4. Разрыв с кн. Вяземским. Увольнение

От князя Вяземского, конечно, не могли укрыться милости, которые помимо его умел выхлопатывать себе его подчиненный, и тем более они были неприятны ему, что это делалось через Безбородку, бывшего с ним не в дружеских отношениях. Кроме того, Вяземскому не могло быть неизвестно, что Державин был сочинителем, что он не только писал, но и печатал стихи и вращался в обществе подобных себе людей, как, напр., Львова, Капниста, Хемницера: все это было своего рода преступлением в глазах вельможи, который всякого чиновника, дерзавшего пускаться в литературу, презрительно называл «живописцем» и считал никуда не годным. К этому присоединились и другие причины неудовольствия. Для контроля за движением сумм внутри государства были установлены довольно сложные правила: казенные палаты должны были ежемесячно доставлять генерал-прокурору ведомости как всем поступающим в них доходам, так и суммам, рассылаемым из них в определенные места, напр., в комиссариат, в провиантскую контору, в адмиралтейство и проч. Сверх того, экспедиции необходимо было сноситься с казенными палатами по рассмотрению ведомостей, посылать им замечания и предложения генерал-прокурора, так что в первый год по учреждении экспедиции пришлось созвать в Петербург всех вице-губернаторов как председателей казенных палат. Державин, по своей должности, настаивал на своевременных сношениях с палатами, тем более что, по слухам, они вместо отсылки денег в надлежащие места пускали их в оборот по частным рукам в свою пользу, а правительственные учреждения кое-как перебивались, прибегая к другим источникам, и приходили в расстройство. Но товарищ Державина, советник Бутурлин (зять известного И.П. Елагина), человек ленивый, игрок и гуляка, избегая лишних хлопот, считал такие сношения ненужными и утверждал, что достаточно поверять палаты при годовых отчетах. Положили отдать спор на решение князя. Между тем Бутурлин сумел восстановить его против своего противника, и когда при одном докладе Вяземский начал придираться к бумагам, которые Державин подносил к подписанию, то Бутурлин стал поддерживать князя и еще более натравлять его на товарища. Выведенный из терпения, Державин сунул бумаги Бутурлину в руки и сказал: «Пишите же вы сами, коли умеете лучше». Князь Вяземский увидел в этом выходку против самого себя и на другой день прислал к Державину Васильева с приказанием подать в отставку. Державин при первом же случае лично исполнил это приказание, но княгиня вступилась за него и рассказала причину разлада между ним и Бутурлиным. Тогда князь выразил сожаление в своей поспешности и желание, чтобы Державин остался у него на службе, что и было передано провинившемуся Васильевым: следствием было примирение начальника с подчиненным; но оно было непродолжительно.

В конце года (1782) встретился подобный же повод к неудовольствию. По смерти Еремеева председательствующим экспедиции назначен был родственник князя, Сергей Иванович Вяземский. Державин требовал, чтобы на наступавший год, согласно с законом и по прежним примерам, составлена была смета доходов и расходов на основании прошлогодней табели; он считал это тем более нужным, что незадолго перед тем окончена была новая ревизия и важно было знать, насколько вследствие ее увеличился государственный доход. Правильность этого требования видна из того, что губернским начальствам перед тем несколько раз подтверждаемо было составлять по всем губерниям окладные книги и расчетные описи о всех доходах и расходах и о присылке таких книг к Назначенному сроку в экспедицию. Председательствующий противился, ссылаясь на генерал-прокурора, который будто бы приказал в этом году нового расписания и табели для поднесения императрице не делать, а руководствоваться прошлогодними. «Если так, — сказал наконец Державин, — то запишите это приказание в журнал, чтоб после нам не быть в ответе». Между тем, однако, он решился сам изготовить материалы для исчисления доходов на будущий год: взяв у столоначальников нужные к тому ведомости, он сказался больным и выработал «правила, объясняющие источники доходов» по всему государству. Потом, в один из докладных дней, он в присутствии всех членов экспедиции представил свой труд князю, заметив, что отсутствие сметы неминуемо возбудит неудовольствие императрицы. Князь прогневался. «Вот, — закричал он, — новый государственный казначей, вот умник! Извольте же, сударь, отвечать, когда не будет доставать сумм против табели на новые расходы по указам императрицы». Державин, глубоко огорченный таким приемом, попросил приказать рассмотреть его работу. Вяземский согласился в уверенности, что в ней найдут «какую-нибудь нелепицу». Вышло наоборот: собрание управляющих и советников, как ни старались они подкопаться под Державина, вынуждено было одобрить правила и подало рапорт, вследствие которого составлена была новая табель: доходов оказалось на 8 миллионов более прошлогодних.

Так рассказывает Державин об обстоятельствах, подавших ему повод оставить службу при князе Вяземском. К этому он прибавляет и известный эпизод о награде, полученной им за оду «Фелица» и еще увеличившей раздражение начальника, о чем мы подробнее будем говорить при рассмотрении литературной деятельности Державина. В существенном сообщенные нами с его слов обстоятельства не подлежат сомнению, так как они совершенно согласны с известным нам и из других свидетельств образом действий князя Вяземского. Державин объясняет его нежелание наперед определять государственные доходы тем, чтобы в случае, когда государыне понадобятся деньги, отозваться неимением их по табели, а потом неожиданно удовлетворить требованию и удивить своею находчивостью. Сама императрица подтверждает этот отзыв: в одном письме к Гримму, подшучивая над неподатливостью князя на новые издержки, она говорит: «Вы, конечно, согласитесь со мной, что надо беречь здоровье человека, который, кроме всяких других добрых и почтенных качеств, отличается еще и тем, что у него всегда бывают наготове деньги для всех возможных случаев, и это еще при таком ненасытном моте, как я». Вот между прочим почему Екатерина дорожила Вяземским. В том самом году, когда вышел в отставку Державин, и сам генерал-прокурор просил об увольнении, но императрица его не отпустила. Покойный Лонгинов полагал, что причиною его желания удалиться были его отношения к Безбородке, который в это время приобретал все более весу. Екатерина возвратила Вяземскому его просьбу с любопытными замечаниями, в которых она убеждает его остаться на службе. Державин вообще при разных случаях осуждает князя Вяземского. Напр., об отношениях его к губернским властям он замечает, что генерал-прокурор по каким-то причинам смотрел сквозь пальцы на самоуправство некоторых сатрапов и даже к управлению казны по их губерниям не смел прикоснуться. С другой стороны, Державин утверждает, что так как учреждением о губерниях генерал-губернаторам дано было право в известных случаях входить с докладами прямо к императрице, и таким образом они могли вредить генерал-прокурору, то Вяземский старался внушить мысль, что они неохотно доставляют ведомости о местных доходах и расходах и ставят экспедицию в необходимость изготовлять табель прямо от себя: этим бросалась тень на губернскую администрацию и выставлялась важность генерал-прокурора. По уверению Державина, Вяземский управлял государственным казначейством в противность законам, самовластно, раздавал жалованье и пенсии по своему произволу, без высочайших указов, и утаивал доходы, с тем чтобы, как уже было упомянуто, выслуживаться пред государыней, как бы вдруг открывши новый источник. Кроме того, Державин рассказывает, что Потемкин, имея беспрестанно надобность в генерал-прокуроре, сумел через любимца своего Фалеева склонить его на свою сторону, отдав ему на Днепре, в бывшей Запорожской Сече, обширные земли с поселенными на них казаками, более 2000 душ. Вяземский же, вопреки закону, продал их еврею (Штиглицу).

Другие современники князя Вяземского также возводят на него разные обвинения. Княгиня Дашкова жалуется на его невнимание к ее представлениям по Академии наук, на излишнее вмешательство его в дела Академии и придирки по ее отчетности. По словам княгини, он был человек деловой, умевший охранять порядок и точность, но необразованный и мстительный: так, между прочим, он всячески мешал изготовлению ландкарт, постоянно задерживал сведения и материалы, которые доставлялись губернаторами.

Князь М.М. Щербатов, называя Вяземского человеком не блистательного ума, приписывает ему глубоко обдуманную лесть: притворяясь глупым, он будто бы подавал вид, что блестящее состояние государства было только следствием точного исполнения им мудрых наставлений императрицы, и таким образом приобрел над нею большую власть.

По свидетельству бывшего поверенного в делах Франции при петербургском дворе (1769—1773) Сабатье де Кабра, князь Вяземский своим возвышением обязан был дружбе Орловых: его образовала сама императрица, не боясь, что этому «автомату» припишут ее собственные заслуги. «Действительно, — прибавляет Сабатье, — трудно найти человека более ограниченного; характер у него низкий, злобный, подлый и по ничтожеству равный его познаниям».

«Никита Иванович (Панин) — так рассказывает Порошин — изволил долго разговаривать со мною о нынешнем генерал-прокуроре, князе Вяземском, и удивляться, как фортуна его в это место поставила; упоминаемо тут было о разных случаях, которые могут оправдать сие удивление».

По сведениям Бантыш-Каменского, Вяземский был скуп и завистлив; в его доме была тайная экспедиция, и он часто сам присутствовал при допросах.

Известный Жозеф де Местр рассказывает по дошедшему до него преданию, что когда Екатерина однажды пожелала обнародовать какую-то вовсе не важную записку, касавшуюся статистики одной губернии, то Вяземский поспешил к императрице и объявил ей, что если эта записка появится в печати, то ему невозможно будет оставаться при своей должности.

В неудовольствиях, происшедших между ним и Державиным, виноваты были, очевидно, как обыкновенно бывает, обе стороны: князь Вяземский, действуя не совсем безукоризненно по своей должности, не терпел критики слишком смелого, незначительного перед ним чиновника, и вместе с тем был недоволен им за его литературный занятия; настоящая же вина Державина состояла в происках, которые он позволял себе на стороне, в слишком резком и не всегда беспристрастном осуждении того, что ему казалось неправильным, наконец, в запальчивости. В этом последнем недостатке он сам сознавался, как видно из одного чернового письма его к Вяземскому: узнав от Васильева, что князь обвиняет его в неблагодарности, он оправдывается и обещает прислать откровенное письменное объяснение насчет «некоторых особенных неудовольствий, которые начали беспокоить его тому уже года полтора и от часу более возрастают...» «Словесно объясниться, — так он заключает, — я боюсь, чтоб в чувствительности моей или не сказать чего лишнего, или чего не пропустить, или по невразумительной скорости разговора моего вы меня понимать не будете». Объяснение, однако, не помогло, и наконец Державин, уже прославившийся своею «Фелицей» и другими стихотворениями, напечатанными в «Собеседнике» Дашковой, решился расстаться с бывшим своим покровителем. Вот письмо, с которым он обратился к князю Вяземскому:

«Сиятельнейший князь, милостивый государь. Деревенские мои обстоятельства, касающиеся до экономии, и желание матери моей, находящейся в глубокой старости, требуют моего к ней прибытия; в рассуждении чего всепокорнейше вашего сиятельства прошу исходатайствовать мне всемилостивейшее увольнение, если не на какое-либо довольное время для моего исправления, то хотя вовсе от службы, для того что, употребя возможные труды в трехгодичное время при делах экспедиции о государственных доходах, кажется мне, оказался я не столько способен, чтоб быть как-либо в ней полезным и заслужить лестное вашего сиятельства внимание. Со временем же могу принять должность где-либо в другом месте, способностям моим подручную».

Князь Вяземский приказал Державину подать просьбу об отставке через герольдию в сенат. Письмом от 25-го ноября 1783 года поэт известил княгиню Дашкову, что сделал это. В то же время он объяснял ей, что для уплаты долгов принужден продать почти все свое имение и просил напечатать о том публикацию в ведомостях. Эта последняя просьба его осталась, однако, без исполнения, потому ли что сам он переменил намерение, или княгиня уговорила его взять просьбу назад.

Указ сената об увольнении Державина от должности состоялся 8-го декабря 1783 года, и тогда же было определено поднести всеподданнейший доклад об увольнении его вовсе от службы, но этого окончательного решения своей просьбы ему пришлось дожидаться еще довольно долго. 18-го января 1784 года он писал Львову: «Князю Вяземскому я хотя не так нужен был, как ты (Безбородке), однако же довольно нужен; но не хотел он и столько против меня быть благосклонен, чтоб принять объяснения мои, а отпустил от себя, почти не говоря ни слова. Да притом и теперь не выпускает от себя доклада; итак, я стал, как рак на мели, ни в службе, ни в отставке».

Между тем молва о ссоре поэта с генерал-прокурором разнеслась по всему городу и дошла до самой императрицы. Наконец доклад сената был поднесен ей; утвердив его 15-го февраля 1784 года, она поручила Безбородке сказать Державину, что будет иметь его в виду. При увольнении ему пожалован был, по закону, чин действительного статского советника.