3. Посылка в Самару. Воззвание к калмыкам

Через два дня по приезде Бибикова в Казань Державин отправился к нему вечером и, рассказав о разъезжающих вокруг города шайках, напомнил ему, что пора начать действовать. «Знаю, — возразил с некоторой досадой Бибиков, — но что делать? войска еще не пришли». Конечно, он не нуждался в подобном напоминании и сам не терял времени. Тотчас по прибытии в Казань он виделся с престарелым и больным губернатором фон Брантом, который уехал было в Козьмодемьянск, но вернулся, услышав о скором прибытии нового главнокомандующего. Потом разослан был с нарочными в назначенные места привезенный Бибиковым манифест.

Между тем пришло известие, что 25-го декабря, в самый день Рождества, Самарой овладела толпа мятежников, которую жители и духовенство встретили с колокольным звоном, с крестами, с хлебом и солью, как прежде в крепостях по Яику встречали самого Пугачева. Получив донесение о том, главнокомандующий послал в Симбирск приказание майору Муфелю и подполковнику Гриневу очистить Самару. Для производства же там следствия он решился употребить Державина. 29-го декабря, т. е. на другой день после приведенного разговора, генерал в присутствии собранных у него дворян подошел к этому офицеру и тихо сказал ему: «Вы срочно отправляетесь в Самару; сейчас же возьмите в канцелярии бумаги и ступайте». Державин принужден был уехать так поспешно, что едва мог наскоро проститься с матерью.

Зачем он ехал, было ему самому неизвестно. Бибиков, передавая ему свое приказание, так таинственно взглянул на него, что он готовился уже на верную гибель. Подробности поручения были изложены в двух запечатанных пакетах, которые он должен был открыть не прежде, как удалясь на тридцать верст от Казани. Из них оказалось, однако, что дело было не так страшно, как он думал: ему предписывалось ехать в Симбирск, там присоединиться к Гриневу и вместе с ним идти на освобождение Самары, а между тем наблюдать, в каком состоянии находятся войска, во всем ли они исправны и каков дух офицеров. Пушкин справедливо замечает, что Бибиков сначала сомневался в духе своего войска. По бывшим уже случаям измены он стал недоверчив и обещал государыне строго преследовать «недостойных военного звания людей». По освобождении Самары Державин должен был отыскать виновных в сдаче города и зачинщиков отправить скованными в Казань, менее виновных наказать плетьми, а о тех, которые действовали по страху, донести, представив и самые показания их.

Любопытны рассказываемые поэтом подробности проезда его до Симбирска, куда он прибыл 30-го декабря: по словам его, в народе заметен был дух злоумышления; местами не хотели ему давать и лошадей, так что он должен был требовать их, приставив пистолет к горлу старосты. Не доезжая верст пять до Симбирска, он увидел крестьян, которые по распродаже в городе своих товаров возвращались порожнем. Желая от них узнать, в чьих руках находится Симбирск, он приказывал стоявшему у него на запятках слуге остановить какого-нибудь мужика. Когда же тот, как человек вялый и непроворный, не решался на это, то Державин положил его на свое место в повозку, а сам, став на запятки и притворись дремлющим, схватил одного из встречных: от него он услышал, что в Симбирске есть военные люди, но что они ходят не в солдатских мундирах а в крестьянском платье и собирают по городу шубы. Это обстоятельство заставило Державина подозревать, не взят ли Симбирск пугачевцами. Одно только показание, что у всех тамошних солдат ружья со штыками, успокоило его, потому что бунтовщики не могли иметь штыков. Итак, он въехал в Симбирск. Это было уже часу в 10-м вечера. Воевода объявил, что Гринев со своею командой уже часа за два перед тем выступил по самарской дороге для соединения с Муфелем. Державин поспешил нагнать Гринева. Они нашли Самару уже занятою Муфелем, который еще 28-го числа выгнал оттуда толпу, состоявшую из нескольких тысяч, большею частью ставропольских калмыков и отставных солдат. Толпа эта бежала в пригород Алексеевск, лежащий в 25-ти верстах от Самары, выше по той же реке.

Державин в молодости

В Самаре Державин узнал, что когда к городу приближалась злодейская шайка, то жители для переговоров с нею посылали нарочных, и что в этом особенно участвовали священники. Они, по его мнению, заслуживали бы тотчас быть отосланными в секретную комиссию; но чтобы не дать повода обвинять правительство в утеснении веры, Державин в рапорте Бибикову просил наперед прислать в Самару новых священников, а потом уже отослать прежних куда следует. В ответе на этот рапорт Бибиков выразил ему свою признательность; предположение же Державина «о наказании пойманных злодеев для устрашения прочих» главнокомандующий передал на рассмотрение генерал-майора Мансурова, которому поручено было охранять Самарскую линию; ему между тем Бибиков предписал важнейших только преступников повесить, «а других пересечь, ибо всех казнить будет много...» Другое распоряжение Державина было также одобрено его начальником: чтобы иметь возможность вполне удостовериться, можно ли полагаться на Гринева и его подчиненных, Державин решился прервать на несколько дней самарское следствие и принять участие в походе под Алексеевскую крепость, куда шел Гринев с целью прогнать укрывшуюся там шайку. Это было выполнено удачно, и Державин, видев на деле усердие команды и ее начальников, дал о них Бибикову самый похвальный отзыв. Отсюда начались дружеские отношения между Державиным и Гриневым.

Пригород Алексеевск был почти весь населен отставными гвардейскими солдатами; некоторые из них были в Невском монастыре на погребении Петра III, и, несмотря на то, тамошнее население также поддалось обману. Чтобы дать пример строгости, Державин, по приказанию Бибикова, велел на церковной ограде перед собранным народом пересечь плетьми виновных солдат. В высшей степени мягкий человек, Бибиков видел необходимость при тогдашних чрезвычайных обстоятельствах действовать страхом и прибегать к жестоким мерам. Смертные казни и телесные кары для обуздания народа были в общем плане распоряжений правительства; это необходимо иметь в виду при тех наказаниях, которые в эту эпоху не раз приходилось совершать и Державину.

Из-под Алексеевска он вместе с Гриневым ходил и к Красному Яру (верстах в 15-ти оттуда, на реке Соку), чтобы наказать калмыков, которые, овладев Ставрополем, увезли оттуда начальников, после убитых ими, и несколько пушек. Рассеяв калмыков и отняв у них эти пушки, Гринев присоединился к генералу Мансурову. По приказанию Бибикова Мансуров должен был от своего имени написать к калмыкам увещательное послание. Труд этот взял на себя Державин. «Кто вам сказал, — говорилось между прочим в этом воззвании, — что государь Петр III жив? После одиннадцати лет смерти его откуда он взялся? Но ежели б он и был жив, то пришел ли б он к казакам требовать себе помощи? Нет разве на свете государей, друзей его и сродников, кто б за него вступился, кроме беглых людей и казаков? У него есть отечество, Голштиния, и свойственник, великий государь Прусский, которого вы ужас и силу, бывши против его на войне, довольно знаете. Стыдно вам, калмыкам, слушаться мужика, беглого с Дона казака Емельяна Пугачева, и почитать его за царя, который хуже вас всех, для того что он разбойник, а вы всегда были люди честные». Далее письмо убеждает калмыков поспешить принести государыне повинную, потому что в противном случае все погибнут при первом появлении ее войск.

Донося императрице об этом распоряжении, Бибиков представил ей и самое письмо как заслуживающее особенного внимания, причем упомянул, что его сочинял «поручик Державин», которого он нарочно для того посылал в Самару по его знакомству с нравами и образом мыслей ставропольских калмыков. Из такого отзыва можно заключить, что Бибиков был вполне доволен редакцией Державина. Иное впечатление произвела она на императрицу, которая в ответе своем главнокомандующему заметила: «Письмо Мансурова к калмыкам такого слога, что оного, конечно, не напечатаю». В сущности, Екатерина была неприятно поражена не слогом письма, который, по-видимому, вполне соответствовал его назначению, а смыслом некоторых выражений, которые могли показаться ей неуместными или бестактными. Сколько нам известно, тогда в первый раз на Державина было обращено внимание Екатерины II.

По возвращении в Самару, он продолжал допрашивать жителей. Чтобы предупредить всякую огласку тайных показаний и дерзких речей, он должен был производить это следствие совершенно один, даже без писца, так что ему приходилось самому записывать все показания; называя порученное ему дело «неприятною комиссией», Державин, конечно, имел в виду не только самое свойство его, но и тягость сопряженной с ним механической работы. Сам Бибиков, прося князя Вяземского прислать писцов, писал ему: «Нет возможности исправиться, и офицеры сами со Зряховым (секретарем тайной экспедиции, присланным также из Петербурга) день и ночь пишут, потому что число колодников умножается». Однако и в последующее время командировки своей Державин оставался без писца. Окончив допросы и отправив важнейших преступников в секретную комиссию, Державин в Самаре дождался генерала Мансурова и потом возвратился в Казань. Так кончилась первая его служебная поездка во время пугачевщины.

В отсутствие его Бибиков получил от государыни приказание собирать сведения о всех лицах, пострадавших от мятежа, о захваченных в изменническую толпу и лишенных жизни, о их женах и детях. Оценив распорядительность Державина и его способность к письменным делам, Бибиков поручил ему же составлять алфавитные списки как всем главным сообщникам Пугачева, так и лицам, от них пострадавшим. Вместе с тем он возложил на него еще и другую работу — ведение журнала всей деловой переписки по бунту с описанием и самых мер, принимаемых к прекращению его.