1.3. Мифопоэтические образы в стиле Боброва

Бобров — оригинальный продолжатель ломоносовской и державинской поэзии с ключевой для них религиозной, гражданской и натурфилософской тематикой. В жанровом плане поэт ориентируется на оду (и «описательную» и «аллегорическую» поэму), понимаемую, однако, весьма широко¹ и отнюдь не «стесняющую» проявлений его крупного поэтического дарования. В истории литературы уже давно наметилась тенденция к объективному постижению его стиля, значимой и характерной чертой которого являются мифопоэтические образы.

Среди такого рода образов можно отметить апокалиптические², связанные с картинами конца мира. Свою четырехчастную книгу избранных произведений «Рассвет полночи <...>» поэт открывает космическими образами (упоминая музу астрономии Уранию, в данном случае — аллегорию), сопровождает эсхатологической мыслью:

Глубока ночь! — а там — над бездной
Урания, — душа сих сфер,
Среди машины многозвездной
Дает векам прямой размер;
Бегут веков колеса с шумом.
Я слышу, — стон там проницает;
Пробил, пробил полночный час!
Бой стонет, — мраки расторгает,
Уже в последний стонет раз; —
Не смерть ли мира — вздох времен?
Преходит век: — и все с веками; — <...> (РП, 1, 1).

Образ конца мира («Не смерть ли мира — вздох времен?») — предмет активного художественного осмысления автора, обозначенный уже в его поэме «Таврида» и развивающий соответствующие художественные открытия Державина, связанные с воплощением темы смерти («На смерть князя Мещерского» и другие произведения). Характерным парафразисом из Державина является образ ночного боя часов, воплощенный в соответствующей стилистике. Например, с опорой на интенсивные словесные и звуковые повторы и связанную с ними ассоциативную образность («Я слышу, — стон там проницает; — Пробил, — пробил полночный час»). В данном случае образ «смерти мира», данный как художественное предположение, выступает, кроме своего прямого религиозно-философского значения, максимально сильным средством обрисовки «тьмы», в которую, по трактовке поэта, была погружена Россия до деяний Петра I. «Рассвет полночи» (многозначная аллегория) в этом контексте значит развитие Просвещения, наук и культуры в «полночной», т. е. северной стране:

Держа светильник, простирает
Луч в мраках царства своего;
Он область нощи озаряет,
И не объемлет тма Его;
Бежит она пред ним — и гибнет (РП, 1, 5).

Бобров оригинально, в собственном контексте, использует евангельскую реминисценцию («И не объемлет тма Его»; ср. Ин. 1:5), соотнося православного монарха, его деятельность по созиданию России, и Бога (очевидно, в качестве образа и подобия).

Другой яркий мифопоэтический образ из «Торжественного утра марта 12 1801 года» строится на основе лирического соотнесения воцарения Александра I и Сошествия Иисуса Христа во ад и (другим планом) Его второго Пришествия, т. е. вновь апокалиптической темы:

Земной ад ужас Божий внемлет,
Где свет едва бывал знаком;
Торжественный луч тьму объемлет:
Дух жизни паки веет в нем.
Отец слезящих чад сретает;
Друг слышит томный друга глас;
Супруга мужа прижимает. —
В восторге перлы льет из глаз (РП, 1, 72).

Данный образ, художественное открытие Боброва, — одно из средств, позволивших ему с максимальной остротой и выразительностью раскрыть, казалось, традиционную и «затертую» одическую тему о воцарении нового правителя. По-новому переосмысляется и традиция ломоносовского одического «парения». Поэт опирается на одно из ключевых для христианского мировоззрения событий — освобождение Христом человека от уз греха и смерти — и детально рисует соответствующие картины, причем очень динамичные по своему характеру. В отличие от поэтов набирающей силу элегической школы, в слоге которых доминируют эпитеты «эмоционально-оценочного и психологического»³ характера, поэтическая речь Боброва строится на глаголах: «внемлет», «объемлет», «веет», «сретает», «слышит», «прижимает», «льет».

Словесный, лирический образ подчеркнуто живописен. И не только в плане ярко обрисованного контраста света и тьмы («Торжественный луч тьму объемлет»). Но и на основе соотнесения поэтического образа с иконой и жанровыми картинами (живописными аллегориями, картинами на библейские и античные сюжеты). Легко убедиться, что картины Боброва зримы и пластичны: «Супруга мужа прижимает, — / В восторге перлы льет из глаз» и т. д. Существенно, что на православных иконах «Сошествие во ад» справа и слева от Спасителя изображаются Адам и Ева, также максимально исполненные движения и в радости избавления протягивающие к Нему руки.

Прямо с парадными портретами Екатерины (например, портретом Екатерины II в виде законодательницы в храме богини Правосудия Афины работы Д. Левицкого) соотнесены следующие строки⁴ того же произведения:

<...> ее дух ЕКАТЕРИНЫ
Ко АЛЕКСАНДРУ низлетел!
Ея вид кроток, взор Афины (РП, 1, 66).

Отметим и характерные для поэта инверсии, например, «Земной ад ужас Божий внемлет», вместо грамматически более «правильного» «Земной ад внемлет Божий ужас». Обратный порядок в данном случае — один из важных резервов обогащения содержания произведения (на уровне слога). Так, слово «ужас» первоначально, по мере прочтения строки, ассоциируется с образом «земной ад», подчеркивает характер его безысходности. Однако далее возникает новая предложенная поэтом ассоциация — «ужас Божий», что едва ли не противоположно по смыслу, ибо «ужас Божий» (мощь Бога) говорит уже не о безысходности, а, наоборот, о скором избавлении, выходе из «земного ада». Так инверсия помогает очень компактно, уже на уровне поэтического слога, передать глубокое содержание, нюансировать его семантику.

Характерная черта мифопоэтики Боброва — образность, связанная с особой ролью в стиле произведения имен собственных, еще один важный элемент проявления традиций XVIII века, прежде всего державинских. Важные параллели в этом плане дает и литургическая поэзия. В вышеприведенном примере, как и в ряде других, Бобров вслед за Державиным специально графически выделяет имена царственных особ, подчеркивая их символику и, по сути дела, создавая на их основе художественный миф о разумном и гармоничном императорском правлении.

В оде «Высочайшая воля к довершению нового Адмиралтейства на место бывшей галерной верфи, последовавшая при случае спуска корабля Гавриила 1802 года в октябре» мифопоэтически осмысляется название корабля — «Гавриил» — в соотнесении со значением имени архангела:

Бежит; — дух мужества слетает.
И сквозь осенний пар блистает
И зыблет молнию мечей! (РП, 1, 84).

Спуск на воду корабля, его живописно обрисованное первое движение на воде поэтически осмысляется как обретение им своей духовной сущности. На это нацелено и примечание поэта: «Гавриил, по имени которого назван новоспущенный первый корабль сей верфи, значит на еврейском языке: дух мужества». Ряд имен монархов, развивая яркий прием Державина («На рождение Ея высочества великой княжны Ольги Павловны» и другие), поэт выписывает заглавными буквами, делая их, таким образом, более значимыми семантически, создавая поэтическую аллегорию, аналогичную живописной (пример из «Торжественного утра марта 12 1801 года» приведен выше).

Итак, мифопоэтические образы — важная составляющая стиля Боброва, отличительными чертами которого являются также живописность, особая роль инверсий и словесно-звуковых повторов при воплощении религиозной, гражданской и натурфилософской тематики.

Поэтическая индивидуальность одного из наиболее ярких поэтов начала XIX века и черты традиций стиля Державина в ее формировании полнее отразить поможет детальное сопоставление не только с великим предшественником и старшим современником (Державиным). Важно и сопоставление с весьма далеким по эпохам (но не стилю) поэтом — В. Хлебниковым, вероятно, теснее всего творчески связанным именно с Бобровым.

Примечания

1. Ср. «Рассуждение о лирической поэзии...» Г.Р. Державина, где дается подробная теория лирических жанров его эпохи, в частности, различаются такие близкие жанры, как ода и гимн.

2. Зайонц Л.О. С.С. Бобров // Русские писатели. 1800—1917. Биографический словарь. Т. 1. М., 1989. С. 293.

3. История русской литературы XIX века. 1800—1830-е годы: В 2 ч. / Под ред. В.Н. Аношкиной, Л.Д Громовой. Ч. 1. М., 2001. С. 101.

4. Ср.: Данько Е.Я. Изобразительное искусство в поэзии Державина // XVIII век. Сб. 2.