1.2. Поэтический стиль Семена Боброва

1

Семен Сергеевич Бобров (1763 [или 1765] —1810) — один из наиболее ярких отечественных литераторов конца XVIII — начала XIX века, хотя современному читателю имя его говорит немного. Он известен по некоторым поэтическим антологиям XX века, памфлету «Происшествие в царстве теней» и прежде всего по эпиграммам на него П.А. Вяземского, К.Н. Батюшкова, ироническим упоминаниям в ранних произведениях А.С. Пушкина («Монах», «К другу стихотворцу», «Тень Фонвизина»), При жизни и после смерти подвергнутый настоящей травле, Бобров был «искусственно забыт, но при жизни имел все основания рассчитывать на славу одного из наиболее известных русских поэтов (уровня Петрова, Богдановича, Жуковского, Батюшкова и т. д. — если не выше)»¹.

Боброва иногда связывают с известной «Беседой любителей русского слова», возглавлявшейся адмиралом А.С. Шишковым. Поэт формально не входил в названную группу, официально начавшую свою работу в 1811 году (он скончался годом раньше), хотя контакты с литераторами этого круга у него, конечно, были. Как отмечает современный исследователь, «предметом полемики с «Беседой любителей русского слова» он не был, поэтому и там его никто особенно не защищал», более того — «ожесточенно нападали на него приверженцы нормативной эстетики как из лагеря карамзинистов, так и будущих «беседчиков»².

Вместе с тем, Бобров «активно полемизировал с очистителями языка, подобно многим современникам считая их произведения источником чужеродных западнических тенденций в русской словесности. Очистители языка воплотились в его памфлете «Происшествие в царстве теней» в пародийно заостренный образ Галлорусса. Насколько задел карамзинистов этот памфлет, свидетельствует хотя бы поэма Батюшкова «Видение на берегах Леты», в значительной мере представляющая собой стихотворный ответ на прозаический памфлет Боброва»³. Симптоматично, что названная поэма Батюшкова, в отличие от не менее яркого спровоцировавшего ее появление произведения Боброва⁴, входит в программы вузовских курсов по истории русской литературы.

Такое по-своему уникальное положение поэта в литературной жизни рубежа XVIII—XIX веков объясняется рядом обстоятельств. Будучи весьма известным литератором, он десятилетие прожил не по своей воле (возможно, из-за связей с кружком Новикова или знакомства с Радищевым, последовательно его хвалившим) вдали от столичной литературной жизни — в Крыму (где он написал известную поэму «Таврида»). В начале 1800-х годов он был уже серьезно подзабыт, да и никогда не отличался умением «подать себя» или «сделать себе рекламу», намеренно попасть «в струю». Остроумная же и дельная критика «офранцуживания» русской культуры и языка нажила ему бойких врагов в среде юных карамзинистов, всячески подчеркивавших некоторые его личные слабости (увлечение винопитием).

Карамзин, в отличие от своих рьяных приверженцев, цитировал Боброва и в свое время живо интересовался его поэзией⁵. Среди поэтов, вступавших в активный творческий контакт с его стилем, можно назвать А.Н. Радищева («Бова»), А.С. Грибоедова⁶, А.С. Пушкина⁷, ряд других⁸ Прямым продолжением творчества Боброва в ряде аспектов (религиозно-философская и «ночная» «юнгианская» тематика, жанры, поэтическая семантика) является лирика Ф.И. Тютчева⁹.

Казалось, навсегда забытый позже, поэт привлек весьма интенсивное внимание на рубеже XIX—XX веков¹⁰. Он пунктирно сопоставлялся с символистами в целом¹¹, конкретно с Вяч. Ивановым и В.Я. Брюсовым (через Державина и Тютчева)¹², А.А. Блоком, В.В. Маяковским, О.Э. Мандельштамом¹³, в стилевом плане — с футуристами¹⁴ и конкретно с В. Хлебниковым¹⁵, привлекал внимание и в теоретико-литературном плане¹⁶. Книги Боброва были в личной библиотеке Ф.К. Сологуба¹⁷.

2

Поэтический стиль Боброва объективно постигаемся в контексте державинской поэтической школы¹⁸ конца XVIII — начала XIX века и шире — стилевой традиции крупнейшего русского поэта XVIII века. Прежде всего обратимся к поэтическому слогу. Его особенности проявляются в ассоциативном синтаксисе, употреблении «не тех» падежей, характерных эллипсисах, усечениях, неологизмах и других приемах организации слога¹⁹.

Примером первого могут быть случаи неожиданной перестановки слов, инверсии различного характера: «Из струн прискорбны звоны лирных»²⁰ (РП, 1, 27); «О Росс! благословляй венец Петровых стен столетья славный!» (РП, 1, 116); «Тьмы тел ложатся их лазорных в лоно стран» (РП, 2, 50); «скрывая от очей В пучине пламенных чело своих лучей (РП, 3, 5); «Пролейте радостных ток слез!» (РП, 3, 82); «печать Еще лежала на очах Преданного слепца стихиям»²¹ (ДНВ, 1, 38); «Проникнут ли мой взор лучом Блестящи нощи чудеса?» (ДНВ, 1, 47); «Обычный чувств закон потряс» (ДНВ, 1, 68); «Глас нежный, вздохи полной груди От нежных дмящейся движений» (ДНВ, 1, 91); «Объявший пламень их хребты» (ДНВ, 2, 8); «В безмолвной пустоты пучине» (ДНВ, 4, 122): «Как будто оживленны духом От четырех слетевшим стран» (ДНВ, 4, 155); «Как луч сквозь мглу восточный льется» (СБ, 229); «Смягчи огней свирепость тайных!» (СБ, 234); «Рифейских страшный ряд хребтов» (СБ, 256); «Что губит имя лишь деянья!» (СБ, 258); «Но кто воинствен в поле прямо?» (СБ, 258). В последнем случае возможна двойная связь: прямо в поле и прямо воинствен. В последнем случае особенно видно, что восстановление «правильного» порядка слов не дает смысла тождественного авторскому. Правильный вариант либо невозможен в принципе, как в последнем примере, либо явно обедняет семантику художественно-речевого образа.

Бобров активно пользуется и приемом, который вслед за Ю.И. Минераловым назовем «сгибанием синтаксиса». Связанный с эллиптированием, этот прием дает возможность резко увеличить семантические возможности словосочетания и фразы: «Яви, что сколько ты нетленна (РП, 1, 50); [что нетленна настолько]; «вступя в век новый мира Возможность озлатишь его» (РП, 1, 1, 110) [получишь возможность и озлатишь?]; «Где ж те надменны облака, Которой высоте ужасной, И их косматому лицу Внизу дивится сын долины?» (РП, 4, 44) [ассоциативное которой вместо «правильного» которых]; «Уже певцы дрожащим гласом, И тихо воспевают песни» (ДНВ, 1, 106) [существительное и наречие согласованы, возможен также эллипсис: дрожащим гласом начали?]; «Ему поведают о нем. И указали на лице» (ДНВ, 1, 200); «В разгроме давят друга друг» (ДНВ, 2, 178) [несогласование в числе]; «Ему свободой ты должна» (ДНВ, 3, 98) [вместо обязана; должна отплатить за... — эллипсис]; «Как те невинные и добры» (ДНВ, 4, 194); «Он тьме за свет издревле мститель» (СБ, 222) [Подчеркнуто — курсив автора; мститель вместо мстит]; «И те ж ключи, что ПЕТР им отдал, В руке ироя возблистал» (СБ, 225) [число]; «Но дщери чистые и скромны» (СВ, 232) [полная и краткая формы]; «отец сребролюбивой Претит вступит Селиму в брак» (СБ, 253) [претит тому, что он вступит в брак?]; «Не холм сребра, — Рифей услужный Перед ея стопой падут» (СБ, 253) [т.е. Уральские горы падут]; «Он учащает тот лужок» (СБ, 262) [учащает посещения лужка, к эллипсису прием не сводится].

Вслед за Державиным Бобров, активно опираясь на семантику устной речи, дает формы «не тех падежей», которые и современниками осознавались как отклонения от привычных форм гипотаксиса (синтаксиса письменной речи). Винительный вместо творительного: «Секущий пар на тверди влажный, И мрачный кровы черных туч» [кровами] (РП, 1, 74); «Пред страшный щит твой приступить» (РП, 2, 35); «открывайте Пред общий взор свои сердца!» (РП, 2, 115); «строить В отвагу мысленные замки» (РП, 2, 138); «выступает Перед детску колыбель» (РП, 3, 141); «было все сие Его внушенье ухищренно» (ДНВ, 1, 193); «Пренебрегает все искусства» (ДНВ, 2, 85); «Твои ль дары пренебрегает» (СБ, 234). Винительный вместо дательного: «И сладкий милости глас внемля» (РП, 2, 65); «Внимала долго их толь странну Решимость» (РП, 4, 148); «Отблескивает в ужас зренью» (ДНВ, 2, 84) [к ужасу]; «Великодушный внемлешь все» (ДНВ, 2, 133); «внимала Мой томный вопль, мой страстный глас» (СБ, 234); «Внимая старческий глагол» (СБ, 243); «бессмертьем их дарят» (СБ, 228). Дательный вместо творительного: «Совместен юности крылатой» (ДНВ, 1, 121); «Природа насмехаясь оку» (ДНВ, 2, 87); «Нешам упорствует супруге» (ДНВ, 3, 107); «Почто ж еще глумится скорби» (ДНВ, 4, 217). Дательный вместо винительного: «Кому мой долг благодарить» (РП, 3, 128); «Ель тебе не наступила» (РП, 3, 146); «Приветствую тебе, Нешам!» (ДНВ, 1, 275). ж1Дательный вместо родительного: «Главой касаяся волн гребням» (РП, 4, 218). Они приветствуют ему (ДНВ, 1, 164); «И по торжественных громах <...> Провозвестит покой вселенной!» (СБ, 281). «Второй именительный»: «Величества рушитель стал» (ДНВ, 1, 87); «Не видя он надежды боле» (СБ, 254). Предложный вместо винительного: «Как мир во сне был погружен» (РП, 2, 13); «Не смел в пучине погрузить» (ДНВ, 2, 72). Винительный вместо предложного: «Когда ты пел времен полет» (СБ, 246); «Ты пой неверность милой» (СБ, 249). Родительный вместо винительного: «Признательность поет сквозь слез» (РП, 1, 73); «вечно будет разделять От сей страны стопы его!» (ДНВ, 1, 38). Родительный вместо творительного: «Должна предстать пред жениха» (ДНВ, 3, 93). Творительный вместо именительного: «Поросшими васильками холм» (РП, 4, 281). Творительный вместо винительного: «бессмертьем их дарят» (СБ, 228). Как видно, такого рода «нарушения» грамматики (письменного языка) встречаются в произведениях поэта системно.

Особой чертой слога Боброва, явно включающей его в контекст державинской поэтической школы, является беспредложие и многочисленные эллипсисы разного характера. Примеры первого: «Она мстит горький жребий многих» (РП, 1, 79); «Вострепетал лесного чуда (ДНВ, 1, 56); «Его тоска проникла мозг» (ДНВ, 1, 163); «Не содрогается железа» (ДНВ, 2, 48); «Твоих ли недр он убегает?» (СБ, 234).

Эллипсисы: «Смерть в каждом зеве; — кто дерзнет?» (СБ, 260); «В вас всяк Алкид — готов отмстить» (СБ, 260); «Их разлучают; — он страшиться» (СБ, 254); «Вот долг, как сердце чтить царя!» (РП, 1, 48) [умеет? должно?]; «Уже ли тьма судьбы зияет Пожрать с надеждой юный год?» (РП, 2, 3) [чтобы?]; «Без тебя нам ядом — сладость; Без тебя — мученьем рай» (РП, 2, 79); «Гнездясь ли на Эфирном троне, Что в полостях малейших тел И в тонком воздуха скрыть лоне (РП, 3, 35)» [опущено можно!]; «Давида славой ты облек, Помазанну явил благая» (РП, 3, 66) [опущено царю!]; «Он Аврааму возвестил, И семени его до века» (РП, 3, 110) [милость и благость?]; «Лишенна жизненных семян Земля пещаная — неплоды» (ДНВ, 2, 93) [«дает» неплоды? Не неплодная]; «Он быв вельможа — человек, Он был ирой, — друг человека» (СБ, 224); «Стекаются во храм чтить память» (ДНВ, 2, 109) [чью-то память?]; «Зихел печется, — облегчает, Приводит в чувство, — вразумляет» (ДНВ, 4, 134); «Он свет дал видеть царство славы» (ДНВ, 4, 136) [чтобы видеть?]; «Но что? — одной стопой в могиле, Другой остался в мире к благам (СБ, 226) [1 — стопой, 2 — расположен к благам?]; «Лишь только нежный взор возводит; Приемлет лавр, — но не тягчит» (СБ, 253) [лавр его не тягчит?].

Характерной чертой бобровского слога, отличающего его и в контексте державинской традиции, являются интенсивно встречающиеся усечения слов, отмеченные современниками²² (тоже прием формирования ассоциативного содержания, как бы эллипсис на уровне слова). Примеры: «Я петь не буду крови ток, Дымящись грады, граждан бедность» [дымящиеся (РП, 2, 19); «владетель морь летая» (РП, 2, 20) [морей]; «Ушаков, как пард воспламененный» (РП, 2, 47) [леопард или гепард]; «Ты успши дня труды покоишь и теперь» (РП, 3, 11) [уснув? усопшие?]: «А тучи, как дымящись своды, Как движущись шатры, идут» (РП, 3, 62); «В присутствии Господа» (РП, 3, 62) [в присутствии]; «Он вдов стенящих в жребий злом» (РП, 3, 82) [в жребии]; «На покрывающ злак поля» (Р11, 3, 85); «пылают Виющись пламенны столпы» (РП, 3, 95) [вьющиеся или ассоциативно — виясь]; «Всегда хранит Господь правдивый Дни правых от неправых перст» (РП, 3, 95) [перстов, но: перст Господень хранит — ассоциативно]; «К свободе от укор его!» (РП, 3, 107) [укоров]; «Мою биющисъ томно грудь» (РП, 3, 115); «Металл, блестящ пустой красою!» (РП, 3, 130); «Стесняя дух, и втай вздыхая» (РП, 3, 131) [втайне]; «Там, — где в ущельях с шептом льяся» (РП, 3, 201) [шепотом]; «Лиющесь золото лучей» (РП, 4, 63); «смеющись вертограды» (РП, 4, 71); Как здесь природа содрогала В горах, пещерах и долинах» (РП, 4, 169) [содрогалась, ассоциативно — «содрогала» горы и т. п.]; «В темнейший кровы облеченна» (ДНВ, 3, 86); «В достоинстве, как в бедствий нашем» (ДНВ, 4, 194); «Гордящась прелестьми очес» (СБ, 233); «Исполн корыстьми недра тощи» (СБ, 237) [исполнивший?]; «Гонящусь тень во мраке ноши» (СБ, 254); «Осенней роскошью гордящась» (СБ, 270) [гордящиеся]: «Гордящесь гребнем над главой» (СБ, 275). Подчеркнем, что такого рода усечения — специфическая черта слога Боброва. Доля «усеченных прилагательных», которые «были общим достоянием всех поэтов»²³ начала XIX века в приведенной показательной выборке очень мала.

Обратный сжатию прием «расширения» словосочетания и фразы, тоже базирующийся на особенностях устной речи, представляет собой разновидность мнимых плеоназмов, функциональных в поэтическом слоге Боброва. Например: «И в твердь не прежде улетят, Как в их насмотримся в зерцале» (РП, 2, 84); «Блаженное успенье их В глубокой старости их ждало» (ДНВ, 1, 46); «Никак избегнуть не могла От сокровенного их лова» (ДНВ, 1, 122) [«лишний» предлог]; Коль не стыдит чело мое Священных ветвей от дубравы (СБ, 231) [видимо, усечение стыдится и «лишний» предлог от]; «Но сострадал к судьбе друзей» (СБ, 276).

«Нарушает» поэт ради семантического углубления фразы и законы словообразования. «Не тот суффикс»: «Всегда выставливаны были» (ДНВ, 2, 145) [совмещение значений: выставлены + выставляемы]; «Жених одеян в страшный свет!» (РП, 3, 13) [вместо одет].

Подчеркнем, что в авторизованных изданиях ни один из приводимых в лекции примеров «мнимых неправильностей» слога Боброва не оговаривается в приложенном списке опечаток. То есть вышеизложенные примеры — прямая авторская воля, на которой поэт настаивал. Да и современники отмечали, что он, кстати тоже подобно Державину, «не умел» дорабатывать свои стихи, как правило лишь усложняя их поэтическую грамматику, а не делая ее более ясной, как того ожидали от него редакторы²⁴.

Особой и характерной приметой державинской стилевой традиции являются неологизмы, которые можно в избытке найти в произведениях Боброва. «В художественно-функциональном плане неологизм есть не что иное, как «свернутый» трон — метафора, внешне выражаемая единственным словом. <...> Суть происходящего в образно-художественной сфере при сотворении поэтом неологизма, как правило, такова: выражаемое в обычной бытовой речи (то есть вне личного стиля автора) словосочетанием, группой каких-то слов преображается вдруг в одно-единственное слово. При этом слова, составлявшие словосочетание, функционально заменяются приставкой, корнем, суффиксом и окончанием. Опору для филологической интерпретации протекающих при этом семасиологических процессов можно найти уже в концепции А.А. Потебни»²⁵.

Приведем примеры из совсем недавно опубликованных и прежде практически недоступных текстов поэта 1805—1809 годов: «свод сереброструйный» (СБ, 222), «пламенник брачный» (СБ, 229), «среди берез сереброкорых» (СБ, 245), «сиротейте после ней!» (СБ, 250), «против-стоять» (СБ, 253), «оземленись!» (СБ, 256), «кольчуги Самодвигов их» (СБ, 258) (Курсив авт.), «сомстит вам» (СБ, 261), «выникли в бронях» (СБ, 262), «скоровратный луч» (СБ, 264), «темно-холмисты сонмы туч» (СБ, 264), «громодержитель» (СБ, 265), «в пестро-чешуйчатой личине» (СБ, 275), «стихии зло-мятежны» (СБ, 278), «царице ледо-челой» (СБ, 279), «скипетроносный пастырь» (СБ, 281), «меч молниеродный» (СБ, 281), «внук сладкоречивый» (СБ, 284).

«Приемы Боброва в изобретении слов разнообразные. Иногда он ограничивается сопоставлением эпитетов из уже существующих (и это чаще всего): гороносныя воды, водосланый гроб (море с соленою водою), крово-млечное лицо <...> ветви сенолистны»²⁶. Последний пример С.А. Венгерова особенно характерен. Ср. строку из «Акафиста Божией Матери»: «Радуйся, древо благосеннолиственное, имже покрываются мнози»²⁷. Он показывает глубокие связи не только словотворчества, но и художественно-речевой образности и стиля Боброва с литургической поэзией.

В приведенном выше контексте анализа художественно-речевой образности можно рассматривать и использование церковнославянских форм, в ряде случаев предпочитаемых автором при формальной возможности русского варианта. Как таковой архаизацией поэтической речи это не является. Это как бы «узаконенная», с точки зрения русского языка, неправильность. Бобров вновь делает ставку на ассоциативное углубление образа: «В подобный небеси свой храм» (РП, 1, 92) [небесам]; «Что редко на земли их зрит» (РП, 2, 20) [на земле]; «с небрежением надев На плеча белыя одежду» (РП, 4, 87) [на плечи белые]; «Из дальних небеси пустынь» (РП, 4, 269); «Одежда — листвие смоковниц» (ДВН, 2, 49) [листва]; «Я не искал пустыя чести» (СБ, 224) [т.е. пустой похвалы]; «Крыле сребисты опускает» (СБ, 232) [крыла]: «Иль сам нисшел Отец веков Колебляй молний сноп багряной» (СБ, 238) [колеблющий]; «Сам Бог ста в сонмище богов» (СБ, 239); «В дружнем круге милый рай» (СБ, 251) [не в дружном, а в кругу друзей].

3

Связи стилей Державина и Боброва проявляются не только на принципиально важном уровне литературного слога, в характере поэтической семантики, но и более системно. «Последователь Державина часто узнается в Боброве. Это, помимо <...> черт проблематики и сюжетики стихов, еще и, например, особенности речевой образности, ассонансная рифмовка, наконец, особая манера строить звуковой образ <...> тяга к корнесловию весьма характерна для Боброва в самых разных его стихах. Ср. <...>: «Минули те минуты мрачны» («Мир со шведами»); «Печальна Волга кровь давно крутя врагов, / Уже снесла ее в Хвалынску зыбь валов» («Образ Зиждительного духа»); «Опершися на пень вязовый, / Зрит мрачный вид судов суровый» («Плачущая нимфа»)»²⁸.

Отмеченное корнесловие, частые поэтические этимологии осмысляются самим Бобровым в некоторых случаях как альтернатива рифме. Его поэмы «Таврида» и «Древняя ночь вселенной» новаторски написаны белым стихом, что обратило на себя внимание современников. Он писал: «Я всегда тех мыслей, что лучше стройность звуков в самом слогопадении без Рифмы, нежели Рифма, преследуемая томными стопами без стройности и согласия» (ДНВ, 1, 15) (Курсив автора).

Поэт мотивирует свою позицию решением важнейшей художественной задачи — передачей в художественном слове мысли, чему, с его точки зрения, рифма, в отличие от корнесловия, может помешать: «Но есть-ли кто из стихотворцев, хотя несколько любомудрствующих, чувствует ту великую тяжесть, что ради рифмы особливо при расгяжности слов, всегда должно понизить, или ослабить лучшую мысль и сильнейшую картину, и вместо оживления, так сказать, умертвить оную: тот верно со мною согласится, что рифма, часто служа будто некоторым отводом прекраснейших чувствований и изящнейших мыслей почти всегда убивает душу сочинения» (РП, 4, 6). Поэт, идя за Державиным, оказывается предтечей «поэзии мысли» середины XIX века (Бенедиктов, Тютчев), дав в своих произведениях не только собственно темы, но и стилевые принципы их разработки. Державину, правда, рифма «не мешала». Белый стих для него — особый частный художественный прием, например, в стихотворении «На смерть Бибикова».

Другая функция отмеченного корнесловия, ориентировки на белый стих и шире — звуковой организации текста, к которой Бобров самым внимательным образом относился, достижение «музыки в стихах» (РП, 4, 6) (чему в его случае отнюдь не мешает семантическая уплотненность слога). Для сравнения отметим, что музыкальность поэзии В.А. Жуковского, литературного противника Боброва, строится в ряде случаев на иных стилистических основаниях²⁹.

4

Кроме важнейшей натурфилософской и религиозной тематики³⁰, карамзинистской традиции оказавшейся не вполне по силам, общей чертой стилей поэтов является яркая словесная живопись³¹, другая грань (ср.: «музыка в стихах») принципиального для них синтеза искусств. Прямо, вслед за Горацием, об этом писал Державин. По его мнению, поэзия «по подражательной своей способности, не что иное есть, как говорящая живопись»³². О живописи как содержательной составляющей своей поэзии упоминал к Бобров (ДНВ, 1, 15). О поэме «Таврида» (позднее название «Херсонида») критик отмечал: «Бобров имел необыкновенный дар изображать предметы: часто он обрисовывает их немногими, но резкими чертами и как будто приносит перед глаза <...> Автор Херсониды особенно успел в описании величественных и ужасных красот природы <...> Картинный и сильный язык составляет отличительный характер Херсониды»³³.

Неслучайно само слово живопись, его дериваты и семантически близкие к нему слова (картина, рисунок, краски и т. п.) регулярно встречаются в его стихах. «Таврида» открывается предложением Музе восславить «сей живописный мир чудес» (РП, 4, 17), «живописей мир» (РП, 4, 18). Херсонес природа «Снабдила красок разнобоем» (РП, 4, 19), а поэт разбирается «В оттенках неких сей картины» (РП, 4, 20). Восхищение вызывают не просто «виды», но конкретно — рисунок: «О друг природы, — обратися! Зри сей рисунок! — усмехнися!» (РП, 4, 20).

Детально разворачивающийся зрительный образ, обилие цветовых эпитетов (иногда сложных, неологизмов), приподнятый эмоциональный фон, сквозные аналогии с произведениями живописи, «энциклопедичность» флоры изображаемых мест — вот характерные черты бобровской словесной живописи. Приведем одно из многочисленных ярких описаний «Тавриды»:

Какие непостижны виды

В час утренний и в час вечерний
Испытный взор еще обрящет

На сем долины возвышеньи?
Лиющесь золото лучей
Проникнув с силою победной
Косой чертою упадает

На сопротивные хребты:
Тогда — явится вдруг очам

Единственна картина здесь. —
Вотще с утра висят туманы,
Доколе расточит их полдень;
Вотще над сумрачной долиной
Они в вечерний час слоятся;
Лучи светили озлащая,
Иль вдруг насильно облекая
Их в некий сребро-синий цвет

Ткут из паров воздушных легких
Прекрасны седьмицветны нити.
Какое зрелище бесценно?
То пурпурны, то изумрудны,
То Хрисолитны переливы

В воздушных полостях играют
Между ясенными тенями,
Среди орешников, средь тутов,
Среди раин высокопарных.
Какая живопись природы? (РП, 4, 63)

Выявленные ранее черты слога поэта в данном случае «работают» на создание словесно-живописной картины. Эго словообразовательные «неправильности», связанные с моделями устной речи, непостижны (вместо непостижимый), испытный (вместо испытующий), седьмицветны (ср. у Грибоедова, «верст больше седьмисот»), ясенные тени. Также — усеченно лиющесь; эллипсис («Тогда — явится вдруг очам»): сложный эпитет-неологизм сребро-синий и т. п. Финальный вопрос-восклицание фокусирует картину в едином образе живописи природы. Образ этот ранее детализирован, в частности, через богатую цветовую его составляющую: золото лучей; озлащая; сребро-синий цвет: седьмицветны нити; пурпурны, изумрудны Хрисолитны переливы и др.

Седьмицветны нити (ассоциативно — радуга) — характерная для Боброва библейская аллюзия, воспоминание о Божием обетовании, что мир больше не погибнет от потопа (Бытие 9:13). Она о выдаст и к Апокалипсису: «В Откровении (IV, 3) мы читаем, что вокруг престола Божия была радуга, подобная смарагду, и в X гл. (ст. 1), что над головою ангела, которого видел Иоанн, была радуга»³⁴.

Как видно, внутренняя форма данной словесной картины раскрывается не только в соотнесении с пейзажной живописью. Важный ее план — ассоциации с Небесным Иерусалимом, чаемым христианами. Именно он в Откровении дан как необыкновенно яркий зрительный образ: «Стена его построена из ясписа, а город был чистое золото, подобен чистому стеклу. Основания стены города украшены всякими драгоценными камнями: основание первое яспис, второе сапфир, третье халкидон, четвертое смарагд, пятое сардоникс, шестое сердолик, седьмое хризолит, восьмое бирилл, девятое топаз, десятое хризопрас, одиннадцатое гиацинт, двенадцатое аметист. А двенадцать ворот — двенадцать жемчужин: каждые порота были из одной жемчужины. Улица города — чистое золото, как прозрачное стекло. Храма же я не видел в нем, ибо Господь Бог Вседержитель — храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его, и светильник его — Агнец» (Откр. 21:18 — 23).

Образ Боброва исполнен золотого цвета солнца (см. выше). Ср.: «город был чистое золото <...> Улица города — чистое золото <...> слава Божия осветила его». Общим в картинах, помимо обилия ярких цветов-камней (ср.: «изумрудны переливы»), является и один из них — «блестящий подобно золоту»³⁵ хризолит («седьмое основание» города). Согласно толкованию св. Андрея под этим камнем в Откровении «обозначается, быть может, Варфоломей, блистающий многоценными добродетелями и Божественною проповедью»³⁶. Так, за яркой словесной живописью Боброва открывается библейская образность, вероятная аллегорическая параллель многообразные цвета — «многоценные добродетели». И, в конечном счете, — Слово спасения (Ср.: проповедь Варфоломея), ведущее к Небесному Иерусалиму. Бобров в этом случае опирается на литературу русского барокко, в первую очередь произведения Симеона Полоцкого, творческим наследником которого стал в XVIII веке современник поэта А.А. Ржевский.

5

Анализируя поэтический стиль Семена Боброва, одного из наиболее ярких русских поэтов рубежа XVIII—XIX веков, основное внимание мы уделили вопросам его индивидуального слога, тем чертам, которые позволяют говорить о нем как о прямом литературном ученике Державина, продолжателе его стилевых традиций, весьма ярком и оригинальном. Обоих поэтов сближает не только религиозно-философская тематика, ярко выраженное в слове православно-христианское мировоззрение, но и конкретные приемы построения словесного образа, связанного с устной русской речью, особенности ассоциативной поэтической семантики. Общей является и установка на синтез искусств — «музыку в стихах» и словесную живопись. Бобров дал русской литературе уникальный опыт использования белого стиха (со стилевым акцентом на корнесловии), разработал принципиально новые для отечественной словесности крупные поэтические жанры: описательную поэму («Таврида») и религиозно-философскую эпопею («Древняя ночь вселенной»). Поэтический стиль и образы Семена Боброва, казалось, безвозвратно забытого поэта, весьма значим для развития литературы XIX (Пушкин, Тютчев, Бенедиктов, ранний Некрасов и другие) и начала XX века.

Как отмечалось, для традиций стиля Державина характерна образность религиозного и, как следствие, нередко мифопоэтического плана. Поэтому от анализа слога Боброва, который в ряде существенных черт развивает особенности слога Державина, обратимся к мифопоэтическим образам «певца Тавриды» и выявим соответствия с традицией Державина в этом важном аспекте.

Примечания

1. Минералов Ю.И. История русской словесности XVIII века. С. 234.

2. Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество. С. 147, 165.

3. Минералов Ю.И. История русской словесности XVIII века. С. 236—237. Выделено автором.

4. Лотман Ю.М Успенский Б.А. Споры о языке в начале XIX века как факт русской культуры («Происшествие в царстве теней, или Судьбина российского языка» — неизвестное сочинение Семена Боброва) // Успенский Б.А. Избранные труды. М., 1994. Т. 2. См. также: Камчатнов А.М. История русского литературного языка. М., 2006. С. 474—476.

5. Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество. С. 25, 32.

6. Там же. С. 150.

7. Пумпянский Л.В. «Медный всадник» и поэтическая традиция XVIII века // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. Т. 4—5. М.. Л., 1939.

8. Альтшуллер М.Г. С.С. Бобров и русская поэзия конца XVIII — начала XIX века // XVIII век. Сб. 6. М.—Л., 1964.

9. Пумпянский Л.В. Поэзия Ф.И. Тютчева // Урания. С. 50.

10. Браиловский С.С.С. Бобров (Историко-литературный очерк) // Известия историко-филологического института кн. Безбородко в Нежине. Т. 15. Отд. 12. Нежин, 1894; Брокгауз Ф.А., Ефрон И.А. Энциклопедический словарь. Т. 7. М., 1891. С. 134, Венгеров С.А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней). Т. 4. Отдел 1. СПб. 1895. С. 57—65; Розанов И.Н. Русская лирика. От поэзии безличной к «исповеди сердца». М., 1914; Русский биографический словарь. Т. 3. СПб., 1908. Репринт. М., 1995. С. 124—125.

11. Венгеров С.А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней). Т. 4. Отдел 1. С. 61.

12. Пумпянский Л.В. Поэзия Ф.И. Тютчева // Урания.

13. Библиографию см.; Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество. С. 203—204.

14. Минералов Ю.И. История русской словесности XVIII века. С. 235; он же. Теория художественной словесности. С. 169 и др.

15. Васильев С.А. С. Бобров и В. Хлебников; стилевые доминанты Державинской поэтической традиции // Ученые записки Московского гуманитарного педагогического института. Т. 4. М., 2006. О характерных для обоих поэтов «двойных прилагательных» упоминается в работе: Гриц Т.С. Проза Велимира Хлебникова // Мир Велимира Хлебникова. С. 240.

16. Якобсон Р.О. Новейшая русская поэзия // Мир Велимира Хлебникова. С. 72.

17. Коровин В.Л. Семен Сергеевич Бобров. Жизнь и творчество. С. 204.

18. Пумпянский Л.В. Поэзия Ф.И. Тютчева // Урания. С. 36; Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. С. 165—169.

19. Ср.: Минералов Ю.И. История русской словесности XVIII века. С. 171—189. он же. Теория художественной словесности. С. 95—140.

20. Бобров С.С. Рассвет полночи: в 4 ч. СПб., 1804. При цитировании по данному изданию далее в скобках указывается РП, номер части и страницы. Выделено в цитатах, кроме особо отмеченных случаев, здесь и далее мной. — С.В.

21. Бобров С.С. Древняя ночь вселенной или Странствующий слепец. Кн. 1, 2. СПб., 1807. Кн. 3—4. СПб., 1809. Далее в скобках указывается: ДНВ, номер книги и страницы.

22. <Крылов А.А.> Разбор «Херсониды», поэмы Боброва // Благонамеренный. № 12. С. 464.

23. Томашевский Б.В. Пушкин: В 2 т. Т. 1. М., 1990. С. 52.

24. Ср.: Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. С. 105—106.

25. Минералов Ю.И. Поэтика. Стиль. Техника. М., 2002. С. 170—171.

26. Венгеров С.А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых (от начала русской образованности до наших дней). Т. 4. Отдел 1. С. 61.

27. Акафисты Пресвятой Богородице в различных нуждах. СПб., 2003. С. 11.

28. Минералов Ю.И. История русской словесности XVIII века. С. 234 — 235.

29. Гуковский Г.Л. Пушкин и русские романтики. М., 1995.

30. См., напр.: Васильев С.Л. Молитва Симеона Богоприимца в переложениях С.С. Боброва // IV Пасхальные чтения. Гуманитарные науки и православная культура. М., 2007.

31. Ср.: Данько Е.В. Изобразительное искусство в поэзии Г.Р. Державина // XVIII век. Сб. 2. М., 1940.

32. Державин Г.Р. Рассуждение о лирической поэзии, или об оде // Державин Г.Р. Сочинении. СПб., 1844. С. 361.

33. <Крылов А.А.> Разбор «Херсониты», поэмы Боброва // Благонамеренный. 1922. № 12. С. 456, 457, 458.

34. Библейская энциклопедия. М., 2005. С. 540.

35. Андрей св., Архиепископ Кесарийский. Толкование на Апокалипсис. М., 1992. С. 190.

36. Там же.