3. Разные поручения. Новая должность. Начало неудовольствий

В первые два-три года после женитьбы Державина добрые отношения его к дому начальника продолжались; жена его была принята Вяземскими, как родная. Князь оказывал ему большое доверие. Так, когда в 1779 году по дежурству чиновников в сенате открылись беспорядки и неисправности, то исследование их возложено было на Державина. При перестройке сенатского здания, в том же году, надзор за работами опять поручен был поэту. Сенат тогда находился там же, где и теперь, но в другом доме (с башнею), который прежде принадлежал гр. Остерману, а потом Бестужеву. Делом Державина было между прочим устройство залы общих собраний, украшенной аллегорическими барельефами, которые придумывал Николай Александрович Львов. Здесь в первый раз в биографии Державина является этот замечательный человек, который с этих пор до самой смерти своей (1803) приобретает такое значение в жизни и поэзии Гаврилы Романовича. В 1780 году Екатерина II совершала свое знаменитое путешествие в Белоруссию: Державин в написанных по этому поводу стихах намекнул на один из львовских барельефов, именно на барельеф, представлявший учреждение наместничеств в виде храма Правосудия, в который монархиня вводит Истину, Человеколюбие и Совесть. При осмотре работ этой залы, рассказывает поэт, князь Вяземский, увидев на упомянутом сейчас барельефе изображение нагой Истины, нашел, что вид ее был бы для сенаторов соблазнителен, и потому приказал Державину несколько прикрыть ее. По вступлении на престол императора Павла этот самый барельеф, по распоряжению генерал-прокурора князя Алексея Борисовича Куракина, был выломан и спрятан в архив.

Московский университет

В конце 1780 года в ведении генерал-прокурора были учреждены экспедиции о государственных доходах и расходах; это было, собственно говоря, государственное казначейство, которое в позднейшее время и развилось из этих экспедиций. При образовании их в число советников экспедиции доходов был переведен и Державин. Этим он становился еще ближе к князю Вяземскому. К тогдашнему-то положению его относятся шуточные стихи оды «На счастье».

Судьи, дьяки и прокуроры,
В передней про себя брюзжа,
Умильные мне мещут взоры
И жаждут слова моего.
А я всех мимо по паркету
Бегу, нос вздернув, к кабинету
И в грош не ставлю никого.

Надо было написать проект положения о круге действия и обязанностях новых экспедиций. Князь имел для этого в виду Васильева и Храповицкого как самых сведущих из своих чиновников; но они, сославшись на свои и без того обременительные занятия, указали ему на Державина. Хотя последний был еще нов в гражданских делах, но как ни председательствующий в этом отделении, старик Еремеев, ни другие два советника, Саблуков и Бутурлин, не были способны к такому труду, то князь Вяземский, может быть и неохотно, согласился поручить его бывшему сенатскому экзекутору.

Державин, сознавая свою неопытность в законоведении, понимал всю трудность задачи. Собрав все относившиеся к делу постановления и другие материалы, он заперся и проработал две недели; вышла целая книга. Князь Вяземский, желая узнать мнение своих сослуживцев об этой работе, созвал все четыре экспедиции и приказал читать «начертание». Присутствовавшие молчали, генерал-прокурор сердился, и наконец сам сделал кое-какие поправки во вступлении, где были изложены мотивы составления этого проекта. Затем он был представлен императрице, которая и утвердила его. Возвращенный с высочайшей конфирмацией через Безбородку, этот устав тогда же вступил в действие и сохранял силу закона до 1820 года, когда экспедиция была преобразована в департамент государственного казначейства. Это «начертание», в том самом виде, как оно вышло из рук Державина, включено в Полное собрание законов. Не замечательно ли, что человек, так мало учившийся, проведший столько лет в самых неблагоприятных для умственной деятельности обстоятельствах и так недавно вступивший на поприще гражданской службы, мог в короткое время достаточно ознакомиться с законами и положением финансовой части в России, чтобы составить такой устав? Естественно, что Державин впоследствии гордился этим трудом; когда зашла речь об оценке его заслуг, он препроводил список устава, в числе других документов, к своему доброжелателю, графу А.Р. Воронцову, с замечанием: «это начертание, по коему теперь казна управляется, хотя по мыслям князя Александра Алексеевича, однако сочинено моими трудами». В подтверждение своих слов он приложил отзыв самого Вяземского и письмо Храповицкого; первого мы не имели в руках; Храповицкий же, возвращая Державину подлинную рукопись устава как «удостоившуюся высочайшей апробации», прямо называет его трудом Державина («имею честь препроводить при сем труд ваш»). В записках своих, однако, поэт жалуется, что Храповицкий хотел присвоить себе честь этого труда, так как скрепил его тетрадь по листам, что, собственно, следовало сделать самому редактору.

Державин ждал награды, но ничего не получил; это, кажется, и было первым поводом к неудовольствиям между ним и начальником и заставило его искать справедливости сторонними путями. В Государственном архиве нашлось подлинное прошение его на имя императрицы, в котором говорится: «Продолжаю службу двадцать второй год. За военную имел счастие получить особливое монаршее благоволение. Вступя, по высочайшей воле, в статскую, я ныне в экспедиции о государственных доходах заслуживаю ли трудами и поведением моим шефа моего одобрение, уповаю на его справедливый отзыв. Между тем производятся в чины моложе меня; не упоминая о военной, и ныне двое в статской пожалованы». Из сделанной на самом прошении отметки видно, что вследствие его Державин 18-го июня 1782 года произведен был в статские советники, т. е. выпросил себе служебную награду помимо своего начальника. Понятно, что это не могло случиться без сильного предстательства. Кто же был новый покровитель нашего поэта? Мы видели, что еще до перехода его в гражданскую службу ему удалось подать государыне просьбу через Безбородку, незадолго перед тем переведенного на службу в Петербург. Мы видели также, что Державин, в бытность сенатским экзекутором, уже был знаком с Н.А. Львовым, который вскоре после того является правой рукой Безбородки и другом Гаврилы Романовича. Это объясняет нам, через кого последний мог действовать для достижения своих целей. Известно, какую радушную помощь все нуждавшиеся находили в Безбородке, поставившем себе за правило не желать другому того, чего себе не желаешь, и пользоваться всяким случаем делать добро; тем более он был расположен помогать приятелю Львова, уже заявившему себя своим талантом. В последующие годы мы имеем уже явные доказательства тому, что Безбородко действительно сделался усердным ходатаем за Державина, который через него выпрашивал себе разные милости. Так — вероятно, в начале 1783 года, — поэт обращался к Безбородке с просьбой выхлопотать ему ссуду для покрытия накопившегося на нем долга (вследствие убытков, понесенных его имениями во время пугачевщины) и уплаты значительных сумм по несчастному поручительству. 20-го февраля того же года он опять пишет Безбородке, что, по его приказанию, «переговори с Николаем Александровичем», посылает письмо на высочайшее имя, в котором просит о предоставлении ему права воспользоваться дарованною жителям разоренных губерний милостью, т. е. получить ссуду в 30 000 руб. под залог принадлежащих ему 700 душ. В случае неисполнения этой просьбы он указывает на необходимость «для исправления своей экономии» оставить службу. Несмотря на эту не совсем ловкую угрозу, просьба, по-видимому, была удовлетворена; по крайней мере к ней были приложены Безбородкой два проекта указов: одного на имя графа Шувалова (директора ассигнационного банка), другого на имя Завадовского (директора дворянского банка) о выдаче Державину просимой ссуды. Еще свидетельство о милости, исходатайствованной ему тем же путем, находим в письме Львова к жене (какого года — неизвестно): «Накануне того дня, как ты мне прислала кошелек, который я отдал Катерине Яковлевне, удалось Александру Андреевичу выпросить 4000 руб. для Гаврилы Романовича». По значительности суммы, вероятно, впрочем, что это пожалование относится к позднейшему времени, может быть, к эпохе назначения Державина тамбовским губернатором. За год до того Державин писал Львову: «Александр Андреевич — мой ангел-благотворитель, а ты его помощник во всех случаях».