1. Поездка в Саратов. Павел Потемкин

Отправляясь в Саратов после бывшего в Малыковке пожара, Державин намеревался лично похлопотать, чтобы опекунская контора вторично отпустила ему часть своей артиллерийской команды и вместе исследовать обстоятельство, которое контора приводила как главную причину своего отказа, т. е. будто в колониях на луговой стороне Волги становилось неспокойно.

Была у него еще и другая цель при этой поездке. В Покровской слободе (против Саратова, на другом берегу Волги, ширина которой тут составляет более четырех верст) живут переселенные при Петре Великом малороссияне. До Державина дошло, будто все они втайне согласились бежать к Пугачеву в Башкирию. Доносчиком был малыковский дворцовый крестьянин Василий Иванов Попов, который сказывал, что недавно сам он это слышал в Покровской слободе от своего приятеля. Такое показание, по-видимому, подтверждалось полученным с Иргиза известием, что там шатаются малороссияне, разведывая, где именно стоят наши команды. Державин послал Попова к Лодыжинскому с письмом об исследовании этого дела. Долго не получая ответа, он решился на месте разведать, справедливо ли обвинение малороссиян, которые могли быть в сношениях с малыковскими жителями.

По приезде в Саратов Державин узнал, что Лодыжинский передал дело коменданту Бошняку, а Бошняк дал Попову отряд казаков, которые забирали малороссиян под стражу и стали грабить их дома. Между тем обвиняемые решительно отреклись от всякого злого умысла, и Попов за ложный донос посажен под караул. Надо заметить, что когда в 1772 году Пугачев был взят в Малыковке и отправлен в Симбирск, то извозчиком был этот самый Попов, впоследствии оказавшийся большим плутом и пьяницей. Пугачев тогда говорил ему, что оставил у раскольничьего игумена Филарета (на Иргизе) 470 рублей. Попов, возвратясь домой, писал к Филарету и требовал этих денег под угрозой извета. Когда впоследствии Пугачев овладел Саратовом, то малороссияне отыскали Попова, все еще сидевшего под караулом, и изранили его так, что жизнь его висела на волоске. При окончательном следствии долговременное заключение и это насилие вменены Попову в наказание, и в приговоре он отнесен к разряду оправданных.

Удостоверясь в неосновательности доноса Попова на малороссиян, Державин старался лично склонить контору иностранных к отпуску с ним фузелеров, но настояния его были напрасны: Лодыжинский слишком хорошо усвоил себе смысл пословицы: «своя рубашка к телу ближе».

В Саратове Державин получил от сызранского воеводы Иванова сообщение о бедствии, постигшем его родную Казань. Пугачев, с уральских заводов бросившись к Каме, овладел на этой реке пригородом Осою. Весть о том заставила Щербатова двинуться из Оренбурга к Казани; чтобы скорее поспеть туда, он на пути отделился от войска и прибыл в Бугульму на почтовых. Здесь он узнал о разорении Казани. Пугачев, ворвавшись в город, опустошил большую половину его огнем и мечом, но не мог овладеть крепостью, где заключились городские власти и множество жителей. Михельсон не успел нагнать его до Казани, но подошел к ней уже в вечеру того же дня. Услышав о его приближении, Пугачев встретил его в 7-ми верстах от города, около села Царицына, и здесь был совершенно разбит, что повторилось в следующее утро на Арском поле, а через два дня опять близ Царицына. После этих поражений самозванец устремился вверх по Волге. Думали, что он пойдет на Москву, и уже тамошний градоначальник кн. Волконский готовился встретить его; но Пугачев у Кокшайска переправился через Волгу и обратился на юг, — только не к Дону, как того ожидали, а по нагорному берегу Волги. Понятно, что он не хотел слишком удаляться от низовых областей и Яика, чтобы в случае неудачи иметь куда укрыться. Весть о несчастии Казани была знаменательна для Саратова, и Державин поспешил передать ее тамошним властям.

Почти в то же время он получил другое, лично для него очень важное известие. На сцену действия вступал новый человек, и в нем еще новый начальник для Державина. Екатерина II, назначая кн. Щербатова главнокомандующим в военных действиях, не подчинила ему секретных комиссий, а отдала их в ведение губернаторов — Бранта в Казани и Рейнсдорпа в Оренбурге. Между тем, однако, понимая необходимость связи в действиях обеих комиссий, она приискивала человека, которому могла бы поручить их с полным доверием, и выбор ее остановился на молодом генерал-майоре Павле Сергеевиче Потемкине, внучатном брате любимца. Павел Потемкин был человек светский, получивший порядочное образование (по преданию, в Моск. университете), большой почитатель Вольтера и Руссо, которых он переводил, обходительный, любезный, но без особенных способностей и без твердых нравственных правил. Его литературные труды, между прочим драма в пяти действиях на подвиги русских в Архипелаге, давно забыты. Только что кончившаяся турецкая война, в которой он отличился, доставила ему георгиевский крест и генеральский чин. Вызвав его из действующей армии, императрица инструкцией 11-го июня возложила на него новые важные обязанности и, кроме начальства над секретными комиссиями, поручила ему: исследовать причины возмущения, изыскать на месте лучшие средства к искоренению этих причин и придумать новые основания, на которых можно впредь установить «поселянский порядок» и повиновение взбунтовавшегося «яицкого народа». Вместе с тем он должен был принимать в свое ведение казаков, возвращавшихся с раскаянием и, «персоною своею» внушая яицким казакам уважение и доверие, умиротворять их.

Прибыв в Казань в ночь на 8-е июля, то есть ровно за четыре дня до нашествия Пугачева, Павел Потемкин принял начальство над стоявшими там полками, но ничего не мог сделать к спасению города: 12-го числа, как он после доносил императрице, он вышел с отрядом из 400 человек навстречу мятежникам, но был не в силах остановить их и едва успел укрыться в крепости. На другое утро он выступил оттуда только тогда, когда Михельсон, разбив Пугачева, на рассвете занял Арское поле и дал знать о своем приближении казанским властям. Здесь Потемкин, по словам Михельсона, «своим присутствием был свидетель вторичной победе над Пугачевым», следовательно, сам в ней не участвовал. Вскоре определились отношения Державина к Потемкину.

Щербатов, узнав о прибытии в Казань последнего, поспешил отправить к нему все рапорты Державина и другие бумаги, относившиеся к деятельности этого офицера, о котором в то же время отозвался с большой похвалою. Вслед за тем и Потемкин стал переписываться очень благосклонно со своим новым подчиненным. «Рассматривая дела, вами произведенные, — писал он, — с особливым удовольствием находил я порядок оных, образ вашего намерения и связь его с делами, а потому вам нелестно скажу, что таковый помощник много облегчит меня при обстоятельствах, в каких я наехал Казань». Несколько позже Потемкин сообщает Державину о мерах, принятых против Пугачева: Михельсон его преследует, графу Меллину приказано отрезать его от московской дороги, а Муфелю — идти с третьей стороны, от Симбирска. «Как по таковым обстоятельствам, — продолжает он, — может быть, принужден будет злодей обратиться на прежнее гнездо, то представляется вам пространное поле к усугублению опытов ревности вашей к службе нашей премудрой монархини. Я уверен, что вы знаете совершенно цену ее щедрот и премудрости. Способности же ваши могут измерить важность дела и предстоящую вам славу, ежели злодей устремится в вашу сторону и найдет в сети, от вас приготовляемые. Не щадите ни трудов, ни денег: двадцать тысяч и более готовы наградить того, кто может сего варвара, разорителя государственного, представить. Уведомляйте меня чаще как возможно, какие об нем слухи есть в вашей стороне. Здесь многие думают, что он пробирается на Дон, но я не думаю, а думаю, что если не усилит он своей толпы, то пойдет или на Яик, или к вам (т. е. в Малыковку). За лишнее почитаю подтверждать вам, что труд ваш будет иметь должное воздаяние: вы известны, что ее императорское величество прозорлива и милостива, а по мере и важности дел ваших, будучи посредник дел, не упущу я ничего представлять ее величеству с достойной справедливостью, и могу удостоверить вас, что хотя не имел случая вас знать, но, видя дела ваши, с совершенным признанием пребываю вашего высокоблагородия искренний слуга Павел Потемкин». После таких доказательств высокого мнения начальников о деятельности Державина нас не должно удивлять, если он иногда придавал ей слишком большую важность и выходил из границ, которые ему предписывало его служебное положение.