2.3. Державин и Пушкин: «Я памятник себе воздвиг...» (Индивидуальный стиль и литературная тема «памятника»)

1

При наличии обширной литературы о стихотворении Пушкина «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...»¹, при кажущихся его понятности и даже «затверженности», при том что это своего рода визитная карточка стиля поэта (и по замыслу самого Пушкина также!), — изучение его активно продолжается, как с научной², так и с научно-методической точек зрения.

Актуальными остаются вопросы о том, в чем же детально состоят отличия художественной разработки Пушкина традиционной литературной темы, каковы особенности стиля стихотворения, как в данном произведении проявился индивидуальный поэтический стиль, а, возможно (учитывая значимость творчества и личности Пушкина для русской и мировой культуры), и отечественный литературный и культурный стили.

Объемное, не узколинейное, понимание художественного произведения и литературного стиля содержится в трудах А.А. Потебни, П.Н. Сакулина, А.Ф. Лосева, некоторых других ученых. По мнению последнего, «стиль есть соотнесение художественного образа с тем, что не является им самим, с тем, что является для него только инобытием», стиль произведения позволяет «видеть то иное, что не есть собственно художественное произведение»³.

Такого рода литературное инобытие стихотворения Пушкина даже в первом приближении, на уровне художественной темы «памятника», исключительно богато. Кроме латинского текста оды Квинта Горация Флакка «К Мельпомене» и ее перевода-переложения — стихотворения Державина «Памятник», как отметил М.П. Алексеев, «Пушкину несомненно были известны и многие другие ее переводы: М.В. Ломоносова, В.В. Капниста, А.Х. Востокова, С.А. Тучкова»⁴.

В круг рассмотрения безусловно должны быть включены и произведения поэтов, писавших позже Пушкина и как правило испытавших на себе его влияние: А.А. Фета, А.П. Семенова-Тян-Шанского (создавшего перевод в точном смысле), В.Я. Брюсова и др.

2

Для выявления стилевых особенностей стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» его опора на образы предшественников исключительно важна. Произведение оказывается в ряду многочисленных подражаний разного характера (в частности, переложений, «парафразисов» псалмов⁵), широко распространенных в русской поэзии XVIII—XIX веков. Не менее важно помнить и другое — характер творческого дарования поэта. Подражание, кроме прочего, — черта индивидуального стиля художника-протея.

Протей — древнегреческий бог, наделенный «мудростью и даром пророчества <...> обладающий даром превращения и умеющий принимать облик зверя, воды и дерева»⁶; в данном случае протей — мастер художественного перевоплощения. Так поэта называли уже современники Н. Гнедич в послании «А.С. Пушкину по прочтении сказки его о царе Салтане и проч.» обратился к поэту следующим образом: «Пушкин, Протей Гибким своим языком и волшебством песнопений!» (1832). Мысль о «пушкинском гении-протее» в пятой статье о поэте высказал В.Г. Белинский⁷.

Как одна из доминант творческой индивидуальности Пушкина про теизм рассматривается и в литературоведении⁸.

Б.В. Томашевский отметил, что Пушкин «был прирожденный полемист и в жизни и в творчестве. Поэтому он никогда не был ни эклектиком, ни эпигоном, даже в самых подражательных стихах». По мысли ученого, творческий выбор ответов на «основные вопросы» всегда был у поэта активен, «сопровождался отрицанием других ответов», он «видел, как различно можно ответить на один и тот же вопрос»⁹.

Нашедшее отражение в критической и научной литературе соединение творческой установки на подражание и полемики, «своего голоса» в протеистическом стиле Пушкина имеет прямые соответствия в его собственной литературной теории.

Подражание (в данном случае — художественный мимесис по отношению к произведениям словесности, писательским стилям¹⁰) мыслится Пушкиным центральным компонентом творческого процесса. Среди ряда высказываний на эту тему отметим, быть может, наиболее яркое — фрагмент рецензии на книгу поэта, объективно продолжающего державинскую поэтическую традицию («Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова. 1836»): «Ежели, паче чаяния, молодой человек еще и поэт и захочет выразить свои чувствования, то как избежать ему подражания? Можно ли за то его укорять? Талант неволен, и его подражание не есть постыдное похищение — признак умственной скудости, но благородная надежда на свои собственные силы, надежда отыскать новые миры, стремясь по следам гения, или чувство, в смирении своем еще более возвышенное: желание изучить свой образец и дать ему вторичную жизнь»¹¹.

Подражание выдающимся произведениям и стилям словесности как способ найти свое неповторимое творческое лицо многократно подчеркивалось Пушкиным в названиях своих произведений¹², в характеристиках творческой работы над ними¹³.

Отметим едва ли не противоположное отношение к подражанию Е.А. Баратынского, личность и поэзию которого Пушкин оценивал чрезвычайно высоко. Подражание для названного поэта несовместимо (грань романтического стиля) с его творческим кредо — «лица необщим выраженьем». Приведем его стихотворение:

Не подражай: своеобразен гений
И собственным величием велик;
Доратов ли, Шекспиров ли двойник
Досаден ты: не любят повторений.
С Израилем певцу один закон:
Да не творит себе кумира он!
Когда тебя, Мицкевич вдохновенный,
Я застаю у Байроновых ног,
Я думаю: поклонник униженный!
Восстань, восстань и вспомни: сам ты бог!¹⁴

Данный текст Баратынского, с другой стороны, стихотворная декларация, не исключающая подражания или творчества «от противного (разновидность мимесиса) в его творчестве¹⁵. В произведениях Пушкин, следуя его собственным указаниям, особенно важно одновременно услышать в них как голоса литературных предшественников, так и «свой голос» поэта.

3

В стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...» Пушкин решает более сложные художественные задачи, чем просто перевод или подражание, хотя бы и вольное. Он создал образ подражания. При ведем аргументы в защиту этого тезиса.

Начало «подражания» в «Я памятник себе воздвиг нерукотворный... многократно художественно подчеркивается. Прямую отсылку к оде Го рация даст эпиграф Exegi monumentum. При известности произведения древнеримского поэта и даже определенном его «культе» в образованных кругах Европы XVIII — начала XIX века специального художественного подчеркивания своей преемственности у литературных предшественников Пушкина — М.В. Ломоносова, В.В. Капниста, Г.Р. Державина А.Х. Востокова и других — нет. Державин, очевидно, акцентируя самостоятельность художественного осмысления темы и оригинальность своего творческого пути в литературе, отказался от названия первой публикации стихотворения 1795 гола с указанием на подражание. «К Музе Подражание Горацию» заменено на «Памятник». В название выносится слово, создающее центральный для стихотворения и в данном художественном контексте самостоятельно найденный поэтом образ, лишь очень приблизительный эквивалент латинского monumentum.

Стихотворение Пушкина вообще не имеет заголовка, который бы мог настроить читателя узко «на Горация» (как первоначальный заголовок «Памятника» Державина) или «на Державина» (рабочее, для краткости, но не действительное название пушкинского произведения — «Памятник»). Нет и броскости своей литературной интерпретации (что было характерным, правда, ужившимся со старым заголовком, для «Памятника» В.Я. Брюсова — проявление культурного стиля эпохи рубежа XII—XX веков). При этом очевидны заимствования из бывшего в XIX веке «на слуху» «Памятника» Державина¹⁶.

Стихотворение начинается цитатой из державинского «Памятника» — «Я памятник себе воздвиг...»¹⁷ Учитывая временной характер восприятия художественного текста и композицию поэтического синтаксиса первой строки, слова «Я памятник себе воздвиг» (до собственно пушкинского образа — «нерукотворный»), должны восприниматься и воспринимаются именно как цитата. В.Я. Брюсов, например, не ставит подобной задачи. Свои «Памятники» он начинает по-другому: «Мой памятник стоит, из строф созвучных сложен»¹⁸; «Вековечней воздвиг меди я памятник»¹⁹.

Образ «Я памятник себе воздвиг...» осознавался именно как державинский, а не как перевод эпиграфа Exegi monumentum. Данный самим Пушкиным в сноске перевод звучит по-другому: «Я воздвиг памятник». Он сопровождается не только именем древнеримского поэта, но и указывает конкретный адрес произведения («Начало оды Горация (кн. III, ода XXX)»). Перевод А.П. Семенова-Тян-Шанского тоже иной: «Создан памятник мной»²⁰ (часть первой строки). Это отдельное предложение, что косвенно указывает на определенную художественную самостоятельность и узнаваемость уже этого образа литературной темы.

Собственно пушкинская трактовка темы начинается не с первого его «самостоятельного» словесного образа — «памятник нерукотворный», а гораздо раньше. Она заключается в отмеченном значимом отсутствии ожидаемого заголовка, который (тот или иной) давали поэты (кроме М.В. Ломоносова), обращавшиеся к этой теме даже и после Пушкина, а также в функции латинского эпиграфа с переводом и подписью в сноске.

Поэт фактически изображает творческий процесс — то, как Державин, а также Пушкин, «переосмысляют в образах»²¹ произведение и стиль Горация. «Я памятник себе воздвиг» — державинское переосмысление (не буквальный перевод!) созданного на латыни словесного образа древнеримского поэта, «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» — пушкинское.

Воспроизводя сначала латинский в эпиграфе без подписи, а затем державинский и свой варианты звучания литературной темы (звучание — в прямом и переносном смыслах), Пушкин создает образ ее движения по языкам, литературам, эпохам, стилям.

Литературная тема «памятника» призвана осмыслить назначение и сущность искусства слова, отношения искусства и его творца, жизни поэта в слове. Это, говоря метафорически, своего рода «верую» («credo») поэта и литературы. Поэтому, по сути, Пушкин создает портрет развития и жизни самой художественной словесности, мировой литературы и творческой жизни поэта в ней.

Одним из источников созданного Пушкиным образа могли быть пасхальные литургические чтения Священного Писания, в которых одни и те же немногие ключевые эпизоды (начало Евангелия от Иоанна) читаются по несколько раз — на разных («всех») языках, что символизирует в частности, всемирное «звучание» благой вести, христианства.

4

Пушкин не только сознательно цитирует Державина, но и изображает его поэтический стиль. Созданный им портрет державинской оды, как ни парадоксально, в ряде своих черт выглядит более архаическим, усложненным, чем написанный за 41 год до него «Памятник» Державина.

Показательно пушкинское «парафразирование»²² державинского «от тлена убежав»²³ — «тленья убежит». Я.К. Грот так комментирует державинский образ «От тлена убежав...»: «Здесь, конечно, речь идет не о бессмертии души в другом мире, а об отражении духа поэта в его произведениях. Пушкин понял это, когда сказал точнее»²⁴:

Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит <...>

Пушкинский образ отличается необычной внутренней формой, которая создается «неправильной» формой глагольного управления. Беспредложный родительный падеж употреблен вместо ожидаемого (особенно на фоне речевого образа Державина) родительного с предлогом — «от тленья убежит». Именно такой, в приводимом ниже случае пародирующий, вариант управления дает в стихотворении «Л.С. Рубинштейну» Г. Кибиров: «И душе в заветной лире / Как от тленья убежать? / Тонкой ниточкой, пунктиром / Все течет, не удержать». Возможна (хотя и менее правомочна) и другая семантическая интерпретация — с «законным» беспредложным родительным — «тленья избежит». Содержательность пушкинского речевого образа шире обеих интерпретаций. Многоплановость образа состоит, в частности, в том, что тленье указывает одновременно и на процесс и на результат умирания.

Ю.И. Минералов отметил²⁵, что «употребление «не тех» падежей», «выкидка» ряда предлогов» являются одной из характерных черт индивидуального слога Державина. Учитывая вывод ученого и зная об особой роли подражания в формировании стиля Пушкина, можно сказать, что поэту удалось средствами своего стиля изобразить слог своего великого предшественника. Сравнивая отмеченные художественно-речевые образы двух поэтов, приходится констатировать, что в данном случае Пушкин оказался в отношении слога едва ли не более «Державиным», чем употребивший правильную форму Гавриил Романович!

Любопытно, что случай прямого наследования Пушкиным одной из «неправильностей» слога Державина отметил Л.К. Грот («Доколь Славянов род вселенна будет чтить»): «Неправильную форму Славянов позволил себе и Пушкин, по примеру Державина, но не в Памятнике, а в Бородинской годовщине (1831):

Хмельна для них Славянов кровь»²⁶.

Точно портретирующими стиль оды XVIII века являются образы 3-й строфы «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой...» Сложен образ «И назовет меня всяк сущий в ней язык», содержащий метонимическое олицетворение — «назовет язык» (народ). Сущий — существующий, находящийся, обитающий; прослеживая возможные только в контексте церковнославянского языка ассоциации, добавим, что Сущий (Иегова) — одно из главных имен Бога (Исход 3:14). В черновике ему соответствует более простой, но менее емкий образ «всяк живущий в ней язык»²⁷. Ассоциации сакральности и, вероятно, богоизбранности в отличие от основного текста в черновом не возникают.

Олицетворение «назовет язык» предполагает восприятие следующих образов как синекдохи. Изображенные представители национальностей («гордый внук славян» и т. д.) понимаются как расшифровка предыдущего образа, т. е. в значении народы. Вместе с тем композиция строфы такова, что возможным оказывается и конкретное прочтение образа: «И назовет меня <...> И гордый внук славян <...>» и т. д. Если бы «всяк сущий в ней язык» замыкало строфу, такой двойной смысл был бы невозможен. Пушкин создал емкий образ: прямое значение «назовет гордый внук славян», не теряясь, реализует и свойственное оде стремление к обобщению.

Материалом для такой стилевой работы послужила, как известно, ода Державина «Лебедь» (напечатана в 1808 г.), подражание оде Горация «К Меценату»:

С Курильских островов до Буга,
От Белых до Каспийских вод,
Народы, света с полукруга,
Составившие россов род,

Со временем о мне узнают:
Славяне, Гунны, Скифы, Чудь <...>²⁸

Развернутого двойного, одновременно единичного (человек, представитель народа) и общего (народ), смысла образа здесь нет.

5

Характерной приметой стиля Державина, его художественным открытием является образ памятника, который творчески унаследовал Пушкин.

Об условиях бессмертия поэта в славе Державин художественно размышлял в стихотворении «Мой истукан», написанном годом раньше «Памятника» и обращенном к скульптору Ж.Д. Рашету, изваявшему гипсовый бюст поэта:

Готов кумир, желанный мною!
Рашет его изобразил:
Он хитрою своей рукою
Меня и в камне оживил.
Готов кумир! — И будет чтиться
Искусство Праксителя в нем, —
Но мне какою честью льститься
В бессмертном истукане сем?
Без славных дел, гремящих в мире,
Никто и царь в своем кумире²⁹.

Этот бюст поэт называет то истукан, то кумир, то болван, то образ мой скудельной. Слова-образа памятник здесь нет. В достаточно большом ряду других оно используется в стихотворении «Памятник герою» (1791):

Вождя при памятнике дивном
Воссядь и в пении унывном
Вещай: Сей столп повергнет время,
Разрушит: — кто ж был полководец?
<...>

Такого мужа обелиски

Не тем славны, что к небу близки,
Не мрамором, не медью тверды,
Пускай их разрушает время.
Но вовсе истребить не может:
Живет в преданьях добродетель.

Строй, Муза, памятник герою.
Кто мужествен и щедр душою,
Кто больше разумом, чем силой
Разбил Юсуфа за Дунаем,
Дал малой тратой много пользы.
Благословись, Репнин, потомством!³⁰

Столп, обелиск, памятник — названия одной и той же реалии, однако именно памятник, пожалуй, доминирует. Созданный словом с живой внутренней формой (по крайней мере, для читателя XVIII — начала XIX века) образ памятника, показался Державину ключевым. Именно так, а не вслед Горацию — «К Мельпомене» — он назвал свое другое знаменитое произведение.

В древнерусских текстах под памятником понималась «памятная запись, свидетельство». Близко к этому одно из значений слова, приводимое в словаре В.И. Даля: «Памятник все, что сделано для облегчения памяти, для того, чтобы помнить или поминать дело, не забыть о чем-либо. Памятник законов, книга, выписки, припоминающие узаконенья. Памятник земледельца, овцевода, коновода, кузнеца, книга, содержащая главные правила сих промыслов»³¹.

Державину, как нам представляется, показалась значимой та составляющая значения слова памятник, по которой «память» сохраняется через запись, т. е. слово. Мотив сохранения памяти через слово («надписи») отчетливо звучит в парафразирующем 48-й псалом стихотворении «На тщету земной славы»:

Ах, тщетно смертны мнят в надменье,
Что ввек их зданья не падут;
Что титл и славы расширенье
Потомки в надписях прочтут³².

Вместе с тем у слова было и другое значение: сооружение зодчества или ваяния в честь и память события, лица³³. Как отмечает М.Ф. Мурьянов, слово памятник «в архитектурном или скульптурном значениях <...> отсутствует в древнерусских текстах»³⁴, «Московская Русь, став духовной наследницей павшей Византии, памятников не строила <...> Поворотным временем в художественной жизни России, после которой стали воздвигаться русские памятники, была Петровская эпоха»³⁵.

Именно такой, материальный, памятник (гипсовый бюст) изображал Державин как истукана, кумира, болвана, «образ мой скудельной». Этимологическое значение этих слов содержит указание на материальность. Истукан — «идол, божок», др. русск., цслав. истуканъ «вырезанный, высеченный», <...> от истукати «резать, лить из металла»³⁶. Кумир с еврейского³⁷ значит буквально резное (изображение). Речевая образность Державина через синекдоху «кумиры резца» указывает на эту значимую внутреннюю форму слова:

Тогда, каменосечец хитрый!
Кумиры твоего резца

Живой струей испустят искры
И в внучатах возжгут сердца³⁸.

На отсутствие содержательности, духовного начала указывает слово болван:

Увы! — Почто сему болвану

На свете место занимать?³⁹

Болванник на церковнославянском языке значит идол⁴⁰. Среди значений этого слова, приводимых в словаре В.И. Даля, — «истукан, статуя, идол, языческий изваянный бог»⁴¹. Последний упомянутый образ особенно показателен:

Хвались! И образ мой скудельной

В храм славы возноси с собой <...>⁴²

Скудельный — «глиняный», а в переносном значении «хрупкий, слабый, бренный»⁴³. По словарю В.И. Даля «непрочный, слабый, хрупкий, ломкий, как скудель; праховой, тленный, бренный, и земной, преходящий <...> Скудельными руками не вечное созидается»⁴⁴. Скудельничий (принадлежащий горшечнику, горшечников) символизирует тленное в церковнославянской Псалтири: «Яко сосуды скудельничи сокрушиши я» (Псалтирь 2:9). Во послании апостола Павла к коринфянам «скудельные сосуды», символизирующие тело, противопоставляются обитающей в них «силе Божией»: «Имамы же сокровище сие в скудельных сосудех, да премножество силы будет Божия, а не от нас» (2 Кор. 4:7).

«Скудельный» в приведенном необходимом для понимания образа контексте означает не столько материал, сколько метонимически хрупкость, а также (через библейские противопоставления, связанные с этим словом) является указанием на прочное и вечное — совесть, Бога («<...> слава, счастье нам прямое / Жить с нашей совестью в покое»⁴⁵ — финальные строки стихотворения «Мой истукан»).

Итак, среди всех возможных вариантов наименования «сооружения ваяния», включая и столп (в «Моем истукане»: «На мшистых сводах меж столпов / Поставь со славными мужами!»), для осмысления значения своего творчества и себя в поэзии Державин выбирает слово, самой своей внутренней формой говорящее о памяти, т. е. в данном случае о вечности и бессмертии, и своим значением и сочетаемостью указывающее на слово как условие передачи, существования этой памяти. Обоснование получает то расхожее уже представление, что памятником поэту являются сами его произведения, памятные записи его внутренней жизни (Ср.: «Памятные записки» — книга мемуаров Д. Самойлова).

Переосмысляя связанный с церковно-книжной традицией державинский образ памятника, Пушкин через эпитет «нерукотворный» укрепляет связь с православной образностью. Как замечено, стихотворение написано в день Спаса Нерукотворного. В основе христианского контекста образа лежит также евангельское понимание воскресшего Христа как «нерукотворенного храма» (Мк. 14:58)⁴⁶. Любопытно отметить, что в современном переводе канонических Евангелий, возможно, не без опосредованного влияния Пушкина, используется слово «нерукотворный»: «Мы сами слышали, как Он говорил: «Я разрушу этот рукотворный Храм и в три дня построю другой, нерукотворный»⁴⁷.

В связи с протеистическим началом индивидуального стиля Пушкина эпитет «нерукотворный» (значение которого включает, в частности, отрицание материальности) может быть осмыслен и как изображение поисков Державина образа без смысловых обертонов материальности, «вещественности», т. е. портретом «в сокращенном издании» его стилистической работы со словом.

6

Тема «памятника», одна из наиболее значимых и содержательных мировой лирике, — не только декларация творческого кредо обратившегося к ней и подводящего итоги литературной жизни поэта. Это исключительно богатый материал для пристального филологического изучения, ключ не только к идеям, но и индивидуальному поэтическому стилю, тайне художественной работы со словом.

Пушкин, следуя за своими предшественниками, создает собственную исключительно богатую внутреннюю форму, одна из главных составляющих которой — образы чужих образов и стилей, в чем ярко проявились особенности его протеистического стиля. Пушкинская интерпретация имеющей богатую традицию литературной темы отличается оригинальностью и масштабностью сделанных поэтом открытий. По сути дела, он создал портрет (образ) развития и жизни самой художественной словесности, мировой литературы и творческой жизни поэта в ней. Опора на христианскую, религиозную (в широком смысле) культуру позволили Пушкину изобразить не только творческое, но и в буквальном, религиозном смысле бессмертие личное, спасение, залогом которого является его служение в поэтическом слове, «заветная», «бессмертная лира» (вариант черновика) — еще один исключительно важный поворот темы, увеличивающий ее значимость в стиле поэта. Творческое и, в частности стилевое новаторство Пушкина оказалось возможным благодаря интенсивному переосмыслению стиля Державина, его образных и композиционных приемов, присущей ему ассоциативной содержательности (слово образ памятник). свойственных ему черт поэтического слога.

Другой крупнейший продолжатель карамзинистской линии в русской романтической поэзии, ученик А.С. Пушкина, — М.Ю. Лермонтов в порядке филологического эксперимента также может быть соотнесен с традициями стиля Державина (активно востребованного в 1830-е годы, времени взросления и расцвета таланта Лермонтова, поэтами «неистового романтизма» — см. далее). Выясняется, что и в этом случае есть немало точек соприкосновения.

Примечания

1. Сакулин П.Н. Памятник нерукотворный // Пушкин: Сборник первый. Редакция Н.К. Пиксанова. М., 1924; Якубович Д.П. Черновой автограф трех последних строф «Памятника» // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. Т. 3. М.; Л., 1937; Мейлах Б.С. Пушкин и его эпоха. М., 1958; Алексеев М.П. Стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг...». Проблемы изучения. Л., 1967; Лобикова Н. «Памятник» Пушкина и «Завещание» Саади // Азия и Африка сегодня. 1972. № 10; Шустов А.Н. Жуковский и стихотворение Пушкина «Я памятник себе воздвиг...» // Временник Пушкинской комиссии. 1973. Л., 1975; Пумпянский Л. Об оде А. Пушкина «Памятник» // Вопросы литературы. 1977. № 8; Фейнберг И. «Памятник» // Фейнберг И. Читая тетради Пушкина. М., 1985; Мальчукова Т.Г. О сочетании античной и христианской традиций в лирике А.С. Пушкина 1820—1830-х гг. // Евангельский текст в русской литературе XVIII—XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр. Петрозаводск, 1994; Стенник Ю.В. Пушкин и русская литература XVIII века. СПб., 1995; Сурат И.З. Жизнь и лира: О Пушкине. М., 1995; Мурьянов М.Ф. Из наблюдений над текстами Пушкина. 1. Эпитет «нерукотворный» // Московский пушкинист. Вып. 1. М., 1995; Hansack. Ernst. Zu Puschkins Pamjatnik // Anzeiger fur slavische Philologie. 1982. Bd. 13 и мн. др.

2. Карасева Т.А. «Памятник» Горация и «Памятник» Пушкина // Вопросы филологии. 1999. № 2; Фомичев С.А. Служенье муз. О лирике Пушкина. СПб., 2001; Васильев С.А. «Я памятник себе воздвиг...» (Индивидуальный стиль и литературная тема «Памятника») // Ученые записки Московского гуманитарного педагогического института Т. 1. VI., 2003.

3. Лосев А.Ф. Проблема художественного стиля. Киев. 1994. С. 165.

4. Алексеев М.И. Пушкин и мировая литература. Л., 1987. С. 236.

5. Псалтирь в русской поэзии XVII—XX веков. М., 1995.

6. Словарь античности. М., 1989. С. 467.

7. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений. Т. 7. М., 1955. С. 352. См. также IX статью его более ранних «Литературных мечтаний».

8. См.: Гинзбург Л.Я. О лирике. М., 1997. С. 171: Гуковский Г.А. Пушкин и русские романтики. М., 1995. С. 117, Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. С. 219—224.

9. Томашевский Б.В. Пушкин: В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 73.

10. См.: Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. С. 219.

11. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. 12. М., 1949. С. 82.

12. Пушкин А.С. Переводы и подражания. Комментированное издание с текстами на языке оригинала: Сборник. М., 1999.

13. Напр., об осмыслении связей «Дон Жуана» Байрона и «Евгения Онегина» см. письма А.С. Пушкина П.А. Вяземскому от 4 ноября 1823 года и А.А. Бестужеву от 24 марта 1825 года.

14. Баратынский Е.А. Полное собрание стихотворений. СПб., 2000. С. 139.

15. Минералов Ю.И. История русской литературы XIX века. 1800—1830-е годы М., 2007. С. 147—158.

16. См., напр.: Стенник Ю.В. Пушкин и русская литература XVIII века. С. 317—323.

17. Стихотворение цитируется по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. 3. Ч. 1. М., 1948. С. 424.

18. Брюсов В.Я. Собрание сочинений. В 7 т. Т. 2. М., 1973. С. 96.

19. Там же. Т. 3. М., 1974. С. 488.

20. Гораций. Собрание сочинений. СПб., 1993. С. 148.

21. Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. С. 213.

22. Минералов Ю.И. Указ. соч. С. 218.

23. Стихотворение цитируется по изданию: Державин Г Р. Сочинения. С дополнительными примечаниями Я. Грота. Т. 1. СПб., 1864. С. 785—788.

24. Грот Я. Примечания // Державин Г.Р. Сочинения. С объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 1. С. 787.

25. Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. С. 184.

26. Грот Я.К. Примечания // Державин Г.Р. Сочинения. С объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 2. С. 713.

27. Черновые редакции цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. 3. Ч. 2. М., 1949. С. 1034—1035.

28. Державин Г.Р. Сочинения. С объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 2. СПб., 1865. С. 501.

29. Державин Г.Р. Сочинения. Т. 1. С. 608—609.

30. Державин Г.Р. Сочинения. Т. 1. С. 432, 434—435.

31. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 3. Стлб. 27.

32. Державин Г.Р. Сочинения. С объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 1. С. 723.

33. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 3. Стлб. 27.

34. Мурьянов М.Ф. Из аллегорий и символов Пушкина М., 1995. С. 61.

35. Там же. С. 63.

36. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т. 2. М., 2004. С. 141.

37. Дьяченко Г. Полный церковнославянский словарь. С. 275.

38. Державин Г.Р. Сочинения. С объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 1. С. 619.

39. Там же. С. 613.

40. Дьяченко Г. Полный церковнославянский словарь. С. 55.

41. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. Стлб. 28.

42. Державин Г.Р. Сочинения. С объяснительными примечаниями Я. Грота Т. 1. С. 615.

43. Дьяченко Г. Полный церковнославянский словарь. С. 611.

44. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 4. Стлб. 28.

45. Державин Г.Р. Сочинения. С объяснительными примечаниями Я. Грота. Т. 1. С. 621.

46. См. также. Сурат И. О «Памятнике» // Новый мир. 1991. № 10.

47. Канонические Евангелия / Перевод с греческого В.Н. Кузнецовой / Под редакцией С.В. Лезова и С.В. Тищенко. М., 1993. С. 111.

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница