6. Поездка Державина к графу П.И. Панину

Итак, Державин во второй половине октября отправился в Казань, но этою поездкою решился он воспользоваться и для того, чтобы побывать у графа Панина в Симбирске. Он откровенно сознается, что язвительный ответ главнокомандующего о внушил молодому чувствительному к чести офицеру желание ехать к графу и, лично с ним объяснившись, рассеять и малейшее в нем невыгодное о себе заключение».

До сих пор мы в своем изложении основывались на подлинных документах, которые нам удалось отыскать для дополнения и поверки записок Державина. Но в сообщении обстоятельств его представления Панину мы принуждены ограничиться свидетельством самого поэта. Рассказ о свидании с Паниным составляет одну из самых живых и всего лучше написанных страниц в записках Державина. Мы представим его здесь в сокращенном виде.

Под самым Симбирском Державин встретил гр. Панина, ехавшего с большою свитою на охоту; поэтому он отправился прежде к князю Голицыну, который в то время был также в Симбирске. Голицын чрезвычайно удивился смелости Державина и советовал ему лучше ехать, не останавливаясь, в Казань и там искать покровительства Потемкина. Державин при этом услышал между прочим, что Панин уже недели две (следовательно, с получения его рапорта) повторяет при всех за столом, что он ждет от государыни повеления повесить Державина вместе с Пугачевым.

Но это не испугало нашего приезжего поручика: по возвращении Панина с охоты Державин поспешил явиться к нему; после первых слов граф спросил, видел ли он Пугачева.

— Видел на коне под Петровском, — отвечал офицер.

— Прикажи привести Емельку, — сказал Панин Михельсону.

Через несколько минут введен был самозванец в оковах по рукам и по ногам, в старом засаленном тулупе. Он стал на колени.

Граф спросил:

— Здоров ли, Емелька?

— Ночи не сплю, все плачу, батюшка, ваше графское сиятельство.

— Надейся на милосердие государыни, — и с этим словом Панин приказал увести его.

Так, по предположению Державина, гордый начальник хотел, с одной стороны, похвалиться тем, что Пугачев в его руках, а с другой — уколоть Державина, дав ему почувствовать, что он при всех своих усилиях не мог поймать злодея. После удаления Пугачева главнокомандующий и все бывшие тут штаб- и обер-офицеры пошли ужинать. Державин, хотя и не получил приглашения, однако отправился вслед за другими и занял место у графского стола, помня, что он гвардейский офицер и сиживал во дворце за одним столом с императрицей. Заметив его, граф нахмурился, заморгал по своей привычке глазами и вышел под предлогом, что забыл отправить курьера к государыне.

На другое утро, еще до рассвета, Державин, явившись опять к главнокомандующему, ждал его несколько часов. Наконец, около обедни граф вышел в приемную галерею, где уже собралось много военных; на нем был широкий атласный шлафрок серого цвета и большой французский колпак, перевязанный розовыми лентами. Панин прошел несколько раз по галерее, ни с кем не говоря ни слова, и даже не посмотрел на дожидавшегося поручика. Тогда Державин решился сам подойти к нему и сказал: «Я имел несчастье получить вашего сиятельства неудовольственный ордер, беру смелость объясниться». Граф удивился, но велел Державину идти за собою и повел его в кабинет через целый ряд комнат. Дорогой он с сердцем делал выговор Державину, между прочим за то, что он в Саратове неуважительно обращался с комендантом и даже раз прогнал его от себя.

Сознаваясь во всем, Державин оправдывался пылкостью своего нрава и прибавил: «Кто бы стал вас обвинять, что вы, быв в отставке на покое, из особливой любви к отечеству и приверженности к службе государыни, приняли на себя в столь опасное время предводить войсками? Так и я, когда все погибало, забыв себя, внушал в коменданта и во всех долг присяги к обороне города». Панин, надменный, но вместе и великодушный, как характеризует его Державин, был тронут этим и другими откровенными объяснениями его и наконец сказал ему: «Садись, мой друг, я твой покровитель». Вслед за тем, по докладу камердинера, вошли съехавшиеся в Симбирск военачальники: князь Голицын, Огарев, Чорба, Михельсон. Первый, принимавший в Державине особенное участие, тотчас бросил на него испытующий взгляд, желая угадать, что произошло между ним и графом. Державин старался веселым видом показать, что гроза миновала. Вскоре развязный и шуточный разговор его с главнокомандующим еще более убедил присутствовавших в добром расположении к нему вельможи. Выходя из кабинета, граф Панин пригласил его к обеду, за столом посадил его против себя и много с ним разговаривал. Державин заметил сильное любочестие и непомерное тщеславие в рассказах этого, впрочем, честного и любезного начальника. После обеда граф пошел отдыхать. В 6 часов пополудни свита, как делалось обыкновенно при дворе Екатерины, опять собралась. И в этот раз граф Панин много разговаривал с Державиным, вспоминая Семилетнюю войну, турецкий поход и особенно взятие Бендер, которым он немало превозносился; при этом он часто возвращался к мысли, которая преобладала и в строгом письме его к Державину, т. е. что молодым людям во всех делах нужна «практика»; потом Панин сел играть в вист с Голицыным, Михельсоном и еще кем-то. Тут Державин испортил все дело одною неловкостью. Во время игры он подошел к хозяину и, сказав, что едет в Казань к генералу Потемкину, спросил, не угодно ли будет что приказать. Граф не мог скрыть своей досады и, отвернувшись, сухо отвечал: «Нет!» Державин после думал, что ошибка его состояла в бесцеремонности, с какою он, не желая попусту тратить время, потревожил графа посреди игры, вместо того чтобы побыть еще в месте пребывания главнокомандующего и потом откланяться ему в особом представлении; но причина неудовольствия скрывалась, кажется, глубже и объясняется опять-таки отношениями между главнокомандующим и начальником секретных комиссий. Первый, после приема, сделанного им Державину, был неприятно поражен, услышав, что он едет искать благосклонности Потемкина. Нерасположение к Державину снова пробудилось в душе графа. Вероятно, оно осталось не без влияния на то обстоятельство, что Державин после того так долго не получал никакой награды за службу во время пугачевщины, тогда как другие офицеры, употребленные в эту же пору по секретной комиссии или по другим поручениям, были своевременно награждены.