II. Русское солнце

Матвей Бородин изволил в одночасье изречь истину: велика и преизобильна земля русская есть! И он, бесспорно, прав. Оттого-то, наверно, русские люди и берегут ее, и любят, и не уступают никому ни пяди. И гордятся, и хвалятся ею. Земля — особенная, просторная, а это означает, что всем верноподданным без тесноты можно ужиться как друг с другом, так и, само собой, с предержащей властью. Чуть утеснение по ходу от людской прибавки — облюбовывай, как велось от века веком, дремный лес, твори поджог, а как исполыхают и кусты, и мхи, и дерева, так взборони землю веткой, наперед того бросив в нее зерно, — такая уродится рожь, что проедет вершный — не видно. Что до власти, то чуть начнет она притеснять, русский человек ей в ножки: прости, мол, матушка! — а сам в бега. Дикое вольное поле примет. Урал махнет рукой, — иди, дескать, парень, не лишний! — а не то раскроет широкие объятия Сибирь, где сотни лет уже людей в недохвате. И погодье благоприятствует. Солнце греет и печет в самую пору. Дожди выпадают сколько их надобно. Сухости, влаги, снегов, и трав, и оградительных лесов — всего вдосталь. А хлеба какие вызревают! Рожь, пшеница, овсы, лен!.. Ради истины нельзя не сказать, случаются и неудобь-годы: и засухи сушат, и беспрерывные дожди заливают, и озимые вымокают или, наоборот, вымерзают. Но все это не так уж часто, да и то по правилу: за грехи наши. Да, за грехи!.. Солнце — за грехи! — встает не похожее само на себя. То оно, как при Иване Грозном, выкатывалось из-за края земли окровавленной секирою; то, как при Федоре Ивановиче, царе-юродивом, любившем пономарские забавы, висело в небе медным колоколом; то, как при Петре Первом, в своем упорстве не щадившем ни себя, ни верноподданных, сверкало с неба разгневанным оком...

Разное обогревало Россию солнце. Сказывают, в годы царствования мудрыя Елизавет солнце часто подымалось в небо смеющимся. Видно, оно над дворянством смеялось и ближним царицыным окружением, которые, по примеру самой скипетродержательницы, сначала предавались по салонам танцам с вывертами, потом, как надоело, увлеклись французскою кухнею: своя, отеческая, еда, видите ли, им приелась, вустриц заморских захотелось да трюфелей, от которых в кишках заворот, а в теле худоба до истощения.

Всходит и заходит солнце. Не стало мудрыя Елизавет. На трон воссела, умертвив с помощью подговоренной лейб-гвардии мужа своего, недолговечного императора Петра Федоровича III, Екатерина II. (В том перевороте принимал участие и Державин, служа в лейб-гвардии Преображенском полку рядовым.) Какой уж год по закоптелым стеклышкам древние старцы, с малых лет изучающие астрономической ход по кругу светил, стремятся определить, что за коронованного повелителя послал господь на русскую землю, но чего-то не могут понять, теряются в догадках. Видимое снизу солнце то вдруг засмеется насмешливо, то вдруг стыдливо, как девка рукавом, прикроется тучкой. Долго ломали голову старцы, что сие обозначает, пока наконец одному астроному, что обретается на самой вершине Уральских гор, откуда до солнца, говорят, рукой подать, не открылось истинное. Солнце оттого то вдруг прикроется стыдливо, то захохочет вдруг этак горько, сквозь слезы, объявил с вершины горы старец, что ея императорское величество, восседая на российском престоле, ведет себя неправильно — смеется над обычаями старины. Заместо того чтобы честно замуж выйти и жить как все люди, она развела конюшню и содержит в ней гривастых полюбовников, или фаворитов. Сегодня одного заманит на свои чижовые пуховики, назавтра другого.

— А нам-то что до того? — возопили к высокому астроному верноподданные, услышав с вершины ледника страстные призывы. — Мы сами по себе, она там сама по себе, пущай ужо водит нас за руку, а в перерыве услаждается с фаворитами.

— Вот то-то и оно, что все непонимающие, — отвечал с нагорной высоты астроном. — В этих самых фаворитах вся беда ваша, разорят они вас дотла. Новый фаворит — новые траты. Старому фавориту пинка, а чтоб не обижался — дары ему денежные, крепостных душ побольше. А откуда взять царице деньги? Да все с вас же! А крепостных? А больше неоткуда, как вольных под крепость подвести...

— А ведь вроде дело толкует старик, — стали переговариваться между собой люди. — Зло большое и разор от фаворитов. А больше ничего.

— Что за жизнь! — слышится ропот по заугольям империи. — Худая жизнь! Нужда, недохваты, а ей и горя нету...

Те же, что позлей, с шепотной угрозою: нет-де на тебя, царица-птица, Емельки нового, он бы тебе в память о Петре Федоровиче, царе законном, которого ты свергла, задал трепку.

А от тех верноподданных, кто спознался с расколом, от тех из глухих лесов, где они от притеснений власти вынуждены укрываться, иной ропот слышен. Протопопа Аввакума на тебя, царица, священномученика, нету! — вот что из лесной глуши слышится. В срубе он исполыхал, властью сожженный. А будь он жив, он, пророк, не убоялся бы прямо в бесстыжие очи твои выпалить: бесовка, блудница вавилонская! На троне сидишь, антихристовым кобельем окруженная, нет на тебя погибели!

Ропот в России. Но ропот глухой, едва слышимый. А почему? Да потому, что старцев-астрономов, кои в стеклышко на солнце глядят, мало. Понимающих людей в России мало. А ежли появится какой ни на есть одиночка, так его живенько во узилище упекут али в Сибирию ушлют в ссылку. Оттого снаружи в России, как на море в тихую погоду, тишь и благодать. Оттого и к солнцу, какое оно, — смеется ли, плачет ли, — у людей мало внимания. Греет, урожаи растит — и слава богу! Что солнце в небе, когда царица на троне сидит! Ея величество на престоле — вот солнце! Засмеется на троне — всем смешно, огневается — всем страшно.

Словом, одним дыхом живет православный мир, все его многочисленные сословия: чем ни занимайся — молотом по раскаленному железу бей, барыши пересчитывай, просо сей, барки с хлебом сплавляй, плоты гони, на турка дави колоннами, — всем чем угодно занимайся, но на трон, откуда светит солнце, коситься одним глазом не забывай, ибо оттуда вся жизнь, все твое благополучие...