8. Поправление обстоятельств. Приближение к императрице

От хлопот и неприятностей по тамбовскому губернаторству оставалась еще одна статья, тяжко отзывавшаяся на экономическом положении Державина. Это было запрещение, которому подвергнуто его именье по взысканию, наложенному на него за убытки, причиненные казне неисправною доставкой хлеба в петербургские запасные магазины. Сенат определил купить хлеб на счет Державина. От последствий этого приговора он спасся только тем, что упросил сенатского секретаря прибавить в заключение слова «и крепивших с ним определение в наместническом правлении». Этим часть взыскания обращалась на советника Савостьянова, который, разумеется, употребил все усилия, чтобы деньги окончательно уплатил сам поставщик. О неудовольствии, возбужденном этим решением в Тамбове, можно судить по письмам преданного Державину советника Филонова. Из них же мы узнаем, что вообще делалось там после Державина. Преемник его в должности губернатора, генерал-поручик Зверев, был человек слабый и болезненный, лишившийся на губернаторстве одного глаза, и очутился совершенно в руках Ушакова и Савостьянова. После того, как состоялось помянутое определение сената, Филонов писал: «О разрешении имения вашего по провианту еще все ничего не сделано; я уже раз со сто говорил, но все откладывают день от дня. Савостьянов уверил, что он в Петербурге все это дело переделает и что будет просить на вас государыню и где б то не было: хоша во дворце, при всех министрах, не устыдится и не убоится всем говорить; ибо, дескать, и его там не меньше знают у двора, как и вас; а начальник наш говорит так: «пожалуй, защити и меня», и так в сем дурачестве уверен, что ни самим Христом уже теперь не уверишь, чтоб Савостьянов при дворе был не в силах все по-своему переделать».

Наконец деньги внесены были подрядчиками, и Державин вздохнул свободно. Вскоре обстоятельства его так поправились, что он купил себе дом в Петербурге, тот самый, о котором говорится в оде ко второму соседу (Гарновскому) и где поэт с тех пор постоянно жил, — на Фонтанке, близ Измайловского моста. Он был куплен у Захарова, и тогда же приступили к перестройке его. «Катерина Яковлевна, — писал Державин Капнисту 7-го августа 1791 года, — в превеликих хлопотах о строении дома, который мы купили». По переезде в Петербург наша чета стала думать и о приобретении не слишком далеко от столицы имения для летнего житья. Речь шла о покупке какой-то «деревеньки» близ Черенчиц Львова, в Тверской губернии; Катерина Яковлевна, приглашая и Капнистов переселиться туда же, мечтала, как друзья будут вместе проводить время. «Что, кабы и вы также? — писала она. — Вы бы иногда, поэты, и поссорились, и помирились; ведь это у вас чистилище ваше в прежние времена бывало, и я уверена, что будут у вас выходить редкости в рассуждении ваших друг к другу строгостей; а мы бы, жены ваши, другого рода редкости делали, украшали бы жилища ваши своими трудами, забавляли бы вас, а иногда и разнимали, когда далеко споры ваши зайдут». Однако эти мечты не осуществились; впоследствии вторая жена Державина приобрела Званку.

После отъезда Потемкина он еще несколько месяцев оставался в прежнем неопределенном положении. Зубов обращал на него мало внимания, хотя иногда и давал ему особые работы. Так он должен был изложить свои соображения о том, как бы без отягощения народа увеличить государственные доходы, предмет, по которому и позднее, в 1794 году, было истребовано мнение Державина, как видно из составленной им об этом записки. Мнение, поданное им Зубову, не сохранилось; мы знаем только из собственных слов его, что он предлагал учредить какой-то патриотический банк для выдачи ссуд под залог дворянских имений.

Наконец на Державина возложено было поручение, в котором он мог видеть явный знак доверия государыни. Во второй половине августа на имя его дан был рескрипт с повелением рассмотреть претензию, предъявленную русским поверенным в делах во Флоренции графом Мочениго на придворного банкира Сутерланда. Характер деятельности этого последнего нам уже достаточно известен; скажем теперь несколько слов о Мочениго. Он принадлежал к знаменитому венецианскому роду, давшему республике целый ряд дожей, именно к той отрасли его, которая, переселившись в Морею, присоединилась к Восточной церкви. По матери своей граф Дмитрий Мочениго сделался богатым землевладельцем на острове Занте, где и имел постоянное местопребывание. Побуждаемый сочувствием к единоверной России, он, во время войны ее с Турцией, имел случай спасти наш фрегат от крушения: из благодарности граф А.Г. Орлов пригласил его в русскую службу и прислал ему патент на чин подполковника. С тех пор Мочениго сделался усердным исполнителем поручений наших адмиралов: снабжал флот продовольствием и лоцманами, доставлял описания и карты местностей, ставил даже вооруженных солдат. Между прочим он, по желанию гр. Орлова, принимал под свое покровительство тех несчастных морейцев, которые, спасаясь от турецкого мщения, искали убежища в Занте. Тогда-то он подал первую мысль о том, чтобы брать детей у этих несчастных и отсылать их в Россию на воспитание, что послужило поводом к учреждению известного «греческого корпуса». Но венецианское правительство давно с неудовольствием смотрело на такую деятельность своего подданного, и под тем предлогом, что он ссорит республику с Портою, гр. Мочениго был схвачен в своем доме, несмотря на протест местных жителей, отвезен на о. Корфу и там посажен в темницу. Однако благодаря заступничеству русских властей заточение его было непродолжительно. По окончании войны Мочениго обратился к нашему правительству с просьбой о вознаграждении его за понесенные убытки и о доставлении ему дипломатического поста в Тоскане. Вследствие этого-то и был он назначен в 1782 г. нашим поверенным в делах во Флоренции. В последующие годы Сутерланд для поправления своих запутывавшихся дел прибегнул к торговым оборотам и, получая между прочим от Мочениго товары из Италии, употреблял вырученные с них деньги на свои спекуляции. Через несколько лет Мочениго, потерпев от этого убытков на 120 000 р., просил петербургские коллегии помочь ему во взыскании их, но, не получив никакого удовлетворения, обратился, наконец, к императрице с просьбою поручить рассмотрение дела Державину. Употребив несколько месяцев на справки, он лично докладывал государыне о собранных им сведениях, и хотя ясно было, что Мочениго прав, но так как на стороне Сутерланда были все имевшие в нем надобность, то доклады Державина и оставались без всякого результата: императрица несколько раз отсылала его в нерешимости. Между тем 12-го октября пришло известие о смерти Потемкина. Для окончания начатых с Портою мирных переговоров Безбородко, по выраженному им самим желанию, был отправлен в Яссы, а лежавшие на его обязанности доклады переданы П.А. Зубову. Два месяца спустя, 13-го декабря 1791 года, последовал указ сенату: «Всемилостивейше повелеваем действительному статскому советнику Гавриилу Державину быть при нас у принятия прошений». При этом назначении императрица, между прочим, имела в виду поручить своему новому секретарю просмотр сенатских меморий. Однажды Зубов спросил его, можно ли по каким-нибудь подозрениям переносить нерешенные дела из одной губернии в другую. Державин объяснил, что это противно закону. Как после оказалось, поводом к вопросу Зубова было неудовольствие императрицы, когда она из сенатской Мемории узнала, что такой перенос дел производился по 2-му департаменту, где Колокольцев был обер-прокурором. Колокольцев исправлял тогда должность генерал-прокурора, заменяя разбитого параличом князя Вяземского, и при докладе должен был вынести гнев государыни за допущение подобного беспорядка в ведении дел. Очевидно, что Екатерина II, во все свое царствование стремившаяся к ограничению власти сената, хотела теперь воспользоваться обстоятельствами для подчинения его ближайшему своему контролю. Только что Державин вступил в должность, императрица поспешила передать ему рапорт Колокольцева (как обер-прокурора) с выпискою из переведенных в другие губернии дел, а в следующий раз, выслушав его соображения, повелела написать указ сенату с выговором за отступление от закона. Державин, желая дать государыне время обдумать это распоряжение, просил ее предварительно передать в совет составленную им записку. По одобрении советом этой записки он должен был написать уже не только проект выговора сенату, но еще и другой указ, которым по этому делу требовались объяснения от князя Вяземского, от Колокольцева и двух обер-секретарей. Полученные от них ответы были опять препровождены в совет, который при возвращении их поверг все дело на милостивое воззрение императрицы. Указ с выговором сенату был подписан; но между тем прошло много времени; гнев государыни успел поостыть, с приездом Безбородки многое в положении дел изменилось, и указ предан забвению. Тем не менее по случаю болезни князя Вяземского Державину было приказано на все сенатские Мемории делать свои замечания и обо всем, что он найдет в них не согласным с законами, докладывать императрице.