Советник уголовный

Бельский, выйдя от наместника, зло выругался. В который уже раз этот стихоплет поперек дороги рогатки ставит. Добрался, нюхальник въедливый, и до разбойной статьи доходной. Она после мзды на втором месте стоит. Стоит и стоит! Придется насмерть стоять и отстаивать до конца. Пан или пропал. Он или я. А ведь чуток до трехсот тыщ заветных не хватило. Сравнял бы счет и сам ушел. Никто бы и не вспомнил. Мало ли людей в Диком Поле пропадают без известия. Сегодня вон двоих по наследству без вести убывшими признали. Ловко он под меня подсусеживается. Только накось выкуси, в посконине на канифас я больше не ходок!

У кого деньги, у того и сила. Сильнее денег только один Бог. Сына Божьего за тридцать серебренников продали, а если все деньги на земле собрать, то и Отца небесного купить можно. Купится и еще как, чтоб от всеобщего зла род людской избавить.

А кто за ним и что? Булдаков ослопина и Гасвицкий дубина? Невелики птицы. И на Державина облыжка и обноска найдется. Обмараю — не отмоется и в Трегуляевском источнике.

А бомбардира этого стаеросового глушить придется, как осетра бешеного. К нему другая сила нужна, кулачная. Таких лишь кремневка или рогатина усмиряет. Бельский за тяжкими беспокойными размышлениями не заметил, как оказался в Палате за любимым резным дубовым столом. Ударил серебряной палочкой по хрустальной подвеске. Мелодичный звон отворил тяжелые двери и на пороге возникли два повытчика. От обычных канцеляристов их отличало немногое — морды воротом, руки лопатами и в плечах косая сажень.

— Ну что, орясины безмозговые? От чего более опухли? От безделия иль пьянства? Надобность ваша появилась. Ты, Никодим, бери моего Клена да скачи в Моршу, Спасск, Шацк и Кадом. Неделя тебе сроку с возвратом. Атаманцам передашь: Держава облавы начал производить повсеместно. Особливо боятся пусть майора Гасвицкого. На внешность — бугай здоровенный, с бровями бобровыми и нос картошкой. С ним не цацкаться — враз на тот свет отправлять. Заодно письмецо по нижним расправам развезешь. С каждого судейского по 10 рублей причитается. Давненько не собирали. Не обедняют от щедрот людских. Через тех, с кем раньше связывался, не действуй. Других найди. В лес сам влезь. Драгун не бери — лишние повидцы ненадежные. Тебе ли лихих пострашиваться? На тебя глянешь — любого прослабит. На тебе, Федот, лежат Козлов, Избердей, Липецк и Елец. Что слышал, повторишь слово в слово. С липецких тезиков по тридцати возьмешь, у них в нынешнем годе железо подорожало. Все в чугунки уложили или еще раз повторить? Олухи царя небесного. В дороге про себя заталдычьте, как Псалтырь. С богом, отдирки сарынские.

Он подошел к высокому секретеру из гнутой карельской березы, инкрустированному речным перламутром, доставшемуся ему за бесценок при распродаже державинской мебели. Ввиду финансовых затруднений правитель недавно пустил с молотка пять возов, прибывших из Олонца. Вынул из жилетного кармашка медный ключик, изображающий морского конька, открыл полукруглый шкафчик и вытащил синего стекла штофчик и три покала.

В благодарность за труды ваши подлые, прошлые и будущие чести удостаиваетесь из одной посуды с самим председателем Уголовной палаты винопийствовать. Никодим с Федотом осклабились, обнажив ослепительно белые зубы, свидетельствующие об их лошадином здоровье и постоянном лузгании семечек.

Бросил в рот ароматную миндалину. Двое шумно выдохнули пряный дух хлебного вина:

— Благодарствуйте, ваше высокоблагородие!

— Ежели все в точности и неукоснительно исполните, получите по сто рублей, по пяти десятин в Пичаевской волости и чин регистраторский. Оба вновь засветились белым оскалом и склонили бычьи головы в поклоне.

— Пшли вон, готовьтесь в путь.

Оставшись наедине с самим собой (самое для него приятное общество), принялся думать о Державине.

Непонятного свойства и непостижимых действий человек. Будто с Луны свалился. До таких чинов дотянулся, а честный и наивный, как дите малое. Чудо несусветное. Уважения всяческого был бы достоин, если бы других не трогал, в рамки собою придуманные вгоняя, по рукам бия и отбивая.

Ничего у него не получится. Те, кто повыше, охоту отобьют. Белая ворона в волчьей стае не живет — разорвут в клочья, только перья полетят! Мне бы его место наместническое, я бы развернулся! Но прошлые грехи через плетень судейский перескочить не дают. Даже у Васильева с Вяземским силенок не хватает выше подсадить. Итак, чего уж Бога-то гневить — из каторжан в советники статские. Отуреть можно. И управляется правитель Державин как-то сикось-накось. Театр открывать собрался, училище, типографию, богадельню. Книжки-газетки из Москвы выписывает. В доме у него танцы, спектакли, представления. А я бы перво-наперво торговлю взрастил бы. От нее всем благоденствие: и казне, и жильцам местным и народообращение культурное между губерниями.

Как и большинство верхних чиновников, Бельский деньги лихоимские тратил на закупку земли... Скупал все, что под руку попадалось, — пашни, угодья, луга заливные и сухостойные, неудобья и болота. Постепенно превращался он в землевладельца, почти равного Воронцовым, Волконским и Загряжским. Только досада брала — им-то все даром, царь пером махнул — дуновение воздуха, а богатства неоглядные. Может, Державин и прав — взяток брать не след, но что изменится, если брошу? Вокруг все на круг берут. Не берет только блаженный или богач. Но тех и других по пальцам пересчитать. Воистину, у кого денег нет, тот дурак. Богатых дураков нет. На дурака денежки не ловятся.

Денежка — рыба умная, берет только на живца-хитреца-храбреца. А мимо честного и неподкупного не глядя проплывает. Державин, Ванька Чичерин говорил, жалованье на полгода вперед выбрал и в приказ призрительный сдал на нужды училища и театра. До него из презрительных сумм только ленивый не крал, а он, чудак, свои несет. Дальний прицел хитроплет задумал. Большой куш, знать, выжидает. А если нет, то самая ему пора в блаженные записываться. А виц-то, Ушаков, перепукался, перетрухался, думал, губернатор под него подкапывается. Нет, ловкий да опытный председатель Казенной палаты ему сейчас потребнее воздуха. Просто Михайле Иванычу грехи спокою не дают. У страха глаза велики.