«Невежда средь своих наук...»

За скромным, но скоромным обедом, поданном на серебряной посуде, без вина, Иоанникий показался здравым и толковым наставником.

— Какие же предметы изучают школяра в семинарии, вам подвергнутой?

— Языки латинский, греческий, русский и церковнославянскими. Арифметику, священную историю, церковный устав и катехизис.

— А географию с астрономией, химию, литературу?

— Сии науки светские, Священным Синодом к преподаванию возбранены.

— Прискорбно. Лжепрогрессисты ваши святейшие ход науки, как и светил небесных, остановить не в силах. Православие же не на повериях и предрассудках, а на вере жиждется. Чем грамотнее духовники, тем здоровее духом народ русский. Знания физики, химии, анатомии в нем трезвление и размышление о жизни вызывают.

Феодосий поддакнул:

— И брань блудную подавляют, любостажательный ущерб телу приуменьшая. В конце обеда епископ потребовал от архимандрита отчет по полной форме. Тот поправил опояску на обширнейшем чреве, чем унял волнение, и, собираясь с мыслями, затискал лапищей подбородок, задергал черноседую бороду:

— Тыща рублей, на содержание определенная в нынешнем годе, до сих пор не получена. Третьего дня, в среду предостатний учитель отец Леонид монатки смотал. В нашей епархии, вам и без меня ведомо, учительствующих лиц среди причтов нету, а Рязанская консистория на наши письма призывные никого не присылает. Кто за 25 рублями в Нижний Ламов попрется? А стоящий не меньше ста стоит. Крыша дырявая. Кое-как камышом покрыли, стены текут, мокнут, пол гниет.

Столы со скамьями в классах от силы недюжинной ученической поломаны, новые построить не на что. Доски грифельные до негодных дыр исписаны, книги в ветхость рассыпальную пришли...

— А тридцатина в амбары поступает?

Феодосий спросил о тридцатой доле урожая, определенной к сбору с церковных земель на содержание и пополнение семинарского провиантского запаса. Нерадивые причты, почитавшие семинарию неполезной нахлебницей и захребетницей, отнекивались и отлынивали от повинности то отдаленностью, то бездорожьем.

— Посылал я нарочных со строгим наказом в Кирсановский и Шацкий уезды. Да куда там! Или плакаются, или укрываются, а то и впрямую отказываются от наряда нашего. А в Новом Томникове послов моих сначала напоили допьяна, а потом избили до полусмерти. Старшина Трифонов в наглую супротивничает, мол, указ консисторский ему не указ и памятку от господского приказчика требует. В Борках, владыка, и того хлеще, священник загодя от архиерейской команды в лес утек, а племянники евонные в дубье ее приняли, еле ноги унесли...

— И сколько же согласно ведомости учеников числится?

— Девять душ осталось. И те большей частью дети бесприютные, пономарские и дьячковские сироты, на семинарский хлеб севшие по наряду и ради нищенства. Босы и беспокровны. На пустое брюхо какое учение, когда кишка на кишку челобитную строчит.

Иоанникий провел начальство по семинарским кельям, холодным, грязным, давно не беленным. Двор зарос крапивой в рост, повсюду валялся мусор, щедрые дожди налили неиссыхающие лужи. У стены благоухала куча гниющей репы. Переполненные отходами мыслительной работы желудков семинаристов выгребные ямы распространяли непереносимые вони.

Феодосий, раздраженный до крепкой твердоречивости, обозвал в сердцах настоятеля шапральщиком и вокаболом. Не духоосветителем, а душеотравителем. Угрозил присланием ревизии по его грешную душу и, увлекая за собой правителя, покинул сию, по его словам, «юдоль нечистую».

Возвращался Державин в Тамбов в одиночестве, оставив владыку и Указ о наборе учеников в Главное народное училище в Нижнем Ламо-ве. Феодосий, озабоченный положением дел в семинарии, остался для совместных с уездным начальством усилий по взятию церковников в науку. Предполагалось насильное наполнение классов. К особо же отлынивающим пускались в ход штрафы и заключение в консисторскую тюрьму. Охотников до учения наблюдалось негусто. Родители по повальному невежеству усердно укрывали детей во тьме неграмотности от света учености.