою запиской потребовала у княгини обратно продолжение своих «Былей и небылиц» и все то, что было послано в журнал, но еще не напечатано. Исполняя волю императрицы, Дашкова умоляла ее по-прежнему печатать в «Собеседнике» названное сочинение и прислать статьи Каноника: «Я их напечатаю с большим удовольствием; я в отчаянии, что, по-видимому, дурно выразилась, ибо уверяю вас, что только после того, как сам г. Каноник два раза со мною объяснялся о них, я не могла удержаться, чтоб не дать ему совета, который должен быть известен всякому вступающему на литературное поприще». Но напрасно Дашкова несколько раз возобновляла свою просьбу возвратить ей взятые рукописи и приказать доставить продолжение протоколов Каноника; напрасно она писала: «Я никогда не считала этого серьезным: ваше величество можете припомнить, что в продолжение трех недель, когда доходили до меня слухи о мнении публики, что над возникающею академией насмехаются, я не только не обращала на то внимания, но сама шутила и диктовала Канонику...» В «Собеседнике» есть, однако, явное доказательство тому, что Дашкова немедленно по напечатании пародии Каноника позволила себе маленькое мщение, и орудие к тому доставил ей Державин: нельзя, без сомнения, считать случайностью, что вслед за подписью Каноника, на той же странице, напечатана, конечно, без означения под нею имени автора, басня «Заслуги свои часто измеряем мы несправедливо», о которой было уже упомянуто выше в связи с 14-м вопросом Фонвизина.

Е.Р. Дашкова

Понятно, к кому издательница относила употребленное в этих стихах название шута. Действие басни хотела она смягчить приписанным к ней в прозе нравоучением, «что самолюбие наше употребляет разные весы, когда свои или чужие достоинства мы весим»; но тем не менее смысл басни был очень ясен и приложение ее легко.

Екатерина вполне понимала, чего лишается «Собеседник» с прекращением ее шутливых статей. Вот что она писала на этот счет Гримму: «Я нахожу, что вы прекрасно пользуетесь примечаниями и NB петербургского ералашного журнала. Как бы вы хохотали за чтением разных в нем пустяков; но теперь он уж не будет так хорош, потому что шутники этого журнала рассорились с издателями; но последние останутся в проигрыше: журналом не могли нахвалиться и город, и двор».

Однако, чтобы не вполне лишить «Собеседника» своего сотрудничества, императрица продолжала в каждой книжке его помещать свои «Записки касательно российской истории». Как ни высоко ценила она это сочинение, от нее не могло укрыться, что не ему журнал княгини Дашковой преимущественно был обязан своим успехом. Содержа большею частью сухие выписки из летописей, «Записки» не могли привлекать читателей и спасти журнал от быстрого падения. После 8-й книжки, где в последний раз явились «Были и небылицы» (вместе с протоколами Каноника), «Собеседник» кое-как продержался только полгода. С июня 1784 г. он перестал выходить регулярно; в этом самом месяце последовала кончина Ланского, повергшая Екатерину в глубокую печаль, и продолжительный перерыв в издании «Собеседника» мог быть в прямой зависимости от этого события. Княгиня Дашкова, конечно, ждала продолжения «Записок по русской истории», но не дождалась их, и наконец, не прежде сентября 1784 г., выпустила в свет последнюю, 16-ю книжку «Собеседника» с неоконченной статьею Козодавлева о причинах возвышения и упадка этого журнала. В этой книжке рассказаны только причины его возвышения; «Собеседник» умер, не успев даже досказать своей автобиографии. Да и как объяснил бы Козодавлев перед публикой разлад в среде редакции, бывший виною погибели издания? как прошел бы он невредимо между Сциллой и Харибдой?