VIII. Дуэль

1

Из балахонной Куровщины в Тамбов мчался сквозь зимнее убродье Загряжский во главе большого обоза, А ехал он в роскошной зимней карете шестериком — колокольцы с малиновым звоном на крутых, обвитых алыми лентами харьковских дугах. Рядом с Загряжским в одном возке его адъютант капитан Сакен, из немцев, друг и советчик его. Следом — еще одна карета четверней, в ней три петербургские метрески-красавки, коими Загряжский хочет похвалиться перед тамбовскими друзьями. Далее кавалькада из тридцати, не менее, всадников. Это нукеры Ивана Александровича, что по-кавказски обозначает близкие друзья, из молодых помещиков и помещичьих сынков куровской округи. Эти нукеры по пути в Тамбов держатся янычарами. Заскочат в мимопутной деревне в первопопавшуюся избу, требуют на свою потребу хлебного вина, а ежли мужичонка не наливает — в плети его. А если из страха и угостит и покажется мало — снова в плети. Ничем нельзя угодить янычарам. Девок преследуют, в собак стреляют из пистолей. Увидят, на водопой, на реку гонят скотину, наскочат на стадо всадники и пошел орудовать саблями: ухо бычку отсекут, а не то рог, бывает, или хвост.

Мчится, взвивая снеговую пыль, по зимнему убродью курьерский поезд, а наперед поезда клубится срамное облако, или слух: куровщина, загрязщина, спасайся, люди!.. И тотчас деревня делается впусте: забрав баб и ребятишек, мужики бегут в ближний лес — отсидеться, пока не пронесет черт янычар мимо.

Загряжский остановился в «Тавриде», заняв с метресками и свитой из нукеров весь второй этаж. Тотчас у подъезда главного питейного заведения Тамбова выстроилась очередь, будто к приезжему сенатору или ревизору: купцы с приношениями и новогодними поздравлениями, дворяне с поминками и сладкими речами, с вопросами о многолетнем здоровье и ратных подвигах Ивана Александровича на передовой линии борьбы с турками. Позабыв о том, что Иван Александрович находится со своим рейтарским полком в арьергарде, он вводит слушателей в подробности о том, как он забрал под свою десницу Анапу и еще три крепости с чудными, не запомнилось, турскими названиями...

Удивив и восхитив тамбовцев своей смелостью и отвагой, Загряжский интересуется: как вы тут поживаете? И дворяне совокупно с именитым купечеством бьют челом, недовольствуются: житья-де никому нет от супостата! Весь град Тамбов дрожит от страха перед разбойником. Просвещением, будто полюдьем, замучил. Назем не нравится ему на дорогах. В театр людей загоняет насильно. Всем поголовно смеяться велит. А ежли кто осмелится не подчиниться, в того ружьем целится. На днях устроил на ряженых челюканов повальную облаву, двух мочных мужиков зашиб до смерти, троих искалечил, а пятерых неповинно в кутузке держит.

— С этого дня он присмирнеет, — слушая жалобщиков, говорит Загряжский. — Я ему покажу кузькину мать. Я ему!..

Непременный визит боевому генералу нанесли Ушаков с Бородиным. Три деятеля уединились в особной комнате для переговоров. По окончании переговоров в комнату позван был капитан Сакен, который, как словно полководец перед началом штурма крепости, зачитал перед военным советом экспозицию готовящегося штурма. Вот ее текст, найденный на пожелтевшем от времени листе бумаги в библиотеке Ивана Александровича среди вороха ни на что не годных болванок. «Наши силы: тридцать нукеров под водительством генерал-майора Ивана Александровича Загряжского. Обещают присоединиться столько же из числа купецких детей города Тамбова. Цель: сломить упорство неприятеля, поставить его на колени, с тем, однако, чтобы он попросил пардону. Конечная цель: отрешение разбойника Державина от должности начальника губернии. Действия: отряд под водительством генерал-майора проводит демонстрацию силы: шум, угрозы, стрельба из пистолей и ружей, требование выдать головой плененного машиниста Барзантия. В случае отказа выдать машиниста, Загряжский вызывает на дуэль Державина и убивает его выстрелом из пистолета. В случае ежли Державин откажется от поединка, произвести скандал, после чего составить в правительствующий сенат челобитье с обвинением начальника губернии в поступках, роняющих честь и достоинство властного лица Российской империи. Экспозицию составил капитан Сакен 4-го дня генваря, 1788 года от Р.Х.».

Сия историческая экспозиция была безоговорочно одобрена и утверждена военным советом, и доблестный военачальник тотчас принялся осуществлять ее.

2

Вечером — движение и шум по Тамбову. Срамное облако, или слух, будто хвостатый змей с молниеносной быстротой облетевший все слободы и посад, заставил обывателей всех сословий принять меры предосторожности. Крепко-накрепко запирались тесовые ворота, многие из страха заколачивали их на аршинные костыли. Задолго до сумерек захлопывались ставни, созывались с горушек детишки, где они между собой удовольствовались катанием на салазках. От дома к дому передавалось: куровщина! Все цепенели в испуге, как от холода. Куровщина, или загрязщина, все знают, что это такое: или изобьют, или ограбят. Частенько совершает налеты со своими воями Загряжский. Дважды он ходил на подобные приступы в 1785-м, когда его полк был расквартирован в Тамбовской губернии. Надоест рейтарам грабить и развлекаться в деревне, отправляются они с ведома своего командира в город — и пошло веселье! И винные лавки разбивали, и амбары очищали, и по обывательским погребам шнырили. А управы на Загряжского никакой, ибо он с кем-то там в дружестве в сенате, у Потемкина в чести. В последние два года Загряжский буйствовал меньше, но не потому, что устрашился кого-либо или устыдился разбойных забав, а потому, что его рейтарский полк отведен на юг, на Кавказскую линию.

А теперь он снова здесь появился. Хоть и без полка Соловей-Разбойник, Одихмантьев сын, но все одно всем его боязно.

Куровщина!

Мчится верхом на конях войско Загряжского: рев, крики, посвист. Впереди сам Загряжский в белой, как имам, папахе, в черной бурке, конь под ним — рысак из Кабарды. В зубах у отважного генерала длинный чубук от трубки, дым из нее как из трубы винокурни, усы вразлет. Чуть позади за ним, справа, — капитан Сакен. А дальше — верные нукеры. Вслед за нукерами — купецкие дети Тамбова, присоединившиеся к Загряжскому, все при оружии: у иного в руках дубина, у иного — рогатина.

«Куровщина!» — смотрит со стороны на шумное воинство монастырский послушник, крестится. Нищие в лохмотьях прячутся за угол, а иные, дабы не смяли лихие кони, норовят скорей уподобиться тетереву, нырнуть в сугроб и затаиться. Лотошники падают всем телом на свои лотки, прикрывая от разграбления ходовой товар — Пирожки с мясом, шаньги с начинкой.

Не льстится куровщина на мелочную поживу, скачет мимо. А торговцы встревожены: кто знает, что на уме у загряжских воителей, может, берут в окружение?.. Блинник, пахнущий коровьим маслом, гасит уголья, мечет на салазки горячие сковороды и таган железный с раскаленной докрасна ногой. Все по-доброму, но упустил блинник то обстоятельство, что в салазках у него листы бересты, на кои он мечет выпекаемые блины. От раскаленного тагана береста затлела — пожар получился. Блиннику кричат прохожие: «Дорофей, горишь!» — но не слышит трусливый блинник, торопится. Так с пожаром и въехал к себе на подворье... На ближней церкви сполох ударил: бом, бом! — суматоха, смятение, как словно в додержавинские времена, когда жилые строения были покрыты соломой, аль как в глубокую старину, когда на Тамбов налетали степняки.

Дым м огонь все больше, шум по Тамбову разрастался. Собралась толпа народу. Прибыла еще не протрезвившаяся после Нового года команда пожарников. Пожарники принялись было качать насос, а воды нет: ее схватило холодом в бочке, заковало льдом.

Вот так куровщина!

А она, куровщина, шумным страмным облаком летит по городу, мимо кремля и монастыря, мимо приказа общественного призрения — главного виновника скольких нищих в Тамбове, промышляющих подаянием, мимо магистрата, по Дворцовому проезду — напротив дома начальника губернии остановилась.

— Гей, гей! — заорал хриплым с перепоя голосом арьергардный победитель турок. — Гей, Державин, слышишь? Покажись, слово скажу!

В окнах — никого. Привлекая к себе внимание, Загряжский стреляет вверх из пистоли.

— Эй, Державин, отдай подобру мово машиниста!..

Из дома ни звука.

Еще дважды стрелив вверх из пистоли, Загряжский поскакал прочь. Конная лавина — за ним.

Тамбов затаился: что-то будет!..

3

В доме Державина создан осадный совет. Поставлен один вопрос: что делать? И как на грех у членов совет нет единодушия. Андрей Михайлович с Гавриилом Романовичем придерживаются того мнения, что буянские выходки Загряжского обозначают одно — генерал берет на испуг. Матвей же Дмитриевич, как человек ратный, имеющий опыт в баталиях, полагает наоборот, что военные действия Загряжского протекают по заранее составленной экспозиции: проводится демонстрация, за нею должен вскоре начаться штурм. Следственно, необходимо изготовиться к решительной обороне, для чего привесть губернскую роту, испроломить в заборе бойницы и, в случае необходимости, открыть пальбу.

Важность и серьезность, с коими Булдаков высказывает свое мнение, озадачивают Державина, он уже подумывает, не склониться ли ему на сторону своего верного оруженосца, но Нилов приводит убедительные доводы в защиту общей с начальником губернии точки зрения, и Гавриил Романович успокаивается.

— Нет, Матвей Дмитриевич, — говорит Нилов, — никаких ответных мер против Загряжского нам принимать не следует. Я этого полководца знаю давно. Он нахал, но он и трус. Ни на что решительное он не пойдет, хотя его, видно, и подзуживают как собаку. Он только нас пужает. От нас требуется одно — хладнокровие и спокойствие. Дурак же погалдит да и уберется.

— А ежли он напустит на нас свору? — сомневается Булдаков.

— Не будет никакой своры, — упрямо стоит на своем Нилов. — Его цель — пошуметь, вывести из себя Гавриила Романовича, дождаться от него какой-нибудь несдержанной выходки — и тотчас же приняться за донос в сенат.

В дверь осторожно постучали — вошел Барзантий, бледный, взволнованный.

— Ваше высокопревосходительство, — дрожащим голосом обратился он к Державину. — Позвольте мне выразить свое огорчение: из-за моей жалкой персоны вам приходится испытывать подобные страсти. Разрешите, я пойду к генералу и объяснюсь с ним: из Куровщины я убрался своей волей, вы тут ни при чем. Неустойка по контракту ему выплачена, — чего он хочет!

Я все равно не пойду к нему на службу.

— Оставайтесь, Барзантий Осипович, дома, не вмешивайтесь, все уладится само по себе! — велит Державин.

— Такие страсти, такие страсти! — качает головой Барзантий. — Право, мне лучше сходить к нему, я чувствую себя перед вами виноватым.

— Нет, никуда вы не пойдете! — приказывает Державин. — А ежели ослушаетесь — Загряжский схватит вас силой и увезет к себе в имение. А вы нужны здесь!

Барзантий уходит. Осадный совет большинством голосов приходит к единодушию: терпение и выдержка! При надобности, само по себе, будет применена и хитрость, коя не возбраняется ни в какие веки в военных действиях.

Булдаков в ту ночь на ночлег устроился у Державина. Хозяин поместил его в своем кабинете. Гавриил Романович отправился к жене. Екатерине Яковлевне нездоровилось — шум и стрельба под окнами на нее подействовали самым неблагоприятным образом. Державин решил быть при ней неотлучно.

Андрей Михайлович ночью не спал, все ходил по комнате и курил трубку. В Рянзу ему нужно было, безотлагательно ему нужно было домой. Но как оставить одного любимого друга, окруженного со всех сторон врагами?..

4

Нилов уснул лишь к утру, но спал недолго: его разбудил Державин. Несмотря на ранний час, Гавриил Романович был уже в наместническом мундире, на голове парик, будто собрался в присутствие. Нилов протер спросонок глаза и потянулся к трубке.

— Прости меня, Андрей, я не дал тебе поспать, — встревоженным голосом заговорил Державин. — Дело в том, что Загряжский прислал своего секунданта, — что мне делать? Как начальник губернии, я имею право отклонить его вызов: не к лицу мне сие дурачество! Но я дворянин, моя честь...

— Погоди, Гавриил, дай собраться с мыслями, — раскуривая трубку, отвечал Нилов. — Секундант... Что-то не похоже на этого трусливого забияку Загряжского. Я думаю, и тут он берет на испуг.

— Как бы там ни было, но через четверть часа ко мне вновь войдет капитан Сакен, исполняющий роль секунданта, и я должен дать ему ответ.

— Хорошо, я встаю, — сказал Нилов. — Как твой секундант я буду сам вести переговоры. Положись, Гавриил, на меня, я тебя не подведу. Успокойся! Никакого поединка не будет!.. Года три тому, — облачаясь в бархатный халат, продолжал Андрей Михайлович, — этот разбойник вырубил на книжные болванки у меня корабельную рощу. Я судиться-рядиться с ним не стал, ибо это бесполезно, у него все суды куплены, я вызвал его на дуэль. И что? Загряжский живенько убрался, не докончив отпуска, к своему полку, а управляющему велел со мной рассчитаться сполна. Нахал!..

Минут через тридцать в гостиной зале вновь появился Сакен. Не снимая шапки и шинели, капитан представился: такой-то, с кем имею честь?

Сподвижник Загряжского был высок ростом, маленькие свиные глазки ощупывали все цепко, а вот в глаза собеседнику почему-то смотреть избегали. «Наверное, на душе у этого вояки много мерзкого, ежли он боится смотреть людям в глаза», — отметил про себя Нилов, прямо глядя на секунданта.

Андрей Михайлович назвался. В бархатном халате, словно преважнецкий барин, он сидел в пуховом кресле, развалясь и лениво позевывая.

— Гавриил Романович Державин, действительный статский советник и начальник Тамбовской губернии, кавалер и прочая, — лениво цедил он слово по слову, — изволил просить меня договориться с вами о поединке, Мы хотим знать, какой род оружия избирает господин Загряжский.

— Разумеется, пистолеты, — отвечал Сакен. — Иван Александрович первый у нас в полку стрелок из пистолета.

— Бывший лейб-гвардии Преображенского полка поручик Гавриил Романович, — говорил Нилов, — тоже лих на пистолетах. Не раз он сражался на поединках и одерживал, как вам, наверное, ведомо, блистательные победы. Однако сейчас он отказывается от излюбленного вида оружия. По праву вызванного на поединок, он предпочитает отстоять свою честь на ножах.

— Ножи-кинжалы? — удивился Сакен. — Что за варварство, объясните мне, господин Нилов?

— Никакого варварства, — спокойно отвечал, прочищая соломинкой чубук, Нилов. — С кем другим, наверное, Державин дрался бы на пистолетах. Но с господином Загряжским он намерен сразиться только на ножах. Не удивляйтесь, капитан, я вам все объясню. Дело в том, что как Державин, так и Загряжский, оба эти дворянина имеют одно и то же, татарское, происхождение, чем, между прочим, любит гордиться Иван Александрович. Предок его, всем ведомо, Исахор, боярин, или мурза, выходец из Золотой Орды. Предок Державина — Багрим, тоже мурза, выходец из Золотой Орды. Уважая закон предков, Державин со своими сородичами дерется только на ножах, в чем, скажу вам, Сакен, по секрету, он изрядно преуспел.

Выслушав Нилова, Сакен щелкнул каблуками и удалился.

Вошел Державин.

— Ну что, мой друг?

— Мы договорились с Сакеном о роде оружия, — с серьезным и озабоченным видом отвечал Нилов. — Ты будешь сражаться на поединке со своим врагом по обычаю твоих предков-татар на ножах.

— Что за неуместные шутки, Андрей! Какой обычай, какие ножи? — сердито заговорил Державин. — Я по обычаям чисто русский. О мурзе Багриме, конечно, записано в родословце, но имеет ли это значение!.. Я решительно отказываюсь от ножей!

— Нет, Гавриил, с Загряжским тебе придется драться на ножах, — повторил Нилов. — Менять решения не будем, дабы нас не заподозрили в трусости.

В это время один за другим на Дворцовом проезде за окном прогремели пистолетные выстрелы. Вслед за тем донесся удаляющийся топот конских копыт. Нилову надоело валять дурака, и он расхохотался.

— Слышишь, Гавриил, — сказал он, головой показывая за окно. — Отступает твой супротивник. Больше он не пришлет к тебе своего секунданта. Я же говорил: он великий трус. От твоего имени я предложил ему драться на ножах, а он утек как заяц. Ну и генерал — победитель турок!

Уяснив, что к чему, расхохотался и Державин.

— Комедия!

В гостиную залу вбежал одетый кое-как Булдаков. Он спал в кабинете сном праведника — стрельба за окнами его разбудила. Полагая, что началось, он схватил свой пистолет и саблю и поспешил на помощь любимому другу.

— Поздно! — катаясь на пуховой софе, кричал Нилов. — Атака отбита, неприятель позорно бежит. Виктория! Ура!

Булдаков вращал глазами, не понимая, что тут происходит.

А Загряжский целый день наносил взволнованные визиты тамбовскому дворянству и купечеству и рассказывал всем, как он вызвал на дуэль начальника губернии Державина, а тот струсил, стоял на коленях и испрашивал пощады...

В середине дня владыка балахонной Куровщины в сопровождении верных нукеров и примкнувших к ним купеческих сынков еще раз проскакал по Тамбову, пугая собак и ворон с галками, ютившихся на мерзлых ветвях деревьев монастырской рощи, после чего удалился в «Тавриду», где петербургские метрески давно поджидали своего падишаха, чтобы выразить ему свою любовь и преданность.

В ночь, было слышно, Загряжский убрался в Рязань — бить челом генерал-губернатору Тамбовского наместничества на распоясавшегося вконец Державина.

В последующие дни стало ведомо, что Иван Александрович отбыл в Киев, где в это время находился светлейший князь Григорий Александрович Потемкин, — доложить ему, какие обиды причиняет Державин таким прославленным полководцам, к каковым относится потомок мурзы Исахора. Нилов же, убедившись, что опасность для друга миновала, поспешил выехать домой, в Рянзу. Что там ждало его?..

Девятого дня января 1788-го из Рянзы с курьером пришло печальное известие: сынок Андрея Михайловича и Елизаветы Корнильевны Андрюша скончался от дифтерита. Искусства ученого доктора Лимнелиуса было бессильно перед коварной болезнью. Через два часа по получении скорбной вести цуг из трех лошадей уносил губернаторскую зимнюю карету на полночь от Тамбова. В теплом возке, закутанная в меха, сидела Екатерина Яковлевна, рядом с ней в дохе Державин. Катенька не отрывала платка от лица своего: горе Елизаветы Корнильевны было и ее горем, и она спешила к подруге разделить скорбь и утешить. Державин, спрятав лицо в воротник дохи, дремал с закрытыми глазами.

Весть о Загряжском, поскакавшем в Киев жаловаться, не могла, конечно, не обеспокоить Гавриила Романовича, хотя он и не чувствовал себя перед дальним потомком Исахора ни в чем виноватым. Наветное челобитье могло повредить Державину во мнении Потемкина, чего ему не хотелось. Со светлейшим князем у Державина было давнее знатство и приязнь. Хотя в свое время любимец Екатерины уволил его из гвардии, он, тем не менее, ценил в Державине пиита и всегда за него стоял. Кто знает, думал Державин, возможно, ему еще не раз придется обратиться к Потемкину и просить у него защиты. И потому, возвратясь из Рянзы в Тамбов после погребения маленького Андрюши, Гавриил Романович сел за письмо к одному из своих друзей в Екатеринославском наместничестве, служившему под началом у светлейшего князя Потемкина. Вот краткая выдержка из этого письма: «...то теперь он, (Загряжский) распустил слух, что едет в Киев жаловаться и бранить меня перед светлейшим князем. Для того я тебе, любезный мой друг, и описал подробно сию историю, что ежели он будет в самом деле меня злословить и обносить у князя, то ты, хотя я ничего дурного не сделал, постарайся отвратить клевету, где тебе пристойно и способно будет, ибо, право, уже у меня от бездельников голова кругом идет, а стерпеть и дать своевольничать не могу, лучше оставлю службу...»