2. Прибытие в Казань. Успехи Пугачева

По распоряжению главнокомандующего, согласно с данными ему приказаниями, избранные им в «секретную комиссию» офицеры должны были, еще прежде него, ехать в Казань. Вслед за другими пустился в путь и Державин. Между Петербургом и Москвой его обогнал сам Бибиков, выехавший 9-го декабря. Он вез с собою помянутый манифест, напечатанный при сенате в 1200 экземплярах. Этот самый манифест положено было перепечатать в Москве церковными буквами. Для этого, а также для распоряжений об отправке бывших там полков к Казани Бибиков пробыл в Москве четыре дня от (14-го до 18-го декабря). Здесь в то время еще не вполне изгладились следы моровой язвы, и недавно успокоившаяся чернь волновалась опять, с явным сочувствием к самозванцу.

Таким образом, Державин приехал в Казань ранее Бибикова. Назначение полководца, памятного в этом краю по своей деятельности во время бывших там за десять лет перед тем волнений, произвело на местных жителей самое благоприятное впечатление. При одном известии о скором его прибытии многие казанцы, от страха удалившиеся, стали возвращаться в город. Совсем другого рода молву готовили себе некоторые из подчиненных Бибикова. Старшим офицером секретной комиссии был Лунин. Вот что писал о нем в частном письме архимандрит Платон Любарский: «На сих днях прибыл сюда г. капитан Лунин с канцеляриею и командою для строжайшего по оренбургским делам следствия; для комиссии и содержания секретных колодников занял он насильно семинарию и тем нас немало утеснил, да чуть ли и совсем скоро не выживет. Он не смотрит ни на какие привилегии и состояния». Державин также говорит в своих записках, что прибывшие в Казань офицеры, как люди зажиточные, имевшие там много знакомых, а иные и родственников, шумно встречали наступившие святки; он же, напротив, жил уединенно в доме своей недостаточной матери, пользуясь случаями, чтобы от крестьян, приезжавших из его «деревнишек» с оренбургского тракта, разузнавать о движении злодейских шаек и расположении умов в народе.

Наконец в ночь с 25-го на 26-е декабря, т. е. на второй праздник Рождества, прибыл в Казань и сам главнокомандующий. Приезд его окончательно успокоил город: все стали верить, что опасность совершенно миновала и что «благоразумие и храбрость героя», как выразился тот же Платон, скоро положат конец мятежу. Такое ослепление жителей Казани продолжалась почти до самого разгрома этого города Пугачевым. Между тем у Бибикова еще не было войска: оно начало приходить только 29-го числа, и медленность, с какою полки собирались, крайне тревожила его при беспрерывно получаемых известиях об усилении Пугачева и распространении грозного мятежа. Беспокойство нетерпеливого военачальника выражалось во всех его донесениях императрице и письмах к жене. «День и ночь работаю, как каторжный, — писал он к последней, — рвусь, надсаждаюсь и горю, как в огне адском». Он ясно видел опасное положение края, не скрывал его от государыни и понимал всю великость своей ответственности. Конечно, сам Пугачев был в то время еще далеко: овладев всеми крепостями между Яицким городком и Оренбургом, он осаждал оба эти важные пункта. Но шайки его разливались все выше и выше по Волге и прилегающим к ней с востока областям. Неистовые толпы врывались в села и города, и устрашенные жители принимали их с покорностью. Буйные башкиры, поднявшись поголовно, производили грабежи и убийства в селениях и на заводах и окружили Уфу; калмыки также взбунтовались. Но особенно тревожило Бибикова своеволие черни, которая не только не сопротивлялась самым ничтожным шайкам, но шла толпами навстречу Пугачеву. В то же время воеводы и вообще местные власти искали спасения в бегстве. «Гарнизоны, — писал Бибиков жене, — никуда носа не смеют показать, сидят по местам, как сурки, и только что рапорты страшные присылают». По плану Бибикова, войска должны были со всех сторон сходиться к Казани — из Тобольска, Малороссии, Польши, даже из Петербурга, — чтобы потом, под собственным его главным начальством, идти к Оренбургу и не дать Пугачеву проникнуть с одной стороны во внутренние губернии, а с другой — в северо-восточный край, где он мог соединиться с башкирами и заводскими крестьянами.