«Чей труп, как на распутьи мгла, лежит на темном лоне нощи?»

В вечеру того же дня Державин, к крайнему своему столбняку прочитывал приказ по полку о высочайшем повелении отбыть для дальнейшей службы к Бибикову.

Прибыв в секретную комиссию, он тут же получил указку быть готовым к отъезду в любой час. Расставался с однополчанами — Волконскими, Нащекиными и Долгорукими — без сожаления. Силиться с ними в чинах — все равно, что свинью перепердеть.

Всю юго-восточную часть империи захлестнули разор, разграбление, убийства смертные без числа. К русским примкнули десятки тысяч башкир, калмык, киргизов, чувашей. Внутренняя война началась 17 сентября 1773 года с манифеста «воскресшего» царя.

Петр Третий жаловал народ «рякою с вершины до устья и землею и травами и денежным жалованьем и свинцом и порохом и хлебным провиантом»... И народ, обманутый без числа, жаждущий новых обманов и обманщиков, пошел за ним, поверил. Народ российский всегда в обмане жил, за правду помирая.

Ссовокупилась сила немалая. Приспел отряд башкир под водительством Кинзи Арсанова. Марийцы во главе с Мендеем. Калмыки под бунчуком Федора Дербетова. В ноябре подошла вторая башкирская подмога под рукою Салавата Юлаева — деятельного двадцатилетнего героя-поэта. К весне 1774 года воинство перевалило за сто тысяч.

Тронодержательница всероссийская так потерялась, что, забыв себя, как женщину, позабросила всех своих фаворитов. Великая Смута убила в ней на время Великую любовницу. Не до амуров, коль воры в дом ломятся. Заедино с императрицей и Державин по доброй воле пресекся фаворитничать с госпожой Удоловой — хороших нравов, чистоплотной вдовой. Она считала, что поддерживала с ним взаимную любовную связь последние года два, а он думал, что состоял при ней на правах «приживала» в «маленьких деревянных покойниках» на Литейной, «хотя и бедно, но однако порядочно устраняясь от всякого развратного сообщества».

Скоро по строго секретному приказу генерала Бибикова отбыл он в Казань.

* * *

Всякая служба вершилась им с тщанием и радением. Перед самым выездом удалось ему раскрыть заговор во Владимирском гренадерском полку. Влезши в шкуру дознавателя, не пропустил он мимо ушей разговора дворового человека Удоловой. По языку его — гренадеры, на Пугачева направляющиеся, у постоялого двора сговаривались «положить ружья перед тем царем, который, как слышно, появился в низовых краях, кто бы он таков ни был».

Стало им зло на то, что, вызванные на свадебные торжества великого князя, бьют они на Неве сваи для Дворцовой набережной. Не только деньгами, а и чаркой вина обнесли. Державин, получив сведения, «весь кипел». Бросился к Бибикову — тот отмахнулся:

— Вздор, чушь!

Но не на таковского напал!

Привезенный дворовый все подтвердил. Добился допроса полкового командира — усатого, с богатырским животом таракана-полковника, который сам доискался и открыл заговорщиков. Закоперщик — сержант Филипп Мухин — сеял панику и слухи:

«Государыня уже трусит. То в Раненбом, то туда, то сюда ездит, а графов Орловых и дух уж не помянется!»

Пятерых арестовали. Над другими учинили строгий надзор. Удовлетворенный своим первым следственным делом, с легкой душой и налегке, в нагольном полушубке, купленном за три рубля, по ноябрьской слякотности, где конный по пешему, где пеший по грязи, двинулся он в соответствии с предписанием в Казань.

На войне как на войне! Ссовокупил он в одном лице розыскника, следователя, обвинителя, судью и палача. Соглядатаи и выглядчики работали на него за страх — хватал в заложники детей и женок. За совесть — убеждал, убаивал, увещевал в противозаконстве власти самочинной. За плату — ему выделялись Бибиковым на эти цели большие деньги... Достоверно известно о двух таких ассигнованиях — 1000 и 400 рублей. Не брезговал шантажом и обманом.

Повстанцы, стремясь избежать неизбежной кары, добывали нужные сведения.

Комиссия не несла ответственности за военно-оперативную часть Обязана была собирать сведения о моральном духе солдат и офицеров, включая высших начальников. Подчинялась и отчитывалась сия Малая Тайная канцелярия только императрице. Честнейший русский солдат Бибиков старался отпихнуться от комиссии, но вынужден был терпеть, понуждаемый высочайшим принуждением.

Положение Державина — гвардейского, но не боевого офицера, а более соглядатая, подсмотрщика, сразу же поставило его на особую ногу. Гражданские власти, командиры воинских команд и даже генералы относились к нему с опасливой предупредительностью.

Предупредить, подольститься — оно легче, нежели потом потеть и преть из-за рапорта этого длинногавого царского дознатчика. В одночасье превратился он в сыщика, выявителя врагов явных и тайных, деятельных и затаившихся. Екатерина, лично назначавшая членов комиссии, в эти дни впервые узнала о существовании Державина.

Прибыв на три дня заранее Бибикова, Державин, не в пример своим новым сослуживцам по комиссии, предавшимися без надзора пьяным кутежам, дебоширствам и прочим безобразиям, поселился в материнском доме и принялся усердно опрашивать своих крепостных, ездивших по оренбургским степям, о местонахождении бунтовщиков, «о движении неприятельском и о колебании народном». Не до пьянства ему было: слишком много поставлено на карту — гвардия, карьера, честь.

Бибикова он встретил, владея положением доподлинно. Произошла несуразная и несообразная сцена. Совершенно необстрелянный, не бывший ни единожды в боевом употреблении младший офицер без обиняков и зазрения скромности указует заслуженному во многих баталиях, видному полководцу и полному генералу:

— Ваше высокопревосходительство! Непременно и скоротечно надобно делать какие-нибудь движения! Положение аховое! Бездействие правительства крайне опасно!

Главнокомандующий как бы оправдывается:

— Ведомо мне об том, да что же делать? Войска-то на походном марше, в ста верстах!

Бибиков опамятывается, сердится, хмурится, но быстро входит в равновесие. Черт знает этого выскочку — может и за ним приглядывать приставлен?

— Надобно действовать, — твердит твердо Державин.

Злость собственного бессилия переносится на настырщика.

— Пошел бы-ка ты, поручик, вон. Без тебя тошно!

На следующий день гонористому гвардейцу с замашками обер-прокурора Сенатского вручили в канцелярии комиссионной два конверта жесткой желтой китайской бумаги, обильно уляпанных кровавым сургучом.

Негласная посылка была настолько тайной, что главнокомандующий не сказал куда и зачем. Чтоб посыльщик невзначай где не проговорился. Только бросил напоследок:

— Ты, голубчик, пакеты-то рви не раньше, как окажешься за тридцать верст от Казани.

В первом поручителю предписывалось немедля отправиться в Симбирск, где влиться в воинскую команду полуполковника Гринева, действующую по совместности с гусарами генерал-майора Мансурова. И далее двигаться с ними на Самару, занятую неприятелем. На марше следовало не бездельничать, а глубоко и обширно проникать в направления настроений и политическую исправность не только солдат, но и самих старших начальников. По итогам же сделать примечания свои обо всем этом.

Во втором приказывалось проведение громоздкого и многолюдного следствия. После того, как город Самара посланными войсками занят будет и злодеи выгнаны, то найти в самый короткий срок, кто из жителей первые были начальники и уговорители народа к выходу навстречу возмутителям с крестами и со звоном и чрез кого отправлен был благородный молебен.

По обнаружению умышленно виновнейших заковать и отправить в Казань, а те, что от проста сие учинили, представить к Бибикову на рассмотрение. Третьи же отдавались в полную власть Державину-судье: «Иных для страха на площади наказать плетьми по собственному отбору».

Чрезвычайность полномочий посланника понималась под последней фразой: «Сей ордер объявить можете командующему в Самаре и требовать во всем его вспомоществования».

Державин со злостью размазывал по лицу грязь пополам со снегом, летевшую из-под копыт. Догадаться о причинах столь скорой отсылки по силам и дурню последнему. Наступившая было зима — отступила, уступив место осенней ледяной слякоти. Пугачев тоже наступал повсюду. Посланные против гарнизонные команды все почти клали пред ним оружие. Требовалось вовремя предотвратить измены и переходы на его сторону, и еще одну причину увидел он в ордере, между строк писанную — испытать захотел офицера назойливого генерал-аншеф, отослав с глаз долой, чтоб не командовал не по чину!

Последняя часть выполнилась дотошно. Всю толпу, приветствовавшую самозванца, до единого перепорол на площади при скоплении народа, а дьяк приказной всю экзекуцию приговаривал:

«Против злодеев должно в твердости пребывать!»

Но для ясности повествования следует вернуться за три года до Смуты. В марте 1770 года будущий тамбовский губернатор и министр юстиции в спешке и смятении покидал зачумленную Москву.