14. Прежние неустройства. Улучшения. Выписка указов и чиновников

О том, какие неустройства Державин нашел в губернии, и о заботливости, с какою он немедленно принялся за исправление их, лучше всего свидетельствует его замечательное письмо к Гудовичу, писанное им уже в конце марта, т. е. через три недели по приезде в Тамбов. «Я только еще присматриваюсь, — пишет он, — к распорядкам, относящимся до управления губернии». Чтобы не говорить, как обыкновенно бывает, «одних слов насчет своих предместников», он решился сделать из текущих дел заметки и уже начал, с помощью советника Аничкова, вносить все замеченное в одну тетрадь, с тем чтобы потом, по рассмотрении ее, представить наместнику одну общую картину всех недостатков, требовавших исправления. Между тем он тут же кратко изображает, что найдено им с первого взгляда; сюда относилось следующее:

1) Неимоверная недоимка.

2) Нестроение присутственных мест и всего вообще города. О том и другом Гудович предварял его еще в Петербурге.

3) Запутанное, медленное и несогласное с законами делопроизводство.

4) Неточные сведения о границах губернии и числе ее жителей, так что с некоторых селений неправильно взыскивались повинности, иногда по двум губерниям; с других без основания не взыскивались они вовсе, отчего происходила неверность в сборе, а частью и недоимка.

5) Ужасное состояние губернских тюрем.

6) Бездействие приказа общественного призрения. При этом особенно упоминается, что по состоянию дорог в распутицу губернатор не мог доехать до смирительного дома, и что кирпичные сараи, несмотря на приказание наместника, не строятся, потому что на постройку недостает леса, а дров на обжигание кирпичей и совсем не заготовлено.

На представление своих замечаний и предположений о мерах к устранению этих недостатков Державин просить дать ему недели четыре. «Я, может быть, — прибавляет он, — и прежде удосужусь то сделать, но чтоб устоять в слове, я сроку себе беру более. Тогда же, ежели позволите для словесного обо всем объяснения побывать на несколько дней у вас (в Рязани), под образом осмотра здешней губернии, законами мне дозволенного, то я сочту (это) за особливую себе милость».

Но одного из исчисленных здесь недостатков человеколюбивый губернатор не мог видеть, не приняв тотчас же мер, чтобы хотя отчасти исправить его. «При обозрении моем губернских тюрем, — говорит он, — в ужас меня привело гибельное состояние несчастных колодников». И за этим следует описание, которое не лишено поэтической, хотя и мрачной картинности и заслуживает быть переданным здесь вполне:

«Не только в кроткое и человеколюбивое нынешнее, но и в самое жестокое правление, кажется, могла ли бы когда приуготовляться казнь, равная их содержанию, за их преступления, выведенная из законов наших? Более 150 человек, а бывает, как сказывают, нередко и до 200, повержены и заперты без различия вин, пола и состояния в смердящие и опустившиеся в землю, без света, без печей избы, или, лучше сказать, скверные хлевы. Нары, подмощенные от потолка не более 3/4 расстоянием, помещают сие число узников, следовательно, согревает их одна только теснота, а освещает между собою одно осязание. Из сей норы едва видны их полумертвые лица и высунутые головы, произносящие жалобный стон, сопровождаемый звуком оков и цепей. Я осмелился, не дожидаясь от вашего превосх. резолюции, отвратить сей беспорядок, приказав сломать, по недостатку здесь лесу и что скоро взять его неоткуда, несколько ветхих строений под ведомством приказа общественного призрения без всякого употребления находящихся, и, перебрав их, сделать из них пристройки к кордегарде, имеющейся близ острога, где бы можно было содержать колодников, различая пол и состояние, которые не в тяжких винах судятся, а для больших преступников очистить и исправить в остроге избы».

Тогда же сделано было распоряжение, чтобы производство дел о колодниках было ускорено, и чтобы притом преступники, в отношении к месту их содержания, распределены были по степеням виновности, а некоторые и отпущены на поруки. Одновременно Державин представил на усмотрение наместника свой рапорт в сенат о несправедливом решении одного дела в уголовной палате. «Судьи, — говорит он, — признав свою ошибку, хотели переменить свой приговор, но я не посмел сего без позволения вашего сделать, потому паче, что г. председатель Сабуров, крепивший оный, находится в отпуску». Затем Державин входит в следующее замечательное рассуждение: «Может быть, они полагают, что я слишком подробно вхожу в обстоятельства; но я думаю, что в уголовных делах наиболее от судьи требуется искусства, чтоб обнаружить действие, подвесть оное под точный закон; а потом уже третья посылка сама по себе выйдет. Ежели судить не лица, а действия, то кажется, так должно; но вместо того я примечаю, что обвиняются здесь всегда малые чины, а большие, как из дел сих изволите увидеть, оправдываются. По мнению моему, закрывать в изыскании и в приговоре винного не есть человеколюбие, но, напротив, зло, вредящее обществу. Гораздо бы более признал я соболезновательных к преступнику чувствований, ежели бы дело его решилось скорее, и он бы под стражею содержался не жестокосердно. Признаюсь я вашему высокопрев., что господам уголовным судьям, между разговорами, приятельски советовал я взять способ к скорейшему решению их распри и разноголосицы тот, чтоб они, хотя когда из любопытства, один раз заглянули в тюрьму и увидели, как страждут там люди».

Относительно улучшения тюрем комендант (полковник Булдаков) уже в начале июля доносил губернатору, что вследствие указа правления разные ветхие строения сломаны и вместе с имеющейся подле острога кордегардией перевезены; из этого материала построено девять покоев и при них пять сеней, а находившиеся внутри острога избы исправлены и очищены, печи переделаны, окна утверждены железными решетками.

Решительные меры были приняты также к устранению неисправности в сборе податей. В пример можно привести тот факт, что при выдаче жалованья спасскому городничему у него вычиталось, по определению наместнического правления, по 5 руб. в треть за медлительное взыскание недоимок и недоставление о них в срочное время ведомостей.

Одним из важных беспорядков управления была неисправность в поставке рекрут: помещики под разными предлогами уклонялись от этой повинности. Через несколько месяцев после своего вступления в должность Державин писал в Петербург к своему приятелю, сенатскому обер-прокурору Неклюдову: «Относительно медленности рекрутского набора, так не я в том виноват и не Иван Васильевич, а прежние хозяева, что у них был беспорядок: ни очередей, ни верного числа душ до сих пор добиться не можем, а потому можно ли и быть успешному набору? Можно бы было к вам кое-что написать, чем бы вы нас не токмо извинили, но и крайне удивились беспечности здешней. Ежели Алексей Иванович (Васильев, управлявший одною из экспедиций государственных доходов) захочет, то он молвит кое-что, судя по посланным к ним счетам, но я оставлю в молчании: авось, либо Бог поможет, и помалу справимся без дальних каверз. Вы только между тем пощадите и не будьте к нам строги и не расшевелите нас». Однако приведение этой части в порядок представляло большие трудности и не могло вполне удаться и позднее, как видно из письма Державина к губернскому предводителю дворянства в конце 1788 года.

Успешнее были старания губернатора об ускорении производства дел. Об этом можно судить по письму, в котором лично незнакомый с ним человек, некто Кострицкий (уже в июле 1786 года) горячо благодарит его за окончание своего дела с однодворцами. «Оно, — говорит он, — столько лет волочась, верно никогда бы конца не получило, если бы ваше прев., по правосудию своему и всегдашнему о благе вверенного вам бдению, не обратили на него свое внимание. Сие тем паче мне чувствительно, что в самое кратчайшее вступления вашего в Тамбов время столь запутанное и много лет без всякого попечения брошенное дело решить изволили, не зная еще и меня и не имея о том к особе вашей от меня докуки. Правда, я хотя и искал еще случая прибегнуть о том чрез кого-либо с просьбою; но не будучи, м. г., вами знаем, не смел сам собою вас беспокоить; а в. прев. благодеянием своим в том меня упредили; поверьте, м. г., что я никогда не ожидал конца сему делу; много раз просил кого надлежит из бывших в правлении судей, да и Бельского (советника уголовной палаты) уже просил, однако и они просьбы моей не вняли. Вот какие, м. г., были судьи, что не могли столько лет дело сие решить. Теперь мне, по милости вашего пр., осталось просить, чтоб благоволили приказать сделать по определению исполнение и меня ввести во владение стяжанной еще дедом моим мельницы и тем довершить ваше ко мне благодеяние, а соперников моих прю кончить».

Замечателен и ответ Державина на это письмо. С самого переселения в Тамбов его очень смущало обстоятельство, которое в наше время может казаться странным и едва вероятным: в присутственных местах не было собрания указов и других узаконений; они давно были затеряны. Когда их не нашлось и в архиве бывшей воеводской канцелярии, то Державин стал хлопотать о присылке ему печатных экземпляров или хотя копий из Москвы. Для этого воспользовался он случаем попросить о том Кострицкого. «В здешней губернии, — писал он ему, — великий недостаток в законах: безызвестно, были ли они когда здесь в употреблении; в таком случае, не можно ли, м. г. мой, взять на себя труд, по приложенной при сем записке, печатные или же и списанные, особливо с 765 года по сие время, купить, чем чувствительно меня одолжить изволите, и я с покорнейшею моею благодарностью издержанные на то деньги к вам доставить не премину. Что касается до произведения в самое действие определения по делу вашему, то извольте быть уверены, что я особливое приложу о том мое наблюдение: потому паче, что такая здесь вкоренена была во исполнении слабость, что указам почти ни у кого уважения не было, что надобно было несколько раз писать об одном деле, дабы добиться какого успеха. Словом, не похвально отзываться о ком-либо с осуждением; но необходимость иногда извлекает правду. Во осторожность свою, чтоб не подвергнуться иногда за проволочку без вины ответу, лишь приказал я тронуть за дела прошлых лет и, освидетельствовав их, привесть в порядок, то и увидел тысячу подобных вашему, или, лучше сказать, беззакония превзыдоша главу мою. Следовательно, всепокорнейшая моя просьба была б не несправедлива, чтоб некоторое время до водворения здесь порядка, грехи и беззакония наши седмерицею прощаемы были, как то и по рекрутским наборам какую справедливость спрашивать, когда все основывалось на как-нибудь? В будущее время, смею уверить господ просителей, что не будут они иметь причины утруждать об обидах своих вышнее правительство».

О присылке законов Державин еще прежде просил своего московского приятеля и родственника И.М. Арсеньева, который, однако, мог выслать ему только адмиралтейский регламент и полковничью инструкцию, объясняя при этом, что других законов в продаже не отыскалось, а так как они более не печатаются, то и впредь не предвидится надежды исполнить его желание. Поэтому Арсеньев советовал Державину выписать нужные указы из Петербурга, через Васильева, который по приязни с ним, конечно, найдет возможность собрать их и доставить.

Кроме законов, Державин просил Арсеньева о приискании в Москве приказных служителей, которые согласились бы перейти на службу в Тамбов, где и в этом отношении ощущался большой недостаток. «В бытность мою в Москве, — писал губернатор своему приятелю, — проговаривали вы, что от уничтожения Вотчинной коллегии осталось довольно канцелярских служителей: то не можете ли, батюшка, человека два-три хорошеньких секретарей и несколько также получше приискать копиистов? я бы им дал тотчас сколь можно места повыгоднее. Здесь крайняя в сих людях нужда; а особливо ежели бы были хорошего состояния, а более не пьяницы, я бы чувствительно вам был обязан».

При этом последнее желание так пояснялось Державиным (в первоначальной, после зачеркнутой редакции письма): «чтоб они были поведения хорошего, а больше всего чтоб не были заняты того игрою, которая называется пьянством и которая, кажется, хуже всякого порока, яко отдаляющая нужное и важное доверие по должности».

В ответ Арсеньев прислал прошения нескольких канцелярских служителей, «людей порядочных», как он свидетельствовал, но прибавляя, что «так как они все люди бедные и несколько времени живут без жалованья», то «своим коштом» доехать до Тамбова не могут и просят назначить им пособие. Державин был не прочь исполнить это желание, только просил наперед объявить этим лицам, что они на первый случай могут быть приняты не иначе как в столоначальники, получающие в год по 180 р., или в помощники столоначальников, с жалованьем по 100 р.; но так как в Тамбове крайний недостаток в исправных секретарях, то по удостоверении в их способности к этой должности они «с великим удовольствием помещены будут на секретарские вакансии и представлены к производству в чины, конечно, прежде года. Вдруг дать им такие места было бы обидно для тех, которые теперь занимают те же должности. Надобно, чтоб они постыдили их (т. е. нынешних секретарей) как поведением своим, так трудами и знанием: в таком случае можно уже не краснея и по справедливости отличить их достоинства». Эти переговоры длились до конца года; наконец, в ноябре Державин просил Гудовича сделать об этих лицах сношение с герольдиею.

Пополнить недостаток канцелярских служителей было, однако, легче, нежели исправить или заменить тех из высших чиновников, которые своею медлительностью или недобросовестностью тормозили дела. Таков был особенно советник уголовной палаты Бельский: на него в первое же время подана была палатою жалоба, что «он медлит, не подписывает дел и не отзывается притом никаким голосом». Державин сделал ему увещание и уведомил о том Гудовича. Как мы видели, и Кострицкий в письме к губернатору упомянул, что он по своему делу несколько раз напрасно обращался к судьям, в том числе и к Бельскому. Об этом последнем ходили по городу очень дурные слухи; рассказывали даже, что он был приговорен к каторге, но подошел под милостивый манифест; однако не велено было определять его ни к каким должностям.

Еще до приезда нового губернатора Гудович посылал Бельского в Козлов с каким-то поручением: тогда этот чиновник собирал на имя наместника взятки. Вследствие того Гудович частным образом через других велел ему подать в отставку, а Державин предложил палате сделать ему выговор. Несмотря на то, Бельский оставался на службе: тайна такого снисхождения заключалась в том, что он имел сильных покровителей в Петербурге и определен был по просьбе княгини Вяземской. Когда Державин был в Петербурге, то Васильев показывал ему письмо Бельского, просившего ходатайствовать о переводе его в наместническое правление. Убедившись в негодности его, Державин теперь сообщил все, что знал о нем, Васильеву, прося посоветовать ему, «чтоб он унялся от своих дурных дел и заслуживал бы лучшее о себе мнение». Васильев благородно отвечал, что отрекается от него, «когда он столько дурен, то и не заслуживает никакой помощи; вы знаете меня, что я не люблю никогда защищать то, что дурно, а и в вас я уверен, что вы напрасно на человека не нападете; то и оставляю на волю с ним поступать, как долг ваш велит». Но Державин не решился действовать по всей справедливости, т. е. «представить в сенат об отрешении его», как бы следовало по собственному сознанию губернатора, и это, конечно, потому, что за Бельского были еще и другие ходатаи: он исполнял поручения Л.А. Нарышкина по его имениям; Нарышкин за него просил, и Державин отвечал, что «поставит себе за особенное удовольствие исполнить повеление вельможи и оказывать в чем можно свое уважение и отличность г. советнику Бельскому».

Надобно, однако, заметить, что в 1788 году имя Бельского совершенно исчезает из списка служащих в тамбовских присутственных местах, и таким образом Державин, по-видимому, принужден был отказаться от той уступки светским отношениям, которую сделал было. Из таких же внешних соображений он должен был пристроить у себя несколько рекомендованных ему лиц; напр., по просьбе графа Воронцова и кн. Дашковой определил майора Верзилина в уездные стряпчие, а по просьбе Васильева дал место советника уголовной палаты Осипову, женатому на побочной дочери князя Урусова, родственника Вяземских. Как человек ненадежного поведения Осипов поручен был особенному попечению губернатора, который и принял его ласково, но после потерпел от него много неприятностей.

Между тем Державину не удалось перевести в Тамбов двух любимых петрозаводских чиновников: советника Свистунова и состоявшего прежде при Тутолмине Поспелова. Сначала он совестился предлагать их Гудовичу, «чтоб не подать ему, — писал он, — ни малейшего подозрения, что я желаю набрать сюда к должностям людей мне преданных и тем составить какое-либо свое общество»; позднее же обстоятельства так сложились, что оба лица, как увидим в следующих отделах, получили должности в Петербурге.

Здесь же, кстати, укажем на шуточное письмо, которым Державин приглашал какого-то петрозаводского купца (вероятно, раскольника) перейти в Моршанск на должность купеческого маклера:

«Архимагир страны сей благосклонен ти есть, готовит ти место, место злачно, место покойно, отнюдуже отбеже всякая болезнь и воздыхание, а именно в Тамбовской губернии при реце Цне находится некий новосозидаемый град Моршанск, идеже с неких лет, а паче прошлый год стекалося из всего царства всероссийского великое множество купечества, купли ради хлебные. — Богатство, яко река, лиется и обращается злата в торговле ежегодно около полутора миллионов рублей, велие сокровище! В сем граде нужен муж с твоими талантами, иже бы был сведущ в письмоводстве, в законах искусен и трудолюбив, в звание мытаря, а иначе сказуется, в должность купеческого маклера. Аще ты восхощеши, можешь сим мгновенно быти, для тебя бо единого место сие до ответствия твоего на писание сие оставляется праздно...» и т. д.

Было ли принято это предложение, нам неизвестно.