2. Саратовские пререкания

Посмотрим, что происходило между тем в Саратове. Это был в то время важнейший город обширной Астраханской губернии, расположенной по обе стороны Волги: граница ее начиналась на севере от устья Самары, а на юге обнимала все течение Терека. В губернском городе Астрахани было немногим более 3500 жителей, тогда как население Саратова простиралось почти до 7000. Не надо, однако, забывать, что этот город, как выше показано, очень пострадал от бывшего в мае 1774 года пожара. Многие улицы представляли печальный вид пожарища; местами строились новые дома. Уцелели между прочим на краю города обширные хлебные магазины, принадлежавшие колонистам и потому бывшие в ведении Лодыжинского.

При отправлении Кречетникова на губернаторство после Бекетова ему приказано было оставаться в Саратове как менее отдаленном месте. Несмотря на то, новый губернатор неизвестно по каким побуждениям 25-го июня уехал в Астрахань и целый месяц оставался в дороге. Может быть, он думал, что Пугачев, потерпев несколько поражений, уже не опасен: последствия показали недальновидность этого соображения. Уехав так не вовремя, он оставил Саратов на жертву несогласий двух начальников, не хотевших подчиняться друг другу. Полковник Бошняк, бывший там комендантом с 1771 г. и исправлявший вместе должность воеводы, считал себя выше Лодыжинского, чиновника гражданского и притом «человека нового», как сам он называл себя по недавнему своему определению в тогдашнюю свою должность. Тем не менее Лодыжинский, будучи бригадиром, следовательно, по чину старше Бошняка, и нося звание главного судьи опекунской конторы, смотрел на себя, как на первое в городе лицо. Такого же мнения о нем был и Державин. Служив прежде по инженерной части, Лодыжинский в вопросе о способе обороны Саратова мог, конечно, считаться более сведущим, нежели Бошняк, человек хотя и храбрый, но, как видно из его поступков, ограниченный и нерешительный. Лодыжинский не зависел от губернатора; по одному этому Кречетников не мог быть особенно расположен к нему, а с Державиным он уже прежде имел столкновения. Уезжая из Саратова, Кречетников поручил охранение города коменданту, но с тем чтобы он совещался с другими начальниками и действовал с общего согласия. В этом распоряжении заключалось уже семя раздора. Когда получено было известие о разорении Казани и о направлении, взятом Пугачевым, то Лодыжинский, по предложению Державина, решился созвать совет для обсуждения мер к обороне города. Известно, что такие совещания в тогдашних обстоятельствах бывали и в других городах.

24-го июля Лодыжинский пригласил в свою контору коменданта, нашего приезжего офицера и еще Кикина, своего товарища по должности. Комендант был того мнения, что надо укрепить Саратов и дожидаться нападения; Державин же, а за ним и другие находили, что по обширности и положению города укрепить его в короткое время невозможно, притом нет в достаточном количестве ни войска, ни артиллерии для занятия такого значительного пространства. Поэтому, согласно с настоятельным требованием Державина, положено было, в случае приближения мятежников, идти к ним вооруженною силой навстречу, а чтоб укрыть казенные деньги и тех жителей, которые не способны носить оружие, — построить земляное укрепление близ города на берегу Волги, в том месте, где находятся конторские магазины и казармы. Лодыжинский как бывший штаб-офицер инженерного корпуса составил уже и план такого укрепления. Для постройки его комендант — который в должности воеводы имел в своем ведении и полицию — согласился в один из ближайших дней прислать работников с инструментами. Он обещал также отдать артиллерийской команде, для исправления, городские пушки, поврежденные от пожара. Державин, со своей стороны, вызвался отрядить, из бывших в распоряжении его казаков 50 человек для разъездов, а в случае приближения Пугачева отдать и всю свою двухсотенную команду.

На другой день Державин, совершенно успокоенный, поскакал обратно в Малыковку, чтобы приготовить вооруженных крестьян для встречи Пугачева или поимки его в случае бегства, и, действительно, ему удалось собрать толпу тысячи в полторы обывателей, которую он и поручил командованию своего поверенного Герасимова.

Во время краткого пребывания в Малыковке Державин поспешил через нарочных известить кн. Щербатова, Мансурова и Бранта о положении дел в Саратове. Он выражал при этом надежду, что саратовское войско будет в состоянии отразить Пугачева, если он вздумает попытаться пройти на Дон. Но Державина сильно беспокоили, с одной стороны, несогласия саратовских властей, а с другой — общее настроение жителей. По первому обстоятельству он просил Щербатова прислать поскорее ордер, кому, за отсутствием губернатора, быть главным начальником. О расположении же умов он писал: «Народ здесь от казанского несчастия в страшном колебании. Должно сказать, что если в страну сию пойдет злодей, то нет надежды никак за верность жителей поручиться. Хотя не можно ничего сказать о каком-либо явном замешательстве, однако по тайному слуху все ждут чаемого ими Петра Федоровича. Внедрившаяся в сердца язва, начавшая утоляться, кажется, оживляется и будто ждет только случая открыть себя. Ни разум, ни истинная проповедь о милосердии всемилостивейшей нашей государыни, — ничто не может извлечь укоренившегося грубого и невежественного мнения. Кажется бы, нужно несколько преступников в сей край прислать для казни: авось либо незримое здесь и страшное то позорище даст несколько иные мысли». При письме к Бранту была отправлена и копия с определения, к которому Державин, как он выразился, «подвиг начальников» в Саратове.

Но между тем, уже в самый день отъезда его оттуда, Бошняк объявил, что не исполнит определения, накануне постановленного. Поводом к тому был только что привезенный от князя Щербатова ответ на выраженные ему комендантом опасения. Уведомляя Бошняка о победах Михельсона, о стремлении Пугачева к Курмышу и о преследовании его, главнокомандующий заключал так: «Городу же Саратову опасности быть не может, потому что от стороны Симбирска и Самары приказал я обратить, для перехвачения сего изверга, стоящие там войска». Воротившийся с этой бумагой офицер (Мосолов) сообщил в дополнение слух, будто Пугачев бежит так стремительно, что почти всех своих оставляет на дороге, а сам убирается на переменных лошадях».

В этих известиях Бошняк увидел желанный предлог отступиться от определения, подписанного им неохотно. Он положительно отказался дать рабочих людей и не слушал никаких убеждений Лодыжинского и других лиц, которые понимали, что «опасность не только не миновала, но еще умножилась». Между тем и Бошняк должен был так же хорошо понимать это, потому что он, в один день с ордером кн. Щербатова, получил из Пензы официальное известие, что Пугачев с толпою из 2000 человек уже в пятидесяти верстах от Алатыря, откуда до Саратова менее 400 верст. Несмотря на то, Бошняк в тот же день написал Кречетникову, что, вследствие уведомления Щербатова, он впредь до новых известий решился предположенного земляного укрепления не делать. Лодыжинский и его сторонники, не имея возможности без согласия Бошняка добыть работников, сочли нужным прибегнуть к энергической помощи Державина. Новосильцев и Свербеев тотчас же написали ему в Малыковку обо всем происходившем в Саратове. «Все здешние господа медлители, — сообщал Свербеев, — состоят в той же нерешимости, а пречестные усы (Бошняк), в бытность свою вчера здесь (т. е. в конторе), благоволили обеззаботить всех нас своим упрямством, причем некоторые с пристойностью помолчали, некоторые пошумели, а мы, будучи зрителями, послушали и, пожелав друг другу покойного сна, разошлись, и тем спектакль кончился. Приезжай, братец, поскорее и нагони на них страх: авось, подействуют всего лучше ваши слова и тем успокоятся жители».

По этим письмам Державин 30-го июля воротился в Саратов и узнал там следующее:

По поводу известий о приближении Пугачева 27-го числа было новое совещание, на этот раз при участии местного купечества и членов Низовой соляной конторы. Здесь первоначальное определение было возобновлено, но Бошняк не подписал его. Купечество дало от себя работников, и в продолжение двух дней несколько сот человек трудились над укреплением. Между тем пришло известие, что Пугачев уже в Алатыре и идет к Саранску. Бошняк начал убеждаться в необходимости каких-нибудь предосторожностей. Он соглашался иметь около провиантских магазинов небольшое укрепление, но считал все-таки нужным возобновить вал, окружавший весь город, поставив на нем в некоторых местах батареи. Об этом прислал он Лодыжинскому 28-го числа особое мнение, объясняя, что он как комендант не может оставить города и церквей, острогов и складов вина на расхищение злодеям.

Неудобство плана сделать укрепление вокруг всего города было признано уже на первом совещании, и потому лица, подписавшие тогда определение, отправились 29-го к коменданту и старались переубедить его. Бошняк не только не принял их доводов, но на следующий день уже находил всякое укрепление около провиантских магазинов излишним, так как они лежат в яме, и предлагал перевезти провиант в город под защиту задуманного им вала, а также и лагерь переместить оттуда на большую дорогу, расположив его «перед самым городом близ каменной часовни, где и воды было бы довольно». С этим мнением Бошняк 30-го числа поехал в опекунскую контору и вместе с тем объявил только что полученный от Кречетникова ордер, чтобы все бывшие в городе воинские чины отданы были в распоряжение коменданта. Но с мыслью его о способе укрепления Саратова Лодыжинский не соглашался, находя, что провиантские магазины во всех отношениях удобнейшее для укрепления место, тем более что там сложено более 20 000 четвертей муки и немалое количество овса. В этом смысле Лодыжинский и Державин, только что вернувшийся в Саратов, с жаром оспаривали Бошняка. Но он, не склоняясь на их сторону, в тот же день начал строить укрепление по своему собственному плану и написал обо всем этом Кречетникову, уведомляя его вместе с тем, что он требует из Царицына на помощь майора Дица с его отрядом. Дица звал в Саратов и Державин.

Тогда же, сильно раздраженный упорством Бошняка, Державин решился высказать ему откровенно свои мысли и написал к нему длинное, заносчивое письмо, в котором, сославшись на свое полномочие, язвительно осмеивает рассуждения Бошняка как вовсе не знакомого с инженерным делом, грозит донести обо всем П.С. Потемкину, объявляет, что он со всеми подписавшими определение берет на себя ответственность в принятом решении, и, наконец, снова настаивает на постройке укрепления по мысли Лодыжинского. Письмо в том же роде было накануне послано к Бошняку и от Лодыжинского, который выражался еще бесцеремоннее своего приятеля и просто дразнил коменданта своими грубыми выходками.

1-го августа Державин внес в магистрат предложение, чтобы укрепление было безотлагательно построено в том или другом месте; он требовал приложить к тому все силы, не исключая ни одного человека способного к работе, и приготовиться к защите до последней капли крови, а ежели кто обнаружит недостаток усердия, тот будет признан изменником и немедленно отослан, скованный, в секретную комиссию. В подкрепление этого приговора он взял с жителей подписку, которою они, в случае колебания или перехода к Пугачеву, сами себя обрекали на смертную казнь.

Предложение Державина магистрату привело к тому, что в тот же день состоялось собрание всех бывших в городе офицеров. Видя продолжавшееся упорство коменданта, тут же присутствовавшего, все единодушно соединились против него и составили определение, под которым для выигрыша времени согласились подписываться без соблюдения старшинства, кому как случится. В этом определении было между прочим сказано, что «как комендант, с 24-го июля продолжая почти всякий день непонятные отговорки, поныне почти ни на чем не утвердился и потому к безопасности здешнего города никакого начала не сделано и время почти упущено, то все нижеподписавшиеся согласно определили: несмотря на несогласие означенного коменданта, по вышеписанному учреждению делать непременно исполнение», т. е. поспешно строить укрепление по плану Лодыжинского. Этот общий приговор позволяет догадываться, что ссора Державина с Бошняком не была частным между ними делом, как можно бы заключить из записок поэта, а выражала неудовольствие большинства саратовского общества против упрямого коменданта. По последнему определению работы над укреплением возобновились, но через два дня опять были прекращены. Послали спросить полицеймейстера (Мальцева), что это значит. Он отвечал, что накануне получил от коменданта приказание объявить народу через сотских и десятских, что никто на работы не наряжается, но что желающие могут идти от себя. Державин кипел гневом и негодованием: немедленно он опять написал в магистрат, строго требуя отчета в нарушении письменного обязательства. По праву члена секретной комиссии он настаивал, чтобы воеводская канцелярия немедленно прислала к нему зачинщиков ослушания.

Бошняк между тем не уставал жаловаться Кречетникову на действия своих противников, между прочим и на поданное в магистрат предложение Державина, прося внушить им, чтобы они прекратили споры, которые производят в народе волнение. «В происшедших спорах, — писал он в одном из своих рапортов, — они, а особливо г. поручик Державин, всячески меня ругательными и весьма бесчестными словами поносили и бранили, и он, г. Державин, намерялся меня, яко совсем — по их мнению — осужденного, арестовать, в чем я при теперешнем весьма нужном случае вашего превосходительства и не утруждаю, а после буду просить должной по закону сатисфакции... Да и как я тому бригадиру Лодыжинскому паки про полученный мною от вашего превосходительства ордер напомянул токмо, он и на то мне объявил, что он хотя и читал, но не помнит, да и контора де у губернатора не под властью». Наконец, Бошняк жаловался, что офицеры, подписавшие последнее определение (майоры Бутыркин, Салманов, Зоргер, Быков и Тимонин), созваны были без его ведома, хотя и от имени его, и «отобрали у него команду», почему и просил почтительно новых приказаний о мерах, какие следовало принять.

Кто был прав? кто виноват? Мы не знаем, чем кончилось бы дело, если бы принято было предложение Державина идти навстречу Пугачеву и сразиться с ним в поле, но знаем, что последствия не оправдали мнения и поступков Бошняка: вместо того, чтобы, по желанно самого губернатора, энергически действовать заодно с другими, комендант посылал за несколько сот верст просить разрешения у своего начальника. Ответы Кречетникова получены были уже после занятия Саратова Пугачевым; последний ордер его даже и писан был только тогда, когда мятежники уже были в этом городе. Именно в день их прихода, 6-го августа, он писал коменданту, что одобряет его предположение о городском вале и что должно тотчас же приступить к постройке его «всем гражданством». Еще позднее Кречетников просил сенат подтвердить Лодыжинскому, чтобы он в приготовлениях к обороне Саратова поступал согласно с распоряжениями коменданта, которому он, губернатор, в своем отсутствии поручил охранение города как первому там военному начальнику. При этом он не забыл сослаться на указ 1764 г., по которому губернаторы в смутное время «берут над всеми в губернии своей главную команду», но прибавил, что ему, Кречетникову, по крайнему недостатку людей, никак нельзя прийти на помощь Саратову. Разумеется, сенат ничего уже не мог сделать по такому представлению. Эти обстоятельства еще раз доказывают, как несостоятельны были по большей части правительственные лица, которым пришлось действовать во время пугачевщины.

Пока Бошняк жаловался на своих противников Кречетникову, Державин то же делал в своей переписке с Павлом Потемкиным. «Комендант, — писал он в рапорте, который впоследствии был доставлен в руки императрицы, — явным делается развратителем народа и посевает в сердца их интригами недоброхотство... чернь ропщет и указывает, что им комендант не велит». — «К крайнему оскорблению, — отвечал Потемкин, — получил я ваш рапорт, что г. полковник и саратовский комендант Бошняк, забывая долг свой, не только не вспомоществует благому учреждение вашему к охранению Саратова, но и препятствует укреплять оный; того для объявите ему, что я именем ее императорского величества объявляю, что ежели он что-либо упустит к восприятию мер должных как на поражение злодея, стремглав бегущего от деташементов майора гр. Меллина и подполковника Муфеля, так и на укрепление города Саратова по положению условному, о коем вы мне доносили: тогда я данною мне властью от ее величества по всем строгим законам учиню над ним суд».

Разумеется, что и это письмо опоздало. Мы увидим впоследствии, что тем дело не кончилось: Бошняк благодаря Кречетникову нашел могучего заступника в графе П.И. Панине, в глазах которого Державину сильно повредила его ссора с комендантом. Князь Голицын, как и Потемкин, был совершенно на стороне нашего поэта, но это тем более навлекло на последнего нерасположение Панина, смотревшего косо на обоих генералов.