4. Драматические сочинения

Вступление Державина на поприще драматической поэзии было, конечно, заблуждением, но так как она в последний период его жизни более всего занимала его и он обнаружил в ней изумительную производительность, то мы, по обязанности биографа, должны рассмотреть хоть в главных чертах и эту отрасль его деятельности вместе с побуждениями, обратившими его к ней, и степенью достигнутого им успеха.

Мы знаем, что он, еще будучи тамбовским губернатором, а потом и поселившись опять в Петербурге, написал по разным случаям несколько сочинений для представления на театре. Но особенно предался он этому роду поэзии с 1804 года. Успех в лирике казался ему слишком легким и дешево приобретенным. К новому направлению его могло способствовать и жалкое состояние, в каком находился тогда русский театр. В последнее время только и явилось на нем одно замечательное произведение, именно «Ябеда» Капниста; но, запрещенная после первых представлений в царствование Павла, эта комедия еще и при Александре долго не могла быть играна и разрешена была только в продаже. Шаховской еще не начинал своего авторского поприща; русская сцена, за редкими исключениями, которыми обязана была Ильину и Крылову, пробавлялась либо старинными пьесами Княжнина и Фонвизина, либо плохими переводами и переделками. Между последними особенно посчастливилось волшебно-комической опере «Русалка», заимствованной из немецкой пьесы «Das Donauweibchen», производившей фурор в Вене и Берлине. Один из усердных переводчиков для тогдашнего театра нашего, Краснопольский, переложил ее на русские нравы с превращением Дуная в Дон. Эта переделка в первый раз явилась на сцене осенью 1803 года в великолепной обстановке и при участии лучших артистов. Несмотря на нелепость своего содержания, «Русалка» сделалась надолго любимою пьесой петербургской публики и давалась через день. Везде слышались из нее арии, напр., «Мужчины на свете, как мухи, к нам льнут». Незадолго перед тем дебютировавшая Катерина Семеновна Семенова приводила слушателей в восторг.

В июле 1804 года Державин писал Капнисту: «Теперь вкус здесь на шуточные оперы, который украшены волшебными декорациями и утешают более глаза и музыкою слух, нежели ум. Из них одну, «Русалкой» называемую, представляли почти всю зиму беспрерывно и теперь представляют, но не так, как прежде, в единстве времени и никогда не менее 5 актов, напротив того по частям. Первую часть давали зимой, ныне зачали вторую, а там третью, четвертую и так далее, дондеже вострубит труба Ангела и декорация света сего, переменясь, представит нам другое зрелище. Вы спросите меня, как это делается? ибо где есть связь, там должен быть план, начало и конец. Но вы ошибаетесь. Представьте себе сонные грезы. Без всякого соображения и последствия, что видят, то и бредят. Вот в коротких словах описание нынешнего театра».

Евгений Болховитинов

Уверенный в многосторонности своего поэтического таланта, уже и прежде пробовав его в сочинениях драматической формы, Державин захотел принять участие в возвышении русской сцены своими собственными трудами. За полгода перед письмом, откуда заимствованы только что приведенные строки, именно 30-го января 1804 года, он писал к А.М. Бакунину: «Теперь хочу попытаться в драматическом поле, и вы бы меня обязали, если бы из Метастазиевых опер некоторые выписки или планы их вкратце сообщили, дабы я, с расположением и духом его познакомясь, мог надежнее пуститься в сие поприще, ибо таковые важные лирические пьесы, кажется, мне более других свойственны».

Из этих слов нам становится понятно, под каким влиянием написаны Державиным два больших драматических сочинения его с музыкой, хорами и речитативами: «Добрыня» (в пяти актах) и «Пожарский» (в четырех). Оттуда и сходство их, по характеру и составу, с подобными же произведениями Екатерины II, которая в свое время равным образом прилежно вчитывалась в Метастазио.

Заимствование как ею, так и Державиным сюжетов из сказочного мира и отечественной истории было согласно с общим направлением, которое тогда из западной литературы стало переходить и к нам. В первой из названных пьес Державина видно старание обильно пользоваться элементом народной поэзии, хотя вместе с тем обнаруживается, на каком низком уровне тогда еще находилось у нас изучение старины и древней словесности. Одним из главных источников служили Державину только что изданные Ключаревым «Древние русские стихотворения» (былины), а также собрания сказок Попова и Чулкова, давно ему знакомые. Четвертое действие Добрыни открывается хором девушек:

    Что по гридне князь,
    Что по светлой князь,
Наше солнышко Владимир князь похаживает;
    Что соколий глаз,
    Молодецкий глаз,
Как на пташечек, младых девиц посматривает,
    Что у ласточки,
    У касаточки,
Алу белу грудь, сизы крылья потрогивает.
    Парчовой кафтан,
    Сапоги сафьян,
Золоту казну и соболи показывает;
    Веселым лицом,
    В обиняк словцом
Мысли девичьи и думу их изведывает.
    Не мани нас, князь!
    Не гадай нас, князь!
Красно солнышко! ему боярышни возговорят.
    Не златой казне,
    Не твоей красе
Очи и сердца свои давно все продали.
    Ты взгляни на нас,
    Ты вздохни хоть раз,
Дай в залог перстень любой тебе, ту выбери.

Между тем, однако, пьеса на каждом шагу представляет несообразности: рядом с заимствованиями из русских былин беспрестанно упоминаются рыцари, и Добрыня на самой сцене посвящается в это звание. Героиня оперы, Прелепа, по образцу французской комедии, имеет наперсницу Способу, с которою любезничает плутоватый слуга Добрыни Тороп. Прелепа росла в Холмограде, священном для всего Севера месте, куда, по словам Татищева, ездили на богомолье северные короли. Там-то Прелепа воспитывалась вместе с Добрынею в училище волшебницы Добрады. Когда же Владимир захотел жениться, то она привезена была в Киев со многими другими девицами, и на нее пал выбор князя. Но вот в лице Тугарина является Змей Горыныч и утверждает, что был в связи с нею. Владимир вызывает его на поединок и побеждает клеветника, но Тугарин с помощью какого-то письма успевает подкрепить свое обвинение, и суд произносит над Прелепою приговор. Наконец, однако, открывается ее невинность, и Владимир, узнав историю ее детства, благословляет ее на брак с Добрынею; в то же время и Тороп женится на Способе. Действие беспрестанно прерывается хорами, дуэтами и пляскою. Местами только талант автора проявляется в удачных стихах.

Такие же странности замечаются и в Пожарском, «героическом представлении», оконченном в 1806 году, следовательно, за год до появления на сцене известной трагедии Крюковского на тот же сюжет, имевшей огромный успех. При тогдашнем положении России естественно было, что писатели считали своею задачей возбуждать в обществе патриотическое настроение. Нам уже известно, с каким благоговением Державин смотрел на Пожарского, «великого», по его словам, «каковых история мало представляет». Форму оперы избрал он потому, что согласно с господствовавшим в то время взглядом видел в ней высший род драматического творчества, соединявший в себе все отрасли искусства и потому способный сильнее всякого другого представления действовать на зрителей. Среди козней, направленных против Пожарского Трубецким и Заруцким, Марина, сходно с народным поверьем, является у Державина чародейкой и хочет завлечь в свои сети Пожарского, который в самом деле колеблется, но наконец выходит победителем из борьбы со своею страстью. И тут перед глазами зрителей действует волшебство, являются амуры, сильфиды, нимфы, сатиры.

Скоро, однако, Державин захотел испытать свои силы и в трагедии. На это поприще увлек его успех Озерова: он считал для себя возможным достигнуть первенства во всех отраслях поэзии. 23-го ноября 1804 года была в первый раз представлена трагедия «Эдип в Афинах», и публика, отвыкшая посещать русский театр, приняла ее с таким восторгом, какому давно не было примера. Здесь Екат. Сем. Семенова дебютировала в трагедии. По окончании пьесы зрители единодушно требовали автора, но он уклонился от этой чести. Высшее общество стало ездить на представления «Эдипа». Напечатав пьесу, Озеров посвятил ее Державину при письме, написанном в непомерно хвалебных выражениях; никто еще так не превозносил Державина, как Озеров, «желая принести дань удивления и восторга тому великому гению, который явил себя единственным соперником Ломоносова». «Вдохновенным песням вашей музы, — говорит трагик, — я обязан живейшими наслаждениями в жизни». Это посвящение вызвало со стороны Державина не менее напыщенное послание; в приложенном письме объяснено, что он замедлил ответом, потому что хотел присоединить к нему и замечания «некоторого общества приятелей, которое, предприяв рассмотреть сие творение, думало приметить несравненные красоты его и некоторые погрешности». Упоминаемое здесь общество приятелей состояло, конечно, из последователей Шишкова, сделавшихся несколько лет спустя членами известной Беседы. Естественно, что многое у Озерова не могло им нравиться. Еще более недостатков находили они в его «Дмитрии Донском», представленном в первый раз в начале 1807 года. Свои замечания об этой трагедии Державин открыто высказал при дворе. Он находил между прочим, что этой трагедии недостает исторической верности, и был недоволен тем, что тут без всякого основания Дмитрий Донской выставлен влюбленным в небывалую княжну, которая одна-одинешенька прибыла в стан и, вопреки всем обычаям тогдашнего времени, шатается по шатрам княжеским да рассказывает о любви своей к Дмитрию. Это дошло до Озерова. Уже и прежде оскорбленный нападками на «Эдипа», он стал громко приписывать зависти критику поэта, говорил о том даже императрице и прекратил знакомство с Державиным. Тогда-то лирик решился проучить молодого трагика и сам принялся сочинять трагедии. Первая из них носила заглавие «Ирод и Мариамна». Она была предпринята вследствие вызова, с которым Российская академия в конце 1806 года обратилась к русским писателям, приглашая желающих написать трагедию в стихах. Премию составляла сумма в 500 руб., присланная в академию неизвестным. Она присуждена была Хераскову за трагедию «Зореида и Ростислав». Что касается Державина, то он не представил своего труда на конкурс, а напечатал его от себя с посвящением Российской академии. Предварительно он сообщал свою трагедию на просмотр А.С. Хвостову, к которому обратился по этому поводу с посланием.

Вольтер, при издании своей «Мариамны», заметил, что богатый сюжет этой трагедии заслуживал бы разработки по более обширному плану, и вот что руководило Державина в избрании им предмета для своего труда. Входить в разбор как этого, так и остальных драматических сочинений его мы не считаем нужным; суд о них уже произнесен и современниками, и потомством. Мерзляков остроумно называл их «развалинами Державина». Разумеется, что в каждом из них встречаются отдельные места, замечательные то по лирической силе своей, то по счастливой мысли, но вообще они страдают недостатком живости действия, скроены по мерке так называемой ложноклассической драмы; кроме того, язык диалога в них большею частью тяжел и неправилен.

С тех пор, как явилась трагедия «Ирод и Мариам на», драматическая производительность Державина становится изумительною. Вслед за тем он написал трагедии «Евпраксия», «Темный» и «Атабалибо, или Разрушение перуанской империи». Действие «Евпраксии» вращается около героического поступка рязанской княгини, бросившейся из терема с ребенком на руках при виде приближавшегося Батыева войска. Вероятно, поводом к сочинению этой трагедии послужило также приглашение Российской академии, напечатанное в начале 1808 года, в течение которого она была написана. Преосвященный Евгений, получив ее на просмотр и собираясь переписать ее для себя, дал о ней такой отзыв в письме к поэту: «Монологи Евпраксии весьма характерны, и патриотизм разлит во всей трагедии разительнейшими чертами, которые могут пристыдить нас в нынешнее время». При трагедии «Темный» Державин излагает условия, признаваемые им необходимыми в этом роде сочинений; таковы соблюдение единств, любопытная завязка, естественность в ходе действия, нечаянный и поразительный конец. Особенную важность придавал он сохранению исторической истины. «Все действующие лица, — говорит он, — суть не вымышленные, а подлинные исторические и имеют каждое приличные им свойства». Вообще он хвалился соблюдением исторической верности в своих трагедиях. «Атабалибо», вероятно, плод чтения «Инков» Мармонтеля и «Гишпанцев в Перу» Коцебу, писалась в последнее время жизни Державина и осталась неоконченною. По словам Аксакова, который читал ее вслух в его доме, «эта трагедия с хорами и великолепным, неисполнимым на сцене спектаклем, была любимым произведением Державина».

После четырех названных трагедий он успел в немногие годы написать еще оперы: «Иоанн Грозный, или Покорение Казани», «Дурочка умнее умных» и «Рудокопы», последние две в народном вкусе. Возвращение его от трагедий к опере объясняется тем высоким понятием, какое он имел об этом последнем роде как венце искусства. Он мечтал о возможности придать исторической опере такое же значение, какое у древних греков имела трагедия с хорами, и действовать посредством ее на возбуждение патриотизма. Екатерина II, по его мнению, вполне понимала превосходство оперы и ее воспитательное значение. «Мы видели и слышали, — говорит он, — какое действие имело героическое музыкальное представление, сочиненное ею в военное время под названием «Начальное правление Олега». В этих-то мыслях он написал в 1814 году оперу «Грозный». Зрелище покорения Казанского царства, казалось ему, подходило к обстоятельствам России после торжества над Наполеоном; французов сравнивал он с кровожадными татарскими ордами, а вождя их уподоблял волшебнику, который более обманом и обаянием, нежели истинным искусством, хотел устрашить своих соперников.

Но и этим еще не ограничивалась деятельность Державина в области драматической поэзии; в то же время он успел перевести в стихах «Федру» Расина, также несколько опер из Метастазио, одну из де Беллуа и проч. В заключение упомянем и о маленькой комедии-шутке «Кутерьма от Кондратьев», написанной им для своего домашнего театра и основанной на том, что у него было три служителя этого имени, отчего нередко происходили забавные недоразумения. Многие подозревали в этой пьесе затаенный намек на тогдашних министров, которые, по замечанию Державина, не знали своих должностей и кто из них первый.

В пример выдающихся мыслей и метких наблюдений, рассеянных в драмах нашего поэта, приведем из «Евпраксии» несколько стихов, показывающих, как верно он уже понимал одну всеми сознанную в наше время черту русского народного характера. Батый говорит своему приближенному, Бурундаю:

О русской храбрости твоя хвала мне тщетна.
Их каменная грудь народам всем приметна;
Россиян победить оружием не можно,
А хитростью, — и я берусь за то не ложно:
Примеры многие я рассказать бы мог.
И самый Святослав погиб в стану врасплох.
Пройдет лишь грозна брань, — веселие их свойство,
Беспечность стихия, пиры и хлебосольство.
Средь мира брань ковать у них заботы нет.
Сколь крат незапно им нанес союзник вред!

К сожалению, этот же отрывок может служить образчиком дурного языка и однообразного размера трагедий Державина. О том, как сам он между тем высоко ценил свои драматические сочинения, нам достаточно известно из рассказов С.Т. Аксакова. Из переписки поэта мы знаем также, что он любил рассылать их в рукописи своим друзьям и почитателям: Дмитриеву, Карамзину, Капнисту, А.С. Хвостову, Евгению Болховитинову. Особенно дорожа советами знаменитого актера И.А. Дмитревского, он и ему сообщал на просмотр свои тетради. При чтении их тот отмечал на полях места, требовавшие объяснений. Эти заметки очень тревожили Державина, и когда Дмитревский, возвращая ему рукопись, в присутствии его перевертывал листы, то поэт с беспокойством заглядывал вперед и пробегал глазами страницы. Видя это, уклончивый старик говорил ему: «Ваше высокопревосходительство, будьте совершенно спокойны: эти замечания делаю я не для вас, но, вы знаете, на театре всегда бывают прощелыги, готовые придираться к авторам: от них-то я хочу предостеречь вас». К числу литераторов, к которым Державин обращался со своими драматическими трудами, принадлежали, еще молодые в то время люди, Гнедич и П.А. Корсаков (впоследствии издатель «Маяка» и переводчик с голландского). Первый в 1810 г. читал у Державина перед собранием гостей его перевод расиновой «Федры», а последний, по его поручению, позднее (1813) сличал этот перевод с подлинником и указал ему места, требовавшие изменений. Вскоре после издания четырех томов своих стихотворений Державин думал уже и о напечатании трагедий «Ирод и Мариамна», «Евпраксия» и «Федра». Выше мы видели, что первая была действительно издана при жизни поэта; другие же остались не напечатанными. Об издании их переписывался он в 1809 г. с известным московским издателем Бекетовым, который отвечал ему, что «поставит себе за честь и удовольствие напечатать их в своей типографии» и просил заказать хорошие рисунки для гравирования заглавных листов. Дело, однако, на том и остановилось.

Желание Державина видеть свои трагедии поставленными на сцену далеко не осуществилось. Единственная его пьеса, игранная на петербургском театре, была «Ирод и Мариамна». Сомневаясь, чтобы она могла иметь успех, князь Шаховской, тогдашний директор театра, долго не соглашался принять ее, отзываясь автору недостатком денег для постановки его произведения с надлежащим блеском. Наконец, однако, он согласился, и 23 ноября 1808 года трагедия Державина была представлена с хорами, положенными на музыку Давыдовым. Главные роли, Ирода и Мариамны, были исполнены Яковлевым и Каратыгиною. Благодаря этим двум талантам успех превзошел все ожидания, и представление повторено несколько раз. Кн. Шаховской был тем более доволен, что ученица его Валберхова, игравшая Соломин), была хорошо принята публикою. По рассказу Жихарева, Державину очень хотелось видеть на сцене и «Евпраксию»; чтобы заставить князя Шаховского принять пьесу, он вызывался даже взять на себя издержки ее постановки. Шаховской, боясь неудачи, упорствовал, но наконец уступил убеждениям Дмитревского, с тем однако, чтобы в трагедии сделаны были некоторые изменения и сокращения. Державин соглашался на это; но Дмитревский, опасаясь, что пьеса все-таки не будет иметь успеха на театре, объяснил автору, что ему выгоднее поставить ее у себя дома, так как тогда декорации и костюмы останутся в его руках. Державин послушался этого совета.

У него в доме была зала, устроенная для домашнего театра, где, конечно, и игрались некоторые из его пьес. Следы того мы находим в его переписке: так в августе 1815 года он из Званки сносился с родными, бывшими в Петербурге, о приготовлениях к представлению на домашнем его театре оперы Метастазио «Титово милосердие» в сделанном им русском переводе. В том же году молодые любители из круга его знакомых готовились сыграть «Евпраксию» у Н.И. Ахвердова, жившего в Михайловском замке, но спектакль почему-то не состоялся.