2.2. Художественная семасиология Пушкина в повести «Мятель» (ПСС)¹: внутренняя форма слова и произведения

Пушкин исключительно чутко относился к тем случаям поэтическом грамматики своих произведений, которые влияли на формирование художественного содержания (любого уровня). В заметках, объединенных под заглавием «Опровержение на критики и замечания на собственные сочинения» (1830) он не только отвечает своим оппонентам-критикам по поводу некоторых поворотов сюжета, персонажей, словесных образов, вызвавших неоднозначную реакцию или попросту не понятых.

Аргументированная полемика ведется поэтом и о написании конкретных слов. «Многие пишут юпка, сватьба вместо юбка, свадьба. Никогда в производных словах т не переменяется на д, ни п на б, а мы говорим юбочница, свадебный. Двенадцать, а не двэнадцать. Две сокращенно из двое, как тре из трое. Пишут: тэлега, телэга. Не правильнее ли: телега от слова телец — телеги запряжены волами)?»²

Образ «мятели» в одноименной повести Пушкина является ключевым в композиционном, образном планах, сюжетообразующим, символическим. Значимым оказывается и само слово «мятель», его написание и внутренняя форма. Пушкин в этом случае подчеркивает не только написание само по себе, но и семасиологическую сторону слова. Для сравнения отметим, что карамзинистская традиция основное внимание уделяла перифрастической составляющей литературного и поэтического языка, ее ориентир — гладкость, как правило, исключающая смысловые «остановки» на семантически и стилистически доминирующем слове.

В изданиях произведений Пушкина XIX — начала XX века не было единого написания слова и, соответственно, названия повести. Встречались оба варианта — «Метель» (например, в прижизненных изданиях 1831 и 1834 годов, вышедших в Санкт-Петербурге) и «Мятель» (некоторые отдельные, не в составе «Повестей Белкина», издания второй половины XIX века). В советское время закрепилось написание «Метель», соответствующее принятой орфографической норме написания этого слова. Уже неоднократное издание «Полного собрания сочинений» Пушкина позволило восстановить авторское написание слова, задуматься над его внутренней формой и смысловой ролью в произведении.

В XIX веке были возможны оба написания слова — «метель» и «мятель» — с различной семантикой и внутренней формой. В словаре В.И. Даля метель, метелица поясняется как «ветер, вихорь со снегом; иногда сильный ветер с пылью, с песком; вьюга, веялица, кура, хурта, буран, метуха...» Существительное метель образовалось от глагола мести, а мятель, по В.И. Далю, от «мястись». В последнем случае видна «замкнутость» действия на субъекте (постфикс ся). Словарь Российской Академии, приводя только одно написание — метель, метелица³, отмечает глагол «мяту» — «тревожу, смущаю, привожу в смятение». В.И. Даль объясняет «мясти» через «приводить в смущение, мутить, смущать; тревожить, беспокоить, перебивать туда и сюда»; «мястися» — «приходить в смятение, смущаться, тревожиться, носиться туда и сюда; заботиться, суетиться». Приводимые создателем словаря примеры употребления «мясти» и «мястись» характеризуют неуравновешенное состояние человека: «страсти мятут душу», «всуе мятется человек», «все в страхе мятутся» — или соответствующее состояние природы: «Снежные хлопья мятутся по воздуху (замена на «метутся» в данном и подобном случаях исключена).

Разница подчеркнута самим В.И. Далем. Поясняя «мятель» как «метель, мялева <...> вьюга», он предлагает сравнить его со словом, образованным от «мести» — «метель», т. е. найти разницу в семантике исходных глаголов⁴.

Написание «метель» («Между тем метель не унималась») встречается в опубликованных черновиках всего единожды — и то с пометой вписано. Постоянный выбор написания «мятель» (включая и однокоренные слова) как в одноименной повести, так и в «Капитанской дочке» выглядит особенно значимым на фоне общей неустойчивости орфографии эпохи начала XIX века. Так, в одном из писем к жене А.С. Пушкин на нескольких соседних строчках дает два различные варианта написания фамилии графини Софьи Ивановны Соллогуб (принятое современное написание) Салагуб и Салогуб; там же: Нащекин и Нащокин⁵ (оба написания касаются гласных в слове).

«Мятель» А.С. Пушкин писал в «Евгении Онегине» (V, XIII, 13), портретируя балладный сюжет во сне Татьяны: «кусты, стремнины / Мятелью все занесены»⁶, а также в «Дубровском»: «Искры полетели огненной мятелью, избы загорелись»⁷ и некоторых стихотворениях. В «Словаре языка Пушкина» слова «метель», «метелица» поясняются в статьях «Мятель» и «Мятелица»⁸.

Написание «мятель» контрастирует с «метелица» в эпиграфе к повести из баллады Жуковского «Светлана» («Вдруг метелица кругом...»), как оно дано в «чистовике» ПСС⁹. Возможно, Пушкин так подчеркнул семасиологическую составляющую своего слова — образа, хотя в одном из автографов он и в эпиграфе написал «мятелица». Такое написание в основном (но далеко не всегда) соответствует как прижизненным, так и большинству последующих изданий баллады «Светлана»¹⁰.

Как замечено, «эпиграф «Метели» имеет значение образно-идеологического ключа к сюжету повести»¹¹. «Мятелица» в балладе Жуковского — лишь один из элементов лирическо-музыкальной в своей основе пере дачи настроения:

Вдруг метелица кругом;
Снег валит клоками;
Черный вран, свистя крылом,
Вьется над санями;
Ворон каркает: печаль!
Кони торопливы
Чутко смотрят в темну даль,
Подымая гривы...¹²

Этот образ, как и «вещий стон» «черного врана», является предвестием резкого изменения хода событий, еще более усиливает беспокойство героини. Но смысловым центром произведения он ни в коем случае не является, роль внутренней формы слова вряд ли важна, да и само слово мятелица (метелица), по-видимому, содержит указание на кратковременность, мягкость явления. Свое произведение Пушкин назвал именно «Мятель», а не по слову, использованному Жуковским.

Функционирование образа «мятели» в повести Пушкина неотделимо от внутренней формы слова-заглавия. Этот образ, в частности, художественно ассоциируется с состоянием беспокойства, смятения Марьи Гавриловны, Владимира, Бурмина, иногда прямо относится к его возникновению. Тема роковой случайности и судьбы связывается в произведении Пушкина с темой нравственной ответственности человека, в меньшей степени свойственной балладному сюжету и образности. Внезапная мятель (по сути, Провидение вместо романтического фатума, с этим связано и другое — омонимичное значение слова: мятль, мятель) оказывается причиной того, что преступный брак против «воли жестоких родителей» не состоялся. Состоялся другой, обусловленный «непонятной, непростительной ветреностью», «преступной проказой»¹³ Бурмина и, как выясняется далее, истинный и судьбоносный брак. «На дворе была мятель; ветер выл, ставни тряслись и стучали; все казалось ей угрозой и печальным предзнаменованием»; «едва Владимир выехал за околицу в поле, как поднялся ветер и сделалась такая мятель, что он ничего не взвидел. <...> Мятель не утихала, небо не прояснялось. <...> Владимир начинал сильно беспокоиться. <...> Отчаяние овладело им»; «вдруг поднялась ужасная мятель <...> непонятное беспокойство овладело мною; казалось, кто-то меня так и толкал. Между тем мятель не унималась; я не вытерпел, приказал опять закладывать и поехал в самую бурю». «Мятель» настигает Бурмина после рассказа Марье Гавриловне о его венчании, как выяснилось, — с ней: «Бурмин побледнел... и бросился к ее ногам...»¹⁴

Художественно-смысловая многоплановость образа «мятели» в повести Пушкина позволяет по-новому взглянуть на роль внутренней формы (взятого в авторском написании) слова, вынесенного в название произведения. Внутренняя форма, образ идеи произведения — повести «Мятель» — как бы разворачивается (на сюжетном, композиционном, образно-символическом уровнях) из внутренней формы слова «мятель». Она является сложным образом образа, заключенного в вынесенном в название слове.

Роль семантики интересующего нас слова-заглавия ранее уже привлекала внимание — писательское. Друг Пушкина в последние несколько месяцев жизни последнего, писатель В.А. Соллогуб к им сочиненной повести «Метель», прямо ориентирующей на произведение своего великого предшественника, дал следующее примечание: «Пушкин написал повесть под заглавием «Метель». Я не посмел изменить принятого им правописания»¹⁵.

Вот как это комментирует В.А. Немзер: «Соллогуб не точен. Из двух форм написания слова «метель» (через «е» и через «я») нормированном считалась первая, что было отражено в Словаре Академии Российском уже в 1816 году. Пушкин употреблял обе формы, преимущественно «мятель», так, в частности, он писал это слово в «Повестях Белкина». Форма «метель» появилась лишь в печатном издании, вероятно, по инициативе П.А. Плетнева. Таким образом, в написании через «е» нет ничего специфически пушкинского»¹⁶. Таким образом, интуитивно верное представление о реальной авторской воле Пушкина (почти высказанное желание видеть иное написание слова — мятель) не знавшего его черновиков Соллогуба заслуживает особого указания.

Любопытно, что внутренняя форма слова метель — мятель спустя почти столетие оказалась важной в художественном отношении для А.А. Блока. С ней он связывал различие в семантике образа метели цикла «Снежная маска» и поэмы «Двенадцать». «После смерти поэта, беседуя с А. Белым, Р. Иванов-Разумник вспомнил об одном из своих разговоров с Блоком — о родстве «Двенадцати» и «Снежной маски» и, в частности, о связующем образе метели. «Да, — заметил Блок, — но это совсем другая метель: то была «мЕтель», а в «12» уже «мЯтель». «Разумник Васильевич при этом прибавил, — пишет А. Белый, — что Александр Александрович часто любил говорить своими словами, краткими определениями: «Что он хотел этим сказать, какую подчеркнуть разницу, — остается для меня неясным и до сих пор». Это — в стиле Александра Александровича: не хотел ли он этим сказать, что метель 1907 года — мЕтущая снег метель, а мЯтель в «12». — мЯтель, приводящая в «смЯтение». Скажут — внешнее, а почем знать: «внешнее» иногда внутренней «внутреннего»¹⁷. Добавим, что Блок мог обратить внимание на эту существенную разницу не только благодаря Словарю Даля, но и повести Пушкина, которая в XIX веке неоднократно издавалась с написанием заголовка «Мятель».

На какую же традицию мог опираться, пусть и неявно, Пушкин, настойчиво выдвигая на первый план во всех рукописях семасиологический план в слове-заглавии повести «Мятель» (1830)? Для карамзиниста Жуковского внутренняя форма слова, содержащая «воронку» стиля» (Ю.И. Минералов), не могла быть ориентиром, в отличие, например, от принципа музыкальности, в раскрытии которого в слове он достиг непревзойденных высот.

В этом случае актуальной оказывается традиция стиля Державина, которого Пушкин перечитал полностью в середине 1820-х годов. «Явно изменив свое отношение к Державину в середине 20-х годов, в дальнейшем, до конца своей жизни, Пушкин оставался постоянен в этом своем очень положительном к нему отношении»¹⁸. О внимании Пушкина к произведениям своего великого предшественника косвенно говорит и такой факт. 26 ноября 1830 года (то есть почти сразу после окончания «Повестей Белкина») Пушкин записал в альбом Б.А. Остафьева «Последние стихи Державина» («Река времен в своем стремленьи»)¹⁹. Как замечено, в 1826—1829 годах произошла «своеобразная актуализация поэтического наследия XVIII века в сознании Пушкина»²⁰.

Неоднократно и по разным поводам обращался он и к творчеству Боброва (темы крымской природы, смерти Овидия), произведения которого были в его библиотеке. Активная роль внутренней формы слова, например, в многочисленных авторских неологизмах, — один из ключевых элементов поэтического стиля Боброва. Между прочим, Бобров (конечно, не единственный) в стихах, как и в своей повести Пушкин²¹, писал исключительно мятель:

Мятели пышут из-за гор <...> (РП, 4, 64)

Но есть пустыни снежны, дики,
Что напыщаются в мятелях <...> (ДНВ, 2, 43)

<...> влажныя мятели <...> (ДНВ, 2, 122)

Но червь, оторванный мятелью,
Спускается со древа плавно
На бренном онаго листе <...> (ДНВ, 4, 116)

Тьмы резвых искр в мятелях рдяных <...> (ДНВ, 4, 135)

Образ, заключенный в слове мятель подчеркнут и у другого представителя державинской традиции уже в начале XX века — Хлебникова:

Там близ кумира Лобачевского
Мятель мятежная поет.

Но, полна мятели, свободы от тела,
Как очи другого, не этого лика,
Толпа бесновалась, куда-то летела,
То бела, как призрак, то смугла и дика²².

Поэт активно опирается на корнесловие («Мятель мятежная»), мотив внутреннего смятения присутствует очень четко (не без влияния А.С. Пушкина и В.И. Даля).

Итак, ключевая роль семасиологической составляющей слова и заглавия в повести Пушкина «Мятель» закономерно ведет к прояснению ее связей с державинской традицией, опыт которой, несмотря на преобладание черт карамзинистской школы в его индивидуальном стиле, активно учитывался писателем.

Напомним, что руководитель «Беседы любителей русского слова» А.С. Шишков в литературоведческой науке интерпретировался как «семасиолог»²³.

Классическим случаем того, как образы Державина переосмыслялись Пушкиным, является стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...». Данный пример позволит выявить и способы портретирования стиля своего великого предшественника Пушкиным, поэтом-протеем. Именно стиль (не только образность) Державина становится важнейшим элементом формирования стиля великого пушкинского произведения.

Примечания

1. Название произведения приведено по академическому Полному собранию сочинений. Т. 8. Ч. 1. М., 1948. С. 75.

2. Пушкин А.С. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 6. М., 1969. С. 238.

3. Словарь Академии Российской. 1789—1794. Т. 4. М., 2004.

4. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. Стлб. 9.

5. Пушкин А.С. Письма к жене. Л., 1987. С. 33, 34.

6. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. 6. М., 1937. С. 103.

7. Там же. Т. 8.Ч. 1. М., 1948. С. 184.

8. Словарь языка Пушкина: В 4 т. Т. 2. М., 1957. С. 653—654.

9. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. 8. Ч. 1. С. 77.

10. Жуковский В. Стихотворения. Ч. III. СПб., 1818; Жуковский В.А. Полное собрание сочинений: В 12 т. Т. 1. СПб., 1902.

11. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941. С. 565.

12. Жуковский В.А. «Все необъятное в единый вздох теснится...». М., 1986. С. 45.

13. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. 8. Ч. 1. С. 77, 86.

14. Там же. С. 79, 79—80, 85—86.

15. Соллогуб В.А. Избранная проза М., 1983. С. 439.

16. Там же. С. 526.

17. Комментарии // Блок А.А. Полное собрание сочинений и писем: В 20 т. Т 5. М., 1999. С. 316. Приводимые слова А. Белого опубликованы в следующем издании: Белый А. К материалам о Блоке // Литературное наследство. Т. 92. Кн. 3. М., 1982. С. 806.

18. Маймин Р.А. Державинская традиция и философская поэзия 20—30-х годов XIX века // XVIII век. Сб. 8. Державин и Карамзин в литературном движении XVIII — начала XIX века. Л., 1969. С. 137.

19. Гуковский Г.А. Литературное наследство Г.Р. Державина // Литературное наследство. Т. 9 — 10. М., 1933. С. 385.

20. Стенник Ю.В. Пушкин и русская литература XVIII века. С. 18.

21. О связях творчества Пушкина и Боброва см.. Стенник Ю.В. Пушкин и русская литература XVIII века. С. 29, 32, 33, 116, 130, 197, 300. Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество. С. 147—154.

22. Хлебников В.В. Собрание сочинений: В 6 т. Т. 3. М., 2002. С. 40, 203.

23. Эйхенбаум Б. Державин // Ходасевич В.Ф. Державин. М., 1988. С. 316.