Глава 2. «Люблю дымок спаленной жнивы...» (Бессмертие поэта)

Проселочным путем люблю скакать в телеге...

М.Ю. Лермонтов

Последнее путешествие. И.Л. Андроников (1908—1990) написал статью «М.Ю. Лермонтов — великий путешественник» (опубликована в одном из номеров журнала «Огонек»), Конечно, Ираклий Луарсабович в данной области (истории путешествий) не авторитет. Первый издатель собрания сочинений поэта на немецком Ф.Ф. Боденштедт, ссылаясь на такие общепризнанные «глыбы», как Александр Гумбольдт («Космос») и Христиан Эрстед («Дух природы»), писал: «Пусть назовут мне хоть одно из множества толстых географических, исторических и других сочинений о Кавказе, из которого можно бы живее и вернее познакомиться с характеристическою природою этих гор и их жителей, нежели из какой-нибудь кавказской поэмы Лермонтова...» В таком смысле М.Ю. Лермонтов, безусловно, великий путешественник /25 С. 34/.

Но Михаил Юрьевич не только великий, но бессмертный путешественник по земле, ибо в отличие от всех предыдущих и, вероятно, последующих путешественников он находился и находится в дороге до сих пор после своей физической смерти. Волей единственного и преданного ему человека, искренне и сильно любившего его, родной бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой он был поднят из земли пятигорского кладбища и отправлен в загробное путешествие в Тарханы, — к последнему своему пристанищу, поближе к сердцу России, любимой им Москвы. Везли его в свинцовом гробу те же верные слуги, которые были помечены в «Описи имения, оставшегося после убитого... тенгинского пехотного полка поручика Лермонтова» среди прочих вещей — двое за одним номером 101 — «крепостных людей Иван Вертюков и Иван Соколов... 2». Поручик был убит 15 июля 1841 года. Опись была учинена 17 июля — в день его первых похорон.

К месту вторых похорон везли его эти же два русских Ивана на простой телеге, деревянные колеса которой были окованы железом. Руководил ими крепостной «дядька» поэта — Андрей Иванович Соколов... По ночам, когда усталые подневольные путники спали, крышка гроба вдруг беззвучно отходила в пространство. И бесстрашный поручик поднимался со своего ложа, чтоб «...взором медленным пронзая ночи тень, встречать по стонам», уж не мечтая о ночлеге, «дрожащие огни печальных деревень...». «Отчизна» — великий и скорбный гимн замечательной стране с несчастным забитым народом, стране, до сих пор «не отмытой» от злобных бесчестных правителей, тихо сопровождает нас в жизни с раннего детства и до гробовой доски:

Люблю Отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой,
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья.

Нет, он не ласкает наш слух, не зовет к кровавым подвигам неизвестно ради чего, ради кого, а главное — зачем. Он тревожит наши души тоской и безысходностью. Навевает мысли о какой-то большой, свободной, красивой, спокойной жизни в нашей великой стране, называемой Россией! Возможна ли такая жизнь?..

Живая любовь поэта к Отчизне спокойна и безгранична. Может быть, кому-то она и покажется странной. Хотя бы тем, что она жива и после его смерти. Живет она и в нас. И будет жить, пока останется на земле хоть один русский человек

Люблю дымок спаленной жнивы,
В степи ночующий обоз
И на холме средь желтой нивы
Чету белеющих берез.
С отрадой, многим не знакомой,
Я вижу полное гумно,
Избу, покрытую соломой,
С резными ставнями окно...

Пытаясь проглотить горький комок, застрявший в горле, и глядя глазами бессонницы в чистый лист бумаги с воображаемыми стихами поэта, которые уже никогда больше не появятся после злосчастного 15 июля, твержу, как безумный: «Не успел, не досказал, не допел песни любви...» Катится, медленно катится телега. Подпрыгивает лежащий на ней гроб с телом поэта. Катится телега через наши души, нашу память, нашу жизнь, — телега с гробом великого поэта... Катится долго, то громыхая окованными колесами по камням и неровностям, то утопая в грунте размытой дождями дороги. Не «птица-тройка» Русь несет ее чрез космические дали. Это впереди! Понурая, усталая лошаденка, с трудом переставляя ноги и подрагивая исхлестанными кнутом и вожжами ребрами тощих боков под облезшей шкурой, волочит гроб с телом поэта. Рядом два русских мужика, два Ивана... Да старый Андрей Иванович. «Мужички»... Те самые, которые ему служили, которые любили его и которых он любил... И, кажется, случится чудо: ненасытный Сый, превращающий людской муравейник в пустыню, опомнится, сделает исключение — перстом архистратига Михаила возродит из небытия лучшего и единственного Своего настоящего Сына, достойного Его и могущественного Святого Духа. Поднимется поэт, явится на один из редких праздников нашей жизни и будет с удовольствием «смотреть до полуночи»:

На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков...

Нет, ничто и никто не способен победить рассудок поэта, его трепетную, нежную любовь к Отчизне, его могучий, светлый, святой русский дух. Лермонтов жив. Он живет в наших живых трепетных душах... Слово поэту П.Г. Антокольскому (1896—1978):

Гроза разразилась и с юноши мертвого
Мгновенно сорвала косматую бурку.
Пока только гром наступленье развертывал,
А страшная весть понеслась к Петербургу.

Железные воды и кислые воды
Бурлили и били в источниках скал.
Ползли по дорогам коляски, подводы,
Арбы и лафеты. А юноша спал...

Гроза разразилась. Остынув от зноя,
Машук и Бештау склонились над юношей,
Одели его ледяной сединою,
Дыханьем свободы на мертвого дунувши...

И небо вновь грозным наполнится ропотом.
И гром оглушительный уснувших разбудит.
А время? А смерть? — Пропади они пропадом!
Их не было с нами. И нет. И не будет.

1973