5. Ода «Фелица». Ее происхождение и последствия

Было уже показано, что Державин давно искал формы для выражения мыслей, которые ему внушала Екатерина; наконец сама она помогла ему найти эту форму и попасть на совершенно новый тон в изображении ее дел и характера. Императрица, принимая деятельное участие в воспитании своих внуков, придумывая средства для развития их ума и сердца, написала для великого князя Александра Павловича (когда ему еще не было и четырех лет) сказку о царевиче Хлоре. В этой сказке, напечатайной в 1781 году, молодой киевский царевич, гуляя, попадает в плен к киргизскому хану, а этот приказывает ему найти розу без шипов, т. е. добродетель. Чтобы облегчить царевичу эту задачу, является дочь хана, веселая и любезная Фелица, но так как ее не отпускает суровый муж ее, султан Брюзга, то она высылает к ребенку своего сына, Рассудок, который и провожает его. На пути Хлор подвергается разным искушениям, и между прочим его зазывает в избу свою мурза Лентяг, чтобы соблазнами отвратить его от цели. Но Рассудок насильно увлекает его и приводит к крутой каменистой горе, где растет роза без шипов. Взобравшись на гору, царевич срывает заветный цветок и спешит к хану, который возвращает мальчика отцу.

Этой-то аллегорией, во вкусе бывших тогда в большом ходу восточных сказок, и воспользовался Державин для своей оригинальной оды. Перенеся имя Фелицы на Екатерину, он начинает обращением к ней:

Богоподобная царевна
Киргиз-кайсацкия орды,
Которой мудрость несравненна
Открыла верные следы
Царевичу младому Хлору
Взойти на ту высок у гору,
Где роза без шипов растет,
Где добродетель обитает!
Она мой дух и ум пленяет:
Подай найти ее совет.

Счастливая идея, вдохновившая поэта, ведет его к целому ряду других оригинальных мыслей. Царевне, идеалу добродетели, он противополагает себя как одного из ее мурз, — воплощение всяких недостатков. В шуточном тоне развиваются достоинства Фелицы и слабости ее вельмож, причем ловкими намеками задеваются приближенные Екатерины — Потемкин, граф Орлов, князь Вяземский и др. Какие же совершенства государыни тут восхваляются? Простота ее образа жизни, кабинетный труд, отсутствие суеверия и изуверства, кротость, человеколюбие, правосудие, любовь к литературе. В мурзах же затрагиваются: лень и нега, прихотливость, любовь к пышности, сластолюбие. При этом, кстати, являются черты современных нравов в противоположности с прежними, припоминаются времена Анны Иоанновны, еще живущие в свежем предании, выставляются мудрые учреждения, либеральные законы Екатерины. Словом, в Фелице представлено полное воплощение мечты поэта, выраженной при рождении старшего внука государыни, — желание видеть «на троне человека». Особенную прелесть изображениям придавал игривый характер оды, при небывалой до тех пор легкости и звучности стиха. Шутка была в духе Екатерины: Державин понял это и сумел примениться к ее вкусу. Замысловатая насмешка составляет, как известно, господствующую черту русского народного ума, и потому можно сказать, что Державин, дав оде национальный оттенок, завершил развитие этого рода поэзии на русской почве.

Вот почему нам совершенно понятен успех «Фелицы» не только при дворе, но и в публике. Ода эта рисует нам в ярких красках двор Екатерины и жизнь вельмож ее, исполненную фантастической роскоши, барской прихоти и страсти к наслаждениям. Тут отразилась целая сторона русского общества 18-го века; современники узнавали здесь себя, видели знакомые лица и нравы и не могли не восхищаться сходством мастерской картины. В свою очередь, и сама Екатерина с удовольствием увидела здесь идеал, к которому она искренно стремилась. «Фелицей» Державин еще более уяснил ей этот идеал и сделался, так сказать, истолкователем его для других, начертал популярное изображение императрицы; никто еще не говорил о ней всенародно с таким одушевлением и простотою. Неудивительно, что она в самом деле была тронута этим изображением, и мы можем верить Державину, когда он рассказывает, что ода «Фелица» послужила поводом «к сепаратному указу, посланному в Тамбов, которым колодников, содержавшихся там за оскорбление величества, запрещено было отправлять в тайную, а велено кончить дело обыкновенным порядком уголовных дел».

С другой стороны, по смелости некоторых шуточных намеков оды на сильных людей мы не имеем причины сомневаться и в уверении Державина, что он не решался показывать «Фелицы», боясь последствий ее для себя. Конечно, шутки оды были добродушны, в них дело шло о слабостях сравнительно невинных, но все-таки спрашивалось: захотят ли вообще великие мира сего быть предметом шутки? потерпят ли они, как тогда выражались, «издевку» над собою? Посмотрим, как сам поэт, в самом раннем из дошедших до нас автобиографических рассказов своих, дает отчет о постепенном оглашении «Фелицы».

«По сочинении оды автор показал ее собравшимся у него друзьям своим, Н.А. Львову, В.В. Капнисту и Хемницеру, которые хотя были ею довольны, однако не советовали выдавать ее в свет, опасаясь, чтоб некоторые вельможи не приняли чего на свой счет и не сделались бы его врагами; что он и исполнил, спрятав рукопись в свое бюро, где она целый год, никому неизвестная, и сохранялась». Он жил тогда на Литейной в доме П.

В. Неклюдова, вместе с Козодавлевым, своим сослуживцем по экспедиции о государственных доходах. Раз, в 1782 году, понадобилось ему пойти в свое бюро; случившийся тут Козодавлев, увидев рукопись, прочел из нее несколько строк и под клятвой никому постороннему не показывать выпросил позволение дать ее прочесть тетке своей Анне Осиповне Бобрищевой-Пушкиной, любившей поэзию и особенно стихи Державина. Вечером того же дня поэт получил оду обратно, но через несколько дней, против всякого чаяния, услышал, что она открыто читана в доме И.И. Шувалова на обеде, в присутствии многих знатных гостей (графа А.П. Шувалова, Завадовского, Стрекалова, Безбородки). Шувалов, призвав его к себе, спрашивает с беспокойством: «Как нам быть? и что делать? Оду вашу требует к себе князь Г.А. Потемкин: отсылать ли ее к нему так, как она есть, или выкинуть некоторые места, кои его изображают?» Державин удивился, спросил, как Шувалов про нее знает. Тот отвечал, что она у него есть, и признался, что получил ее под великим секретом; но, по случаю бывшего за столом разговора о поэзии и замечании, что у нас нет еще того легкого рода, каким славится Франция, любя автора, не вытерпел, чтобы к чести его не прочитать вслух первого в этом роде на русском языке сочинения. Они де его чрезвычайно хвалили, но при всем том он опасается, чтобы князь Потемкин на Державина не рассердился.

— Кто же Потемкину сказывал?

— Андрей Петрович Шувалов: он как человек придворный, видно, хотел тем подслужиться.

— Ежели это сочинение уже известно стало, то когда вы его не пошлете или что-нибудь из него выкинете, князь в самом деле может подумать, что оно на его счет написано; но как оно ничто иное, как изображение страстей человеческих, писанное без всякого намерения, то я подписываю на нем свое имя и прошу отослать к требователю.

Отозвавшись таким образом (продолжает сам Державин), хотя показал вид бодрости, однако же беспокоился, чтобы столь сильный человек, каков Потемкин, не растолковал стихов в дурную сторону и не сделал каких-нибудь неприятных внушений императрице. И потому он рассказал про это обстоятельство другу своему Н.А. Львову, прося его разведать, что думает граф Безбородко, и не может ли он предупредить с лучшей стороны государыню. Львов, будто не нарочно, прочитывая наизусть некоторые стихи, вызывал тем графа на объявление его мыслей; хотя тот также хвалил их, но говорил ли что-нибудь императрице, неизвестно».

Вскоре после того, когда княгиня Дашкова сделана была директором Академии наук, то Козодавлев, назначенный при ней советником, показал ей эту пьесу. Ода Державина подала ей мысль предпринять издание журнала «Собеседник любителей российского слова». Никого не предварив о том, она приказала напечатать «Фелицу» на первом листе этого журнала и поднесла на одобрение государыни. Это было в воскресенье, когда княгиня обыкновенно ездила во дворец с докладом по Академии. На другое утро рано императрица посылает за ней. Дашкова застает ее прослезившеюся, с журналом в руках. «Кто, — спросила она, — автор «Фелицы», который меня так тонко знает?» Через несколько дней, когда Державин по обыкновению обедал у своего начальника, князя Вяземского, скоро после стола сказывают ему, что его спрашивает почтальон. Он выходит и получает большой конверт с надписью: «Из Оренбурга от киргиз-кайсацкой царевны Державину». В конверте была золотая табакерка, осыпанная брильянтами, и в ней пятьсот червонцев (тысячи на три руб., как поэт пояснил в письме к Дашковой); н идет к князю и спрашивает, принять ли присланный подарок. Тот сперва грозно на него взглянул, но, увидев табакерку последней французской работы, догадался, в чем дело, и говорит: «Вижу, братец: хорошо; для чего такой подарок не принять?» «Да за что бы это?» — прибавил он с видом некоторого неудовольствия. «Не знаю, — отвечает поэт, — разве не за сочиненье ли, которое кн. Дашкова, не спросясь меня, напечатала в «Собеседнике»?» Надо было показать это сочинение; его стали читать втихомолку и перешептываться. С тех пор особенно Державин почувствовал крайнее к себе нерасположение своего начальника, который после этого стал с насмешками и придирками принимать от него бумаги, так что он, потеряв терпение, вынужден был выйти в отставку.

Что «Фелица» была принята Екатериною милостиво, ясно из пожалованной Державину награды; но насчет того, как высказалась об этой оде императрица при дворе, есть у самого Державина два не совсем согласных между собою известия. В одном он говорит, что она разослала оттиски тем приближенным, на которых в оде были намеки, и притом подчеркнула относившиеся к каждому стихи. В другом месте сказано, что хотя императрице очень понравилась ода, но она скрывала это от придворных и подавала вид, будто не принимает на свой счет похвал поэта, дабы и вельможи не относили к себе смелой, хотя и тонкой его критики. Чтобы согласовать эти два известия, надо предположить, что, может быть, государыня кому-нибудь и послала «Фелицу» со своими отметками, но что вообще она держала себя так, как объяснено во втором известии. Поэтому-то, как думает Державин, и подарок был ему пожалован под рукою. Затем ему позволено было лично принести благодарность императрице, которая, со своей стороны, любопытствовала увидеть своего певца. Он сам описал нам это представление: оно происходило в Зимнем дворце, при многих других лицах; Екатерина встретила его с важным видом; остановясь поодаль от него, несколько раз окинула его быстрым взором и потом дала ему поцеловать руку. Под впечатлением этого милостивого приема Державин задумал было особое стихотворение, но оно осталось неоконченным, или, вернее, приняло после другой вид в оде «Видение мурзы», о которой поговорим в своем месте.

За содействие к такому блестящему успеху Державин считал себя обязанным трем лицам: княгине Дашковой, которая представила оду Екатерине; Безбородке как посреднику в доставлении за нее награды и Козодавлеву как первому виновнику известности «Фелицы». Получив подарок от «киргиз-кайсацкой царевны», Державин на другой же день написал благодарственные письма ко всем троим. Рассказав Дашковой о случившемся и выразив ей свой восторг, поэт кончает так: «Я почел за нужное о происшедшем со мною донести вашему сиятельству и просить вашего милостивого наставления, кого мне и как благодарить за полученный мною дар». Безбородке он пишет: «Думаю, сей дар ни откуда, как от всемилостивейшей государыни мне ниспослан и отправлен от вашего превосходительства, как известного мне во многих случаях благотворителя». Всего любопытнее письмо к Козодавлеву. Поблагодарив его за поздравление «с получением драгоценного дара из Оренбурга», поэт продолжает: «Особливо же благодарю я вас за распространенный слух, касательный до оды «Фелице», по которому дошла она до сведения покровительницы муз... Вы всегда поощряли меня в поэзии и выхваляли малые мои способности... Я для Фелицы сделался Рафаэлем. — Рафаэль, чтоб лучше изобразить Божество, представил небесное сияние между черных туч. Я добродетели царевны противоположил моим глупостям. Не знаю, как обществу покажется такого рода сочинение, какого на нашем языке еще не было. Но оставим сие. Я более всего благодарен вам за то, что вы познакомили меня с истинною любительницею российского слова, с наперсницею Фелицы (Дашковою), и своим предстательством подали мне способ узнать качества ее благородного и твердого сердца».

Тем достовернее для нас, с другой стороны, свидетельство самого Козодавлева о его участии в успехе оды Державина. Он был, как известно, главным помощником Дашковой в издании «Собеседника»; в его руках была вся внешняя сторона издания, и в последней книжке журнала он поместил статью «о причинах возвышения и упадка» его. Вот как объясняется тут «рождение «Собеседника»:

«Живший в Петербурге по делам своим некоторый татарский мурза, знающий весьма хорошо российский язык, сочинил в исходе 1782 года оду к премудрой киргиз-кайсацкой царевне Фелице. Сие сочинение, как всем известно, писано совсем иным слогом, как прежде такого рода стихотворения писывались. Мурза прочел сию оду другу своему, некоторому молодому россиянину, который, так же как и он, наполнен благоговением к сему примеру земных царей, а сверх того и благодарностью за излиянные Фелицею на воспитание его щедроты, которыми он, будучи хотя россиянином, но служа при ее дворе с осьми лет своего возраста, приобрел некоторые человеку нужные знания, ибо Фелица посылала его учиться за тридевять земель в десятое царство. Истина, изображенная в сем прекрасном произведении татарского пера, восхитила его до слез, и он, будучи знаком со многими покровителями и любителями наук, взял сию оду к себе и некоторым из оных дал с нее копии; но она довольно долго пребывала в карманах тех господ и не доходила до ушей Фелицы за неимением, может быть, курьера, который бы мог ее доставить в назначенное место.

В начале 1783 года помянутый россиянин определился в какую-то должность при российском Парнасе (в должность советника при Академии наук). Сие подало ему случай показать сие сочинение начальнице Парнаса, которая, красоты и истины находящиеся в сей оде почувствовав, решилась приказать ее напечатать; а дабы чрез то подать случай и другим сочинителям изощрять свои дарования, вздумала она издавать книгу под заглавием «Собеседник любителей российского слова». Для исполнения предприятия своего пригласила она мурзу, помянутого россиянина и некоторых других сочинителей. Вот рождение «Собеседника».

Мы видим, что сущность обоих рассказов о происхождении «Фелицы» и начале известности ее одна и та же; но в свидетельстве Козодавлева особенно важно подтверждение показания Державина, что эта ода послужила первым поводом к изданию знаменитого журнала.

«Лишь только первый лист сей книги, содержащий оду к премудрой Фелице (так продолжает Козодавлев в следующей главе — о возвышении «Собеседника»), напечатался, то издатели читали оный каждому желавшему слушать сие татарского мурзы стихотворение, и говорили встречному и поперечному о красотах, находящихся почти в каждом отделении сей оды. Болтливая богиня Слава вытвердила ее наизусть и распространила по всему городу. К премудрой Фелице полетел листок по почте, и лишь первая часть «Собеседника» печатанием окончилась, как мурза получил из Оренбурга пакет, заключающий в себе золотую брильянтами осыпанную табакерку, наполненную червонцами. Первая часть «Собеседника» вышла, и лишь о рождении сего издания публика известилась, то у каждого читать по-русски умеющего очутилась она в руках. Каждый восхищался сею новорожденною книжкою, и хотя некоторые сочинения и показались многим слишком солоны, однако же читались как грамотными, так и безграмотными (?) читателями. Слух о щедром награждении, полученном мурзою от руки, награждать и ободрять умеющей, поощрил хороших сочинителей к дальнейшим трудам, а в дурных возбудил зависть. Начали браниться. Дурные стихотворцы и их приятели ополчились на издателей. Пустословы или Любословы начали писать критики — загорелась война; но война сия еще более возвысила «Собеседник». Он явился в Москву и во многие другие города Российской империи, где уже слух о нем давно распространился, и повсюду увеличивал свою славу».