10. Окончательная немилость

Между тем неудовольствие государя против Державина становилось все заметнее. По словам поэта, главною виною в том были наговоры приближенных Александра, особенно Новосильцева и Чарторийского, сопровождавших его, когда он ездил в Лифляндию в мае 1803 года. На время этого путешествия Державин был отпущен в Званку; когда же по возвращении императора князь Голицын, исполняя поручение министра, доложил, что нездоровье удерживает его в деревне, государь отвечал, что не имеет в нем никакой надобности, что он может и вовсе не приезжать. Подозрение Державина можно допустить с оговоркою, что враги его находили себе большую помощь в его собственном неуклончивом характере, в твердости, с какою он бесстрашно отстаивал свои убеждения. Сам же он свидетельствует, что не контрассигновал нескольких указов, между прочим указа о вольных хлебопашцах. Наконец государь прямо выразил ему свое неудовольствие, поверив слухам о неисправностях в делопроизводстве по министерству юстиции, а именно:

1) что дела в нем идут медленно; это основывалось на том, что одно частное письмо залежалось у министра; но Державин в оправдание свое объяснил, что доклады по частным письмам должны идти через статс-секретарей, а не через министра юстиции. Однако объяснение это кончилось тем, что Александр сказал ему: «Ты меня всегда хочешь учить; я самодержавный государь и так хочу»;

2) что канцелярия министра юстиции не знает о некоторых делах, исполняемых по министерству. Оказалось, что такое обвинение возникло по поводу некоторых секретных дел, по коим исполнение с намерением сделано было помимо канцелярии для избежания преждевременной огласки;

3) что некоторые бумаги, находившиеся в канцелярии министра, известны были в других ведомствах прежде исполнения их. Державин объясняет это тем, что у Сперанского были везде агенты или шпионы, особенно из бывших семинаристов, которые и доносили ему обо всем, что происходило в разных канцеляриях, а через него узнавали о делах молодые советники государя и могли заранее подготовлять решение. Из канцелярии министра юстиции бумаги даже выкрадывались или пропадали по вине чиновников; так по вине директора канцелярии Колосова пропал именной указ, в подлиннике сообщенный Трощинским, о производстве одного служившего под его начальством в почтовом департаменте чиновника. О поведении Колосова, рекомендованного графом Валерианом Зубовым и поддерживаемого самим государем, Державин доводил до высочайшего сведения, но император не обратил внимания на эту жалобу и велел только сделать Колосову выговор, подписав о нем другой указ вместо приготовленного Державиным об удалении его.

По всем этим обстоятельствам, подробнее изложенным в записках Державина, легко судить о степени неблаговоления к нему Александра. Увольнение министра юстиции было решено. Когда в начале октября 1803 года он приехал во дворец с докладом, государь не принял его, а на другой день прислал ему рескрипт, в котором, похвалив его за отправление должности, объявил, что для пресечения жалоб на неисправность его канцелярии просит его очистить пост министра, продолжая присутствовать в совете и сенате. К сожалению, этот рескрипт до нас не дошел, равно как и вызванная им переписка опального министра с монархом. На аудиенции, которой за тем удостоился Державин, государь знаменательно заметил ему, что он слишком ревностно служит. При этом Александр лично повторил Державину предложение остаться в совете и сенате, подав просьбу только об увольнении от должности министра. Потом ему дано было знать, что если он примет такое положение, то ему сохранено будет все министерское жалованье, 16 000 руб., и он получит Андреевскую ленту; но Державин, чувствуя себя оскорбленным, отказался от этих милостей и написал по форме краткую просьбу об увольнении его вовсе от службы. Следствием была полная отставка с позволением носить сенаторский мундир. 7-го октября 1803 года, ровно через тринадцать месяцев после назначения первых министров, дан был сенату следующий именной указ: «Снисходя на прошение действительного тайного советника Державина, всемилостивейше увольняем его от всех дел с оставлением ему полного жалованья и 6000 рублей столовых денег ежегодно». Министром юстиции назначен был князь Лопухин.

Усадьба Державина Званка

О службе и падении Державина при императоре Александре автор «Сведений о польском мятеже» высказывает следующее мнение: «С конца 1802 года начались проявления польской партии, которая образовалась под сенью русских англоманов и которой князь Чарторийский стал главою и руководителем. Эта партия польских патриотов с первых шагов руководствовалась правилом, которого потом постоянно держались все нисходящие от нее генерации: работать в тени и уметь находить влиятельных людей из русских, которые легко убеждались, что проводимая поляками мысль принадлежит собственно им и потому они добровольно выступили на сцену ревностными ее представителями. Более прозорливые доходили до источника настаивания или отстаивания узаконений, более или менее касавшихся до поляков. Поляки эти личности назвали людьми русской партии. Опаснейшим противником польской партии явился министр юстиции Г.Р. Державин. Его падение через год борьбы было решительною победою этой партии. Державин оценен как замечательный поэт, но потомство еще не оценило его дела как государственного человека, которые до звания министра довели певца Фелицы, сановника проницательного, практического, который понимал Россию, ее значение и требования, а вместе с тем разгадывал поляков, их домогательства и их интриги... Менее чем в год времени Державин остановил миссионерство иезуитов и пропаганду латинства в империи, содействовал к задержанию попытки помилованных польских мятежников за службу, заменявшую штраф, быть награждаемыми чином, отстоял права самодержавной власти против первой попытки Потоцкого ввести в самодержавную Россию чуждые обычаи Речи Посполитой, поднял вопрос о евреях, противный панским выгодам, и, наконец, поднял вопрос о выселении безземельной шляхты из Западного края. Державин ясно показал польской партии, что, проникая ее замыслы, он стоит против них самым бдительным стражем. Польские магнаты видели всю необходимость от него избавиться, и они скоро достигли цели».

Действительно, нет никакого сомнения, что польская интрига главным образом способствовала к окончательной опале Державина, но приписать его падение исключительно стараниям партии Чарторийского можно бы только в таком случае, если бы он, противоборствуя ей, не раздражал в то же время самого императора своими противоречиями и настойчивостью; если бы, кроме того, он не восстановил против себя, как сам он сознается, всех министров и сенаторов, напр., Завадовского, Воронцова и Трощинского, которых едва ли можно подозревать в единомыслии с польской партией. Оглядываясь беспристрастно на всю его служебную деятельность в царствование Александра I, нельзя отрицать, что сам он в значительной мере был виною своих неудач в борьбе с мнениями, которые оспаривал; что хотя он большею частью и прав был в своих взглядах и требованиях, но своими слишком резкими приемами, неловкостями и заносчивостью портил дело и подавал врагам оружие против себя. Близкий к Державину по службе в министерстве юстиции сенатский обер-прокурор князь А.Н. Голицын оставил в своих неизданных записках следующую любопытную характеристику Гаврилы Романовича за это время: «В минуту желчи гений блистал в его глазах; тогда с необыкновенною проницательностью он схватывал предмет; ум его был вообще положителен, но тяжел; память и изучение законов редкие, но он облекал их в формальности до педантизма, которым он всем надоедал. Олицетворенную честность и правдивость его мало оценивали, потому что о житейском такте он и не догадывался, хотя всю службу почти был близок ко двору».

В доказательство, как различно современники смотрели на Державина, приведем тут же то, что другой знаменитый сановник того времени, гр. Семен Романович Воронцов, в письме к своему брату от 28-го октября 1803 года высказывает об отношениях автора предыдущей характеристики к своему министру: «Вы удивляете меня, говоря, что Державин успел привязать к себе нашего маленького Голицына. Как мог этот молодой человек, у которого так много ума и нет недостатка в рассудительности, дать ослепить себя человеку, нисколько не прикрывающему лицемерием того, что он делает, и всеми своими действиями выставляющему напоказ свой неуживчивый, бешеный и мстительный характер. Если б я узнал это от кого-нибудь другого, а не от вас, то никогда бы тому не поверил».

Вражда, которую навлек на себя Державин в высших сферах, выразилась во многих современных отзывах того же рода. Мы уже видели, что говорили о нем Завадовский и Ростопчин в бытность его министром. Так и кн. Дашкова вскоре после его назначения, в ноябре 1802 года, писала из Москвы к брату своему, гр. А.Р. Воронцову: «Здесь очень смеются над нападками, с которыми Державин выступил против министров и сенаторов своими лживыми докладами». Около того же времени она в другом письме к тому же лицу говорила: «Здесь иначе понимают организацию министерств, и уморительно слышать рассуждения по этому предмету. Доклады Державина неприятно поразили всех московских сенаторов».

С другой стороны, Ростопчин в начале июня 1803 года писал к Цицианову из Воронова, откуда он благодаря своим петербургским корреспондентам мог внимательно следить за ходом дел в столице: «Мне рассказывали очень смешное про Державина, что он бранит просителей за дурной слог их прошений и иногда вместо ответа по делу доказывает им ошибки против грамматики». Может быть, что-нибудь подобное раз-другой и было, но уж, наверное, Державин занимался не грамматическими поправками. Известно, что он всегда откровенно сознавался в незнании грамматики.

Читая отзывы современников, необходимо вообще помнить, что их нельзя принимать без исторической критики: кому не известно, что такие приговоры часто зависят от личных отношений, от разных временных и случайных обстоятельств? Но особенно важно иметь это в виду при чтении отзывов гр. Ростопчина, которые, как заметил еще издатель части его переписки, отличаются крайним пристрастием и изобилуют противоречиями: иногда он оценивает различно одно и то же лицо, «смотря по тому, в какую минуту подвернулось оно под желчное перо его». Тем менее мы можем удивляться, когда Ростопчин, вообще с видимым удовольствием сообщающий неблагоприятные вести о Державине, в то же время обращается к нему самому с лестными приветствиями. В письме от 14-го января 1803 года, ходатайствуя за Болотова, у которого был процесс в сенате, он между прочим говорит Державину: «Ободрите страждущих и погибающих от ябеды находить в вас защитника пред лицом правосудия, с коим вы с молодых лет самых жили, как любовник с любовницею».