«Мы тебя не боимся»

В зале для представления живых картин, называемом тутажильцами «киятром», расставили и накрыли белыми скатертями столы, ломившиеся от местных явств и пивств. Виц Ушаков со своим свойским дружком секретарем Лабою, зная вкусы гостя, расстарались. Среди многих разносолов в большой деревянной миске парил, не остывая под толстым слоем янтарного жира, русский борщ из грудинки, гусиной шейки со свеклою и чесноком.

Рядом на расписном блюде мясо, отваренное в запашистых кореньях. Губернаторское брюхо могло поглощать скоромное в огромных количествах. Не терпел Иван Васильевич любого вина, запивая еду клюквенным, смородиновым или малиновым морсом, только с ледником расставшимся. И еще одна особенность у него имелась — хлеба не едал, заменяя его разваристой пшенной кашей.

С дороги все проголодались, однако протокол и артикул соблюдался неукоснительно. Началось специально написанное и поставленное Державиным к сему дню первое в Тамбове театрализованное представление. Две прелестные девочки в белых греческих одеждах и златокудрый отрок, с трудом отысканный среди однодворцев для олицетворения чистопородного славянина и одновременно Афинского Гения, поднесли генерал-губернатору хлеб-соль, венок из дубовых листьев с лилиями и огромные корзины благоуханных цветов с надписью «За оказанные обществу благодеяния». С хоров грянул хор:

Премудрая Афина!
Всешедро божество!
Ты нам покров едина,
Ты наше торжество!
Благоволи прибавить
Щедроту к нам свою,
Почтить того, прославить,
Кто только лишь твою
Одну святую волю
И твой закон хранит...

Намек в написанном к его приезду Державиным «Гимне богине» Гудович понял и принял. Наклонившись к уху, прогудел на весь зал:

— Щедроту к вам свою прибавлю... в разумных пределах.

Облобызованный генералом мальчик — ангел неотличимый — голубоглазый и белокурый, светящийся прелестью начала жизни, от переполнивших его чувств расплакался, а может и от того, что предчувствовал предуготованную судьбу?

Ему, ставшему вследствие одной лишь минуты знаменитым на весь город, предстояло прожить сто лет. Он так и останется с прозвищем «Гений» на всю длиннющую, ничем не примечательную, кроме этого дня, жизнь.

Умрет он в 1876 году и на надгробной плите, согласно его предсмертному желанию, напишут два слова «Ангел — Гений». И пока сохранится в Тамбове Преображенское кладбище, скорбящие гости его, дивясь, будут спрашивать: «Неужто и вправду и Ангелом и Гением сподобился стать при жизни?»

Восторженный вечер закончился танцевальным балом-маскарадом, сопровождаемым яркой иллюминацией, высвечивающей две картины, изображающие императрицу с надписью «Мы тебя не боимся», представляющей Аполлона и относящуюся к Гудовичу со словами «Приветствуем приход своего благотворителя».

Иван Васильевич остался доволен, удостоив Державина всего одним замечанием:

— Смысл какой-то, Гаврила Романыч, двоякий в «Мы тебя не боимся» таится, а? Тебе не кажется... чего ее бояться-то, нашу матушку всероссийскую? Можно подумать, что кто-то боязнь испытывает...

На другой день, в наместническом правлении, вникнув в здешние дела, заценил:

— Хвалю, хвалю. Это по-моему, любое дело надо за зебры брать, с трепетом, тогда и победишь. Без наступления нет виктории! Выделяю тебе 10 тысяч на поправление казенных зданий, укрепление благочиния и моста через Цну. Но более в этом годе не подлипайся — ни копья не получишь.

А ты почему, статский, охоту мне не предложил? Впервой такое встречаю! — Уже садясь в огромную дорожную карету, спросил Гудович.

— Знал я, Иван Василич, что ты на псовую охоту только со своими собаками ездишь, а на другую нынче не время.

— Прав, прав! С чужими борзыми, как, впрочем, и с людьми некоторыми — ни загона, ни выгона. Ну, прощевай, правитель. Будь здоров. Губернаторствовать у тебя вроде получается. Только жестчее будь с приказными и дьяками. Приучай их законы блюсти, а не в свой карман грести. А коль начальство ублажать научился — полдела решил. Когда только дом генерал-губернаторский перестроить успел?