2. Литературные связи и предприятия

21-го декабря 1803 года умер Н.А. Львов, который в последние годы жизни стал очень болезнен, часто отсутствовал из Петербурга и потому не мог уже иметь для Державина прежнего значения. В последнее время он ездил лечиться к кавказским минеральным водам и составил их описание. При кончине ему было не более 52-х лет от роду. По случаю этой потери Державин писал Капнисту: «Поистине сие нас поразило. Вот, братец, уже двое из стихотворческого круга нашего на том свете. Я говорю о Хемницере и Николае Александровиче». На смерть последнего он написал стихи «Память другу», которые, с некоторыми поправками Дмитриева, и были напечатаны в «Вестнике Европы». Жена Львова прожила еще до 1807 года и также была оплакана Державиным (в пьесе «Поминки»). Оба супруга похоронены в своем Никольском, при посещении которого в 1810 году поэт опять написал стихи («На гроб переводчика Анакреона»). Свою верность давнишней дружбе и уважение к памяти Львова он, однако, лучше всего доказал тем, что трех осиротевших дочерей его приютил у себя. Две старшие, Елизавета и Вера, еще при жизни Державина вышли замуж (первая в 1810 г., за Ф.П. Львова; вторая в 1812-м, за генерала Воейкова); меньшая же, Прасковья Николаевна, оставалась при нем до самой смерти его, любила и лелеяла его, как отца, услаждала досуги его чтениями вслух и подробно описала последнее время его жизни. Позднее она вышла за известного Константина Матвеевича Бороздина.

В конце прошлого и в начале нынешнего столетия была мода издавать поэтические труды с виньетами. Так в Германии изготовлялись рисунки к стихотворениям Рамлера. По примеру издания драматического произведения Екатерины II «Начальное правление Олега» Капнист в 1796 году напечатал свои сочинения с гравюрами, а в 1799-м таким же образом изданы были Олениным и Львовым басни Хемницера. Из переписки Державина видно, что и он еще в 90-х годах 18-го столетия намеревался издать свои стихотворения с рисунками, и для этого, при посредстве Оленина, договаривался с художником Майром, который гравировал портрет Катерины Яковлевны; однако это предположение тогда не осуществилось. Так как, между тем, московское издание сочинений его разошлось довольно быстро, так что в конце 1800 года уже шла речь о немногих остававшихся еще экземплярах этой книги, то он по выходе в отставку снова задумал роскошно напечатать свои стихотворения и заказать виньетки для них за границей. Для этого он посылал в Англию поднесенную Екатерине II рукопись, с рисунками работы Оленина; но британские художники потребовали за гравирование их такую сумму (12 т. руб.), что и этот план расстроился. Тетрадь была возвращена в Петербург, причем один рисунок, именно изображавший русского солдата, дошедшего до Геркулесовых столбов, оказался вырезанным. Оленин обещал заменить его новым, что и вызвало послание Державина к этому известному археологу и любителю искусств, которого поэт называет «моей поэзьи изограф» и между прочим говорит ему:

Оленин милый! вспомяни
Твое мне слово и черкни...
Услуги верной ждать не должно
От иностранных слабых рук.
И впрямь, огромность Исполина
Кто облечет, окроме сына
Его, и телом и душой?
Нам тесен всех других покрой.

С заказом гравюр Державин обратился тогда к находившемуся в Петербурге английскому граверу Сандерсу, и решено было для пробы напечатать отдельно, в небольшом формате, «Анакреонтические песни». С самого начала столетия Державин думал об издании особой книжкой тех из своих стихотворений, которые относились к эротическому роду и почти все были написаны в последние десять лет. Исполнение этого плана было приостановлено назначением его в министры; по выходе же его из службы книжка была напечатана в 1804 г. Но и это издание было не вполне удовлетворительно. При посылке экземпляра его Капнисту, Державин, жалуясь на опечатки, говорил, что с ними стыдно в люди показаться. «Что делать, — прибавлял он, — с такими бестиями, каковы наши художники?». Со стороны своего внутреннего достоинства книжка вызвала также далеко не общие похвалы. Выше было уже показано, какие различные суждения произносились об этом отделе творчества Державина. Тогдашний корифей нашей критики Мерзляков писал к Жуковскому: «Державин выдал анакреонтические песни. Пьесы многие — старые, напр., «Хариты», «На рождение порфирородного отрока», «Грации» и проч. Нового немного, и почти все нехорошо. Этот Анакреон пел при Павловом дворе, и Павла самого, иногда под именем Феба, иногда Амура, иногда... Языка нет. Золота и серебра кучи; остроты не видно; неблагопристойности много, a naif, которое должно быть душою такого рода творений, не найдешь почти нигде. Вот тебе критика после первого моего чтения. Прошу тебя ей не верить. В другой раз покажется, без сомнения, мне все лучше, и я буду иметь удовольствие поздравить тебя с новым приобретением нашего Парнаса». Разноречие в мнениях об анакреонтических стихотворениях Державина главным образом происходило, конечно, от неровности их. При поверке отзыва Мерзлякова надо помнить, что большое число стихотворений Державина в этом роде написано после 1804 года.

Для будущего издания своих сочинений он имел в виду то Капниста, то давнишнего сослуживца и приятеля своего Поспелова. Для гравюр хотел он обратиться в Лейпциг. В последующие годы он и готовил великолепное издание своих сочинений с виньетами, в шести частях; в то же время Дарья Алексеевна, которая сама играла на арфе, собирала ноты к тем из его пьес, которые были положены на музыку капельмейстерами Трутовским, Сарти, Бортнянским, Козловским, Нейкомом и др. Тщательно переписанное набело собрание стихотворений Державина в тетрадях листового формата, украшенных рисунками лучших русских художников, было тогда же прочитано императрицей Елизаветой Алексеевной, которая пожелала ознакомиться с ними. Вскоре после того, в 1807 году, приступлено было к новому изданию, под наблюдением А.Ф. Лабзина, бывшего в то время директором департамента морского министра и конференц-секретарем Академии художеств. Печатание производилось в типографии Шнора, помещавшейся на Невском проспекте, в доме лютеранской Петропавловской церкви. Началось оно в августе месяце, а в феврале 1808 года все издание в четырех томах было готово и пущено в продажу. Виньеты явились только в начале и в конце каждого тома. Державин и этим изданием остался не совсем доволен; заметим, однако, что за исключением некоторых неверностей, по большей части находившихся в тексте самых рукописей, издание 1808 года вообще очень исправно. В предисловии заслуживают внимания слова: «Со временем все, касающееся до моих письмен, объяснено будет если не мною самим, то по оставленным мною запискам другим кем-либо». Сочинения в прозе и стихотворные мелочи, как-то эпиграммы, эпитафии и т. п., не вошли еще в это издание.

В начале 1804 года Державин просит Дмитриева подписаться за него на все выходящие в Москве журналы. В числе их был «Друг просвещения», который с этого года предприняли издавать граф Григ. Серг. Салтыков, Д.И. Хвостов и П.И. Голенищев-Кутузов. Для этого журнала Хвостов выпросил у поэта два стихотворения, незадолго перед тем отдельно напечатанные: «Колесница» и «Фонарь». О первом мы уже говорили в своем месте, второе было внушено Державину теми размышлениями о суете мирской, с какими он не мог не оглядываться на недавно оконченное им служебное поприще. По поводу размножения журналов он, между прочим, писал Дмитриеву: «Куда как зажурналилось и, по привычке к рифме, хочется сказать затуманилось вместо света, которого ожидали». В журнале «Патриот» Вл. Измайлов разбранил Ильина за то, что он в своей драме «Великодушие, или Рекрутский набор» изображает людей низкого звания и заставляет их говорить простонародным языком, что, по мнению критика, опасно для слога самого автора. Державин, в том же письме, осуждает Измайлова за резкость его приговора. И в следующие годы он продолжает выписывать московские журналы через Дмитриева; однако в конце 1805 уже просит сделать выбор из множества периодических изданий, которые, по обилию их, уподобляет грибам. На это излишество он несколько позднее написал стихи под заглавием «Разноцветные журналы». К числу этих журналов принадлежали в Москве «Вестник Европы» (Каченовского), «Ученые ведомости» (проф. Буле), «Друг просвещения», «Новости русской литературы» (Сохацкого и Победоносцева) и «Московский курьер» (Павла Львова). На 1807 год Державин пожелал иметь только три первые издания.

В это время он уже был в приятельских отношениях к Шишкову. Сблизились они, конечно, как сочлены по Российской академии, к которой Шишков, будучи гораздо моложе, принадлежал только с 1796 года. В 1802 он издал свое знаменитое «Рассуждение о старом и новом слоге». В 1804 году Державин пишет к Дмитриеву: «Шишков вызывал меня в разговорах на похвалу своей критики, сделанной им насчет новых писателей и, как кажется, более Николая Михайловича. Я ему отвечал, что я не грамматик, о всех тонкостях языка судить не могу, но мне кажется, что слишком пристрастны его рассуждения. Он отошел с неудовольствием. Я желаю Николаю Михайловичу такого же успеха в истории, как в изданных им творениях; но боюсь подражателей его, что они, выказывая свои таланты, силятся слишком проповедовать те правила, которых следствия опасны. Мы видим тому примеры. Не быв в делах, они все легко принимают и ищут только блестящего. Но мудрость заключается в средине крайностей». Нам рассказывали, что Шишков, вскоре после издания своей книги, приехал к Державину с жалобой на «мальчишек», которые нападают на него под знаменем Карамзина.

— Что же вы думаете сделать? — спросил его поэт.

— Написать возражение и жестоко отделать их!

— Не советую. — отвечал Державин и затем прибавил словами Иисуса Сираха. — Дунь на искру — разгорится, а плюнь — так погаснет.

Этот анекдот очень правдоподобен, тем более что то же самое поэт писал Дмитриеву по поводу полемики, возникшей между Херасковым и Николевым.

Мы уже знаем, с каким уважением Державин смотрел на Карамзина: следовательно, Шишков напрасно искал в нем ревностного союзника против этого писателя. В 1807 году Жихарев, посещая в Петербурге шишковский литературный круг и удивляясь презрительному отношению его к московским писателям, заметил между прочим: «Карамзиным восхищается один только Гаврила Романович и стоит за него горою». Хотя Державин впоследствии и дал сделать из себя орудие в борьбе против карамзинской школы, приняв под свое покровительство Беседу и подчинившись влиянию Шишкова в языке, но он никогда не предавался этой партии вполне и не разрывал связей с противниками ее. Иногда, однако, он, еще и в прежнее время, позволял себе подшучивать над слабыми сторонами Карамзина, напр., в письме к Дмитриеву он поднял на смех конец послания «К женщинам», напечатанного в «Аонидах», и заметил,

Что с таковыми жен друзьями
  Мужья с рогами,

а потом написал по этому поводу особую эпиграмму под заглавием «Другу женщин».

Позднее, когда Дашков издал свою книгу «О легком способе возражать на критику», Державин обнаружил даже шишковскую нетерпимость и, получив это сочинение от автора, возвратил ему обратно присланный экземпляр. В конце 1813 года Дашков писал кн. Вяземскому: «Кстати, о нашем Горации. Он вздумал формально рассердиться на меня и даже жаловаться на то, что я кой-кому показывал его замечания на возвращенной мне книжке».

В переписке с Дмитриевым Державин высказывал иногда здравые критические взгляды. Дурных писателей он бичевал эпиграммами, не щадил и преданных Шишкову Павла Львова, Павла Кутузова и гр. Хвостова, хотя, высказывая им самим свои мысли о их творениях, старался золотить пилюлю. «Хотя я и люблю правду, — объяснял он Дмитриеву, — но говорю ее, где только по должности от меня требуется; а между нашими братьями-авторами самое лучше дело, ежели и при запахе стервы нос залегает. По сей-то самой правде и маленький Львов, но великий надутым самолюбием, позабыв все благодеяния, мною ему сделанные, более уже ко мне не ходит. И правду сказать, как не возмериться и не поднимать носу, когда (как слышу здесь) московская публика превозносит его «Храм великих мужей». После сего советовал бы я умолкнуть и всякой лучшей рецензии. Почто глухим петь и дуть на ветер! Но как бы то ни было, предвижу я между Москвою и Петербургом великую литературную бурю. Твердят уже здесь на театре русского Стерна; тут-то полетят громы и молнии; штыки нового и старого штиля засверкают...» Предвидение поэта вполне оправдалось: «Новый Стерн» не только породил предсказанную им бурю, но и послужил одним из поводов к появлению впоследствии Арзамасского общества.

С гр. Хвостовым, как давнишним сослуживцем своим по сенату и племянником Суворова, Державин уже несколько лет был в приятельских отношениях и, переписываясь с ним, старался тонким образом высказывать ему правду насчет его метромании. Так, когда тот в своем «Друге просвещения» в 1805 году напечатал оду в честь Державина, наш лирик писал ему: «Не нахожу ни мыслей, ни слов довольно возблагодарить вас за ваше ко мне дружеское расположение, а по этому самому, что заплатить хочу вам истинным и душевным чистосердечием, прошу послушать моего беспристрастного совету и не торопиться писать скоро стихов ваших, а паче не предавать их скоро в печать. Что прибыли отдавать себя без строгой осмотрительности суду критиков? Вы знаете, что не количество, а качество парнасских произведений венчает авторов. Итак, заключу тем, что бывало мне друзья мои говаривали:

Писания свои прилежно вычищай:
Ведь из чистилища лишь идут в рай».

Между тем гр. Хвостов в своих письмах к Державину восторженно хвалил его, а последователей Карамзина презрительно называл элегантами. Отвечая ему, Державин выразил любопытный взгляд на «признаки истинного достоинства поэтов». Оно, по его мнению, бесспорно: 1) когда стихи их затверживаются наизусть и передаются в потомство; 2) когда апофтегмы из них в заглавия других сочинений вносятся, и 3) когда они переводятся на другие просвещенные языки.

По желанию Каченовского Державин в начале 1806 года послал в «Вестник Европы» два стихотворения. Это были, против его обыкновения, переводы: «Цирцея», одна из знаменитейших в свое время од Жан-Батиста Руссо, и «Дева за клавесином», пьеса Шиллера. Из-за них чуть не произошло ссоры между поэтом и журналистом. Поводом к недоразумению послужило то, что Каченовский, не совсем довольный этими переводами, перед напечатанием «Цирцеи» сделал в ней несколько изменений. Державин оскорбился и написал о том Дмитриеву. Чтобы оправдаться, Каченовский сложил вину на последнего, который и действительно принял ее на себя. Державин, привыкший к поправкам своего приятеля, успокоился. Серьезнее было дело с переводом из Шиллера. Каченовский вовсе не хотел печатать его и, чтобы иметь к тому предлог, просил Мерзлякова перевести ту же пьесу точнее. Между тем Державин, не видя своего перевода в «Вестнике Европы», приписал это тому, что он сделан белыми стихами, которых не любил Дмитриев, и потому потребовал «Деву за клавесином» обратно. Каченовский просил Дмитриева еще раз послужить козлом отпущения, но Иван Иванович не согласился и вдобавок выразился неуважительно о самом «Вестнике Европы»; для отвращения неприятностей пьеса тем временем явилась в этом журнале, но между обоими московскими литераторами вследствие этого случая произошло охлаждение, которое еще усилилось, когда вслед за тем Каченовский напечатал придирчивый разбор басен Дмитриева. Здесь кстати упомянуть, что Державин вообще не сочувствовал Шиллеру; от природы чуждый всякой мечтательности и романтизма, почитатель Горация, Пиндара и немецких поэтов классической школы, он не мог увлекаться красотами нового светила германской поэзии и находил, что в нем недостает «Пиндарова огня, который, подхватив, с собою возносит, или приятного нектара Горация, который вместе щекочет, учит и услаждает»; ему не нравились «писания, не приправленные аттическою солью нравоучения или сатиры».