1. Бибиков. Поступление в секретную комиссию

Грозная общественная буря, глубоко потрясшая все слои населения обширной части русского государства, вовлекла в вызванную ею борьбу и нашего в то время тридцатилетнего поэта. Обогатив его многосторонним опытом и плодотворным непосредственным знакомством с русским народом и Россией, эта тревожная эпоха окончательно вывела его из прежнего скромного положения, из темной неизвестности и проложила ему путь к первым успехам в службе и литературе.

В исходе сентября 1773 года в Петербурге праздновалось бракосочетание великого князя Павла Петровича с дармштадтскою принцессой Наталией Алексеевной. В то самое время при дворе начались смутные толки о волнениях на юго-востоке России и о виновнике их, Пугачеве. 15-го сентября комендант Яицкого городка (ныне Уральска) Симонов писал, что этот донской казак скитается в степи по направлению к сызранской дороге. Затем стали приходить известия о быстром возрастании его толпы и взятии им, одной за другою, крепостей по реке Яику, почти до Оренбурга. 5-го октября, наконец, он стал под самым этим городом и с тех пор целые полгода осаждал его. Со вступления на престол Екатерины II являлось в разных местах уже несколько обманщиков, выдававших себя за Петра III, но ни один из них не имел успеха; к Пугачеву же толпами приставали недовольные яицкие казаки, между которыми вследствие злоупотреблений местного начальства давно уже происходили беспорядки. Посланный против самозванца в октябре месяце генерал Кар, при недостаточности бывших в распоряжении его сил, не мог ничего сделать, собирался в Петербург для объяснения с Военной коллегией и кончил тем, что под предлогом болезни позорно уехал в Москву. Императрица в негодовании поспешила немедленно уволить Кара от службы и на место его избрала генерал-аншефа Бибикова.

Окончив с блестящим успехом усмирение польских конфедератов, Бибиков (как он думал, вследствие чьей-то интриги, может быть, гр. З.Г. Чернышева, президента Военной коллегии), получил было повеление отправиться в турецкую армию под начальство нерасположенного к нему Румянцева и, таким образом, из главнокомандующего должен был сделаться корпусным генералом. Он, однако, безропотно принял это назначение, собирался в Молдавию и только выпросил позволение приехать перед тем на короткое время в Петербург. Здесь он и находился, когда императрица увидела в нем надобность для усмирения Пугачева. Державин, со слов сына Бибикова, рассказывает, что она объявила Александру Ильичу новое назначение, подойдя к нему с особенною приветливостью на придворном балу, и что Бибиков смело отвечал государыне словами народной песни:

Сарафан ли мой, дорогой сарафан!
Везде ты, сарафан пригожаешься,
А не надо, сарафан, и под лавкой лежишь.

29-го ноября ему дана была подробная инструкция в рескрипте, писанном самою государыней. Со званием главнокомандующего ему были предоставлены самые обширные полномочия, и в распоряжение его отданы в неспокойных местностях все духовные, военные и гражданские власти. Он должен был на первый случай ехать прямо в Казань и дождаться там войск, отправляемых Военной коллегией, а между тем ознакомиться на местах с положением дел и, созвав казанское дворянство, стараться возбудить его к патриотическим пожертвованиям и подвигам. Для вразумления народа ему дан был особый печатный манифест с повелением распространять его «между толпами бунтовщиков и в их окрестностях».

Недаром Екатерина в своем рескрипте назвала Бибикова «истинным патриотом». В тогдашнем русском обществе мало было людей с таким пониманием своих обязанностей, с таким высоким образованием и благородным образом мыслей. Не любя внешнего блеска, ненавидя лесть, он дорожил одним существенным и всегда служил делу, а не лицам. Екатерина II, хотя по разным причинам и не особенно благоволила к нему, однако в опасных случаях умела им пользоваться. Так на другой год после своего воцарения она послала его в Казань для усмирения бунта крестьян на уральских заводах (так называемой дубинщины), и он при этом действовал с таким благоразумием, человеколюбием и знанием народа, что достиг цели без кровопролития: тысячи виновных были пощажены, и только двадцать человек зачинщиков сосланы. Конечно, воспоминание о тогдашних его распоряжениях имело влияние на императрицу в новом ее выборе. При учреждении в Москве комиссии для сочинения проекта нового уложения Бибиков, избранный сначала депутатом от костромского дворянства, был назначен императрицею, из числа трех кандидатов, маршалом собрания. Как военачальник Бибиков, действуя в Польше против конфедератов, успел обратить на себя внимание первого полководца того времени, Фридриха II, который собственноручным письмом звал его к себе. Но в жизни Бибикова есть черты, ставящие его еще выше как человека. Так, не следуя примеру своего бывшего начальника Румянцева, который в Семилетнюю войну не отдавал ему должной справедливости, Бибиков в польскую кампанию особенно отличал своего подчиненного Суворова и испросил ему награду (орден Александра Невского), которой сам еще не имел. Замечательно, что Бибиков, как и гр. Панин, не одобрял раздела Польши. Посреди своей политической деятельности он занимался и литературою. Владея языком лучше большей части современных ему русских вельмож (как доказывают его письма), Бибиков между прочим перевел знаменитую в свое время поэму Фридриха II о военном искусстве. Здесь не место останавливаться на других его заслугах и обстоятельствах его жизни. Заметим только, что о любви Бибикова к просвещению свидетельствует также школа для унтер-офицеров из дворян, учрежденная им при Измайловском полку, к которому он сам принадлежал. В характере его были два не легко совместимые качества: мучительная заботливость, не дававшая ему покоя, и рядом с нею веселость, шутка, соединенные с хладнокровием, позволявшим ему всегда владеть собою. Таков был человек, который на 45-м году жизни (он был ровесник Екатерины) должен был начать борьбу с дерзким бродягой, угрожавшим спокойствию всего государства.

При назначении Бибикова главнокомандующим ему между прочим поручены были и следственные дела о сообщниках Пугачева; для этого к нему командированы капитан Лунин, служивший при нем еще в Польше, и два офицера гвардии по собственному его выбору. Они должны были, под его председательством, составить в Казани следственную комиссию (под именем секретной) и исполнять его поручения. Слух об этом пробудил честолюбие Державина, который давно тяготился однообразием вседневной строевой службы и не мог надеяться участвовать в походе, так как гвардию тогда на войну не посылали, а чтобы ехать в армию волонтером, у него не доставало средств. Итак, узнав о предоставленном Бибикову выборе офицеров, Державин захотел попытать счастья. Не будучи лично знаком с генералом, но наслышавшись о его достоинствах, он решился без всякого постороннего посредничества представиться ему. Это был один из тех смелых поступков в жизни Державина, которые не раз выводили его из затруднительных обстоятельств и давали направление дальнейшей судьбе его. Явясь к Бибикову в первых числах декабря 1773 года, Державин объяснил ему, что, будучи уроженцем Казани и довольно хорошо зная ту сторону, он предлагает свои услуги. Бибиков отвечал, что, к сожалению, не может исполнить его желания, потому что уже выбрал двух известных ему офицеров (это были капитан-поручик Семеновского полка Савва Иванович Маврин и Измайловского — подпоручик Собакин); однако генерал вступил в разговор с развязным прапорщиком и, как вскоре оказалось, почувствовал к нему расположение. Вечером того же дня Державин, которого очень огорчила неудача, с удивлением прочитал в полковом приказе, что должен опять явиться к генерал-аншефу Бибикову. При вторичном свидании ему было приказано: через три дня быть готовым к отъезду. Мы видели, что в молодые годы Державина судьба свела его с И.И. Шуваловым; теперь она приближала его к другому знаменитому современнику высоких качеств. Это новое сближение могло сделаться многозначительным для будущности нашего поэта. Между ним и просвещенным начальником установились в короткое время самые дружелюбные отношения, которые служат к чести того и другого; к сожалению, смерть скоро положила конец поприщу Бибикова.

О деятельности Державина во время пугачевщины дошли до нас самые подробные сведения, основанные не только на записках его, но и на современной событиям официальной и частной его переписке, на журнале, тогда же веденном им, и разных черновых бумагах его руки, а также и на других подлинных документах, хранящихся в архивах. Поэтому мы имеем все средства для поверки показаний, встречающихся в его записках; но одно уже добросовестное сбережение всех его бумаг от этой эпохи служит доказательством, что ему нечего было опасаться самого мелочного анализа действий его со стороны любопытного потомка, и надобно сказать беспристрастно, что Державин с честью выдерживает такой анализ. Конечно, в его поступках и за это время легко заметить ошибки и увлечения, общие, впрочем, всем участвовавшим в тогдашних правительственных распоряжениях, но мы не найдем в его поведении ничего, что бы могло бросить тень на его честность и правдивость.

В Петербурге Державин случайно узнал, что во Владимирском гренадерском полку, который стоял при Ладожском канале и должен был также отправиться в Казань, некоторые недовольные солдаты собирались положить оружие перед Пугачевым. Державин, находя, что в тогдашнее смутное время нельзя было оставлять такого обстоятельства без внимания, рассказал об этих толках Бибикову. Тот счел нужным предписать начальствам тех губерний, где войска должны были проходить, чтобы за солдатами названного полка строго наблюдали. Распоряжение это было не напрасно: по приезде в Казань Бибиков, по свидетельству Державина, получил от нижегородского губернатора Ступишина донесение, что между гренадерами Владимирского полка, действительно, были злоумышленники, но что они уже наказаны.