6. Колонии. Поход в Киргизскую степь

Было уже сказано о возмущении большей части колонистов. В Сызрани Державин, известив о том Мансурова, дал ему подписать воззвание к ним, составленное по-немецки капитаном Вильгельми и переведенное по-русски Державиным. В этой бумаге, названной манифестом, генерал обращается к колонистам как «к рассудительным европейцам» и приглашает их усмириться, обещая поспешить на защиту их; упорным же угрожает жестокою казнью. Тут же объявлено, что тому, кто доставит Пугачева живым, будет выдано 25 000 р., а за мертвого — половина этой суммы. Обнародование этого воззвания принял на себя писавший его Вильгельми, с тем чтобы ему дали 80 казаков для обороны от нападавших киргизов.

Слухи о набегах этих инородцев дошли до кн. Голицына. Нужно было принять меры для восстановления в колониях спокойствия и безопасности. Так как отряд Голицына быль очень невелик, а притом часть его отправлена в другую сторону, к Пензе и Сызрани, то ему самому не с чем было идти на помощь разоряемым селениям. Тогда-то Державин, не получая ответа от Потемкина, вызвался предпринять с крестьянами поиск на киргиз-кайсаков и просил только дать ему в подкрепление небольшое число военных людей. Голицын согласился.

Здесь место несколько ближе ознакомить читателя с заволжскими колониями, где Державин жил не раз во время пугачевщины, где он на досуге занимался поэзией и написал свои известные «Читалагайские оды».

Уже в начале своего царствования Екатерина II прибегла к вызову иностранцев для заселения некоторых малолюдных местностей России, для содействия успехам земледелия и промышленности. Так возникли лет за десять до пугачевщины немецкие колонии по обе стороны Волги, около Саратова. Они состоят из четырех групп — двух на нагорном и двух на луговом берегу реки. Мы должны коснуться только последних, и именно той группы, которая, начинаясь в 35-ти верстах от Саратова колониею Екатеринштадт, тянется верст на пятьдесят вверх по Волге, почти до впадения в нее Иргиза, или до окрестностей города Вольска (бывшего села Малыковки). В этой группе 41 колония; они разделены на четыре крейса, или округа. На севере крайняя к Иргизу колония называется Шафгаузен; на юге же они кончаются Тонкошкуровским округом, который вдается клином в обширную Уральскую степь, по обе стороны реки Большого Карамана.

Первоначальные поселенцы собрались почти из всех стран Германии, даже из Эльзаса и Лотарингии, из Швейцарии и Нидерландов. Более всего высельников было, однако, из Гессена и Швабии. Сборным местом их для отправления в Россию был Регенсбург. По прибытии первой партии в Кронштадт Екатерина милостиво приветствовала своих гостей в Ораниенбауме. Число первых поселенцев к 1770 г. составляло около 27 000 душ или 8000 семей; но после пугачевщины оставалось лишь с небольшим 23 000 душ или 5500 семейств. Нынче все жители колоний говорят по-русски, но в быту сохраняют особенности своего происхождения.

Предания о пугачевщине до сих пор живы между колонистами. «Когда я, — писал нам в 1860-х годах г. Пундапи, бывший пастор колоний Баратаевки, — определился сюда лет сорок тому назад, некоторые старожилы Шафгаузена рассказывали мне про пугачевщину и говорили, что там стояли две пушки, которые потом отправлены были на Иргиз». От первых же поселенцев идет предание, что при холме, в черте Баратаевки, когда-то стояло войско, и теперь еще там видны остатки укреплений.

Недолго иностранцы, поселившиеся за Волгой, наслаждались спокойствием. Уже в 1771 году пришли из-за яицких степей киргиз-кайсаки и опустошили две верхние колонии. Слух о всеобщей неурядице во время пугачевского бунта вызвал их на новые грабежи: они повторили свой набег летом 1774 г. но, возвращаясь, наткнулись близ Яика на казаков и принуждены были бросить часть добычи и пленных. 15-го августа, в день Успения, колония Тонкошкуровка опять подверглась такому вторжению. Киргизы напали на нее в то время, когда жители были в церкви; многих перебили, других потащили в плен. Разбежавшиеся по лесам возвратились вечером, но нашли свои дома разграбленными и отправились в Покровскую слободу искать себе там пристанища.

Автограф Г.Р. Державина

Через несколько дней после этого набега Державин взялся идти на киргизов с крестьянами, которых он надеялся набрать в Малыковке и других селениях. По его желанию князь Голицын обещал дать ему сверх того часть казаков из отряда Мансурова и 25 бахмутских гусар; наконец, капитан Вильгельми вызвался набрать для него 300 колонистов. Начальство над последними предполагалось поручить упомянутому выше Гогелю, также изъявившему готовность участвовать в этой экспедиции, которую Голицын, в данной Державину бумаге, назвал «столь благородным для общества делом».

21-го августа Державин выступил с гусарами. На пути он должен был остановиться в двух селах для совершения казней. Князь Голицын отправил с ним восемь колодников, виновных в задержании курьера и отсылке его к Пугачеву. Главный из них и был повешен в том самом селе (Поселках), где это случилось. В другом селе (Соснове) такому же наказанию подвергся самый виновный из солдат, оказавшихся убийцами Серебрякова.

Прибыв в Малыковку, Державин нашел ее еще под впечатлением совершившихся там недели за две перед тем ужасов. Когда там проведали о приближении его с частью отряда Голицына, то обыватели, боясь заслуженного наказания за предательство, схватили участников в убиении семейства Тишиных и посадили их под караул. Державин тотчас допросил их и, по данной ему власти, приговорил к смерти. Один из них принадлежал к известной впоследствии купеческой фамилии; это был Семен Сапожников, который в современных актах поименован между экономическими крестьянами, поехавшими из Малыковки навстречу к бунтовщикам. Этою казнью Державин желал как можно сильнее подействовать на колебавшийся народ, и потому, созвав всех обывателей села, обставил ее особенною торжественностью, о чем подробно рассказано в его записках. Зачинщики были повешены, а 200 человек высечены плетьми.

Затем, по требованию Державина, в Малыковке набрано было 700 конных вооруженных ратников с обозом из ста телег. Во время остановки в этом селе получено было им несколько важных бумаг, в том числе известный циркуляр нового главнокомандующего гр. Панина о мерах строгости для обуздания народа; потом разрешение П. Потемкина Державину приехать в Казань и два приказа кн. Голицына о производстве следствий и казней в селах. В одной из этих бумаг князь повторял свое обещание прислать в подкрепление 50 яицких казаков, но Державин не дождался их и 30-го августа переправился через Волгу. Действительно, надо было спешить: пока Державин шел в степь, киргизы еще раз опустошили несколько колоний. 28-го августа они в числе 50—60 человек ворвались в Тонкошкуровку, захватили все табуны, увлекли до 200 несчастных, большею частью женщин и детей, — между прочим, однако, и католического патера. Об этом Вильгельми на другой день писал Державину; не знаем, получил ли тот вовремя письмо его. Остановясь в селении Красный Яр, на Иргизе, Державин написал Голицыну, что он «еще третьего дня мог бы с киргиз-кайсаками иметь дело, но сии ветреные воры бегают с места на место по степи и не дают наказать себя». В Красном Яре сделал он привал, чтобы добыть съестных припасов и дождаться крестьян, еще собиравшихся из некоторых сел, а также казаков кн. Голицына. Что же касается допроса и наказания виновных, то он писал: «Алексеевских жителей мне было пересечь некогда... Когда буду возвращаться то вашего сиятельства приказ исполню. Малыковские жители, грабившие приказчика Смирнова, разберутся также, как я возвращу ся, и что от них отобрано будет, приказчику возвращу».

В колониях к Державину присоединился Гогель, но без людей, которые нужны были дома для охранения своих жилищ и семейств. В отряде был еще офицер, поручик саратовского батальона Зубрицкий. Все ополчение состояло из 700 крестьян и 25 гусар; ни казаки, ни поджидаемые еще крестьяне вовремя не явились. Оставив сотню крестьян на Иргизе для прикрытия там селений, Державин 1-го сентября выступил из Красного Яра и пошел степью по направлению к Узеням. Трое суток подвигался отряд, не встречая тех, кого искал. Только в четвертый день, на рассвете, завидели с пригорка облако пыли, которое, как после оказалось, скрывало более тысячи киргизов. Это было в верховьях реки Малого Карамана. Державин тотчас разделил своих гусар на два отряда и, поручив один Гогелю, а другой Зубрицкому, велел им атаковать шайку с флангов, а сам, прикрыв свою пушку и сделав из обоза вагенбург, стал против центра. Завязалась стычка, и скоро киргизы, бросая добычу, ударились в бегство. На месте осталось их убитыми 48 человек, в плен взято только шестеро («ибо, — говорит Державин, — люди разгоряченные легче кололи, нежели брали в плен»); по мнению Державина, разбитая партия состояла из 1000 человек, «и я бы всех не упустил, — писал он, — если б воины мои были не мужики, и лошади были у них, как у киргизов, легкие». Но всего важнее было то, что у киргизов отбито 811 колонистов, 20 Покровских малороссиян и трое русских. Нельзя описать радости освобожденных: они на коленях благодарили своих избавителей, помогали друг другу, подбирали вещи и складывали их на телеги. Люди, имущество и скот были поручены Гогелю для доставления в колонии. Он повел также и пленных киргизов; часть взятых лошадей отдана была гусарам. По прибытии в колонии Державин собрал крейс-комиссаров и сдал им как освобожденных людей, так и отбитый скот. Возвратившиеся колонисты нашли свои дома разграбленными, отчасти разоренными; все было пусто, даже спасшиеся от киргизов люди разбежались и лишь понемногу приходили назад на свои пепелища. Набеги киргизов оставили по себе глубокие следы в восьми колониях по Большому Караману; они много лет не могли сравняться с другими, расположенными по Волге. Чтобы оградить разоренные жилища от повторения подобных опустошений, Державин расставил по колониям посты и учредил разъезды из жителей. С того времени военная команда с орудиями оставалась в колониях до тех пор, пока не была построена линия укреплений от Оренбурга до Астрахани. В Тонкошкуровке и Екатеринштадте возведены были даже шанцы с батареями. Однако хищные соседи не тревожили более колонистов, которые уже просили было переселить их на Кавказ.

Немедленно по возвращении в колонии Державин написал к Голицыну рапорт об успешном окончании своего предприятия, прибавляя, что он готов был продолжать марш еще далее в степь, за той киргизской партией, которая шла впереди других и успела увести около 150 поселенцев; но он не мог этого сделать по большому числу отбитых им пленных, которые нуждались в одежде и пище и были так измучены, что надо было везти их на лошадях. Наконец, Державин в своем письме к князю Голицыну горячо хвалил своих сподвижников, Гогеля и Зубрицкого, особенно первого, «яко более всех при сем случае рачившего и трудившегося». Недаром и в колониях до сих пор сохранилась память о Гогеле как спасителе их от киргизов. Вероятно, ходатайство о нем Державина не осталось без удовлетворения: в апреле следующего года Вильгельми писал поэту: «итак, Гогель в Польше и не доволен 2000 руб.; боюсь, что жалобы не принесут ему никакой пользы». Рапорт свой Державин отправил к князю Голицыну с Герасимовым, прося, для поощрения других крестьян, наградить его званием мещанина. Вместе с тем он послал к князю и двух оставшихся в живых пленных киргизов (прочие умерли от ран), которые показывали, что товарищи их сделали набег без ведома хана, по наущению киргизского владельца Короная.

Как известие об этом успехе порадовало князя Голицына, видно из ответа его Державину (от 7-го сентября):

«Я не в состоянии описать моего удовольствия, получа ваш рапорт, в котором нашел, что вы над киргиз-кайсаками одержали совершенную победу, освободя от неволи более осьмисот несчастных колонистов, которые были в оковах. Одним словом, чрез хорошее ваше учреждение совсем привели вы тамошний край в спокойствие и безопасность. Признаться должно, что ваша победа не столь велика бы была, когда бы вы имели команду военных людей, но тем более приобрели вы себе чести, одержав победу такими людьми, которые ни образа нашей битвы, ни малейшей привычки не имеют. За все сие приношу вам искреннее мое благодарение, равно как и соучаствовавшим с вами г. Гоге-лю и поручику Зубрицкому, а команде вашей вы объявите, что без награждения не останется. Я же спешу о столь достохвальных ваших подвигах донести главнокомандующему, г. генерал-аншефу и трех российских орденов кавалеру графу П.И. Панину» и т. д.

В тот же день кн. Голицын, стоявший тогда на луговой стороне Волги, в селе Широком Буераке, поспешил донести гр. Панину о подвиге Державина. Передав подробно содержание полученного от него рапорта, генерал ссылается на его отзыв «о лютости киргиз-кайсацких тиранств в иностранных селениях». При этом князь Голицын выписывает следующие слова Державина: «Как щедродарная рука премудрой нашей императрицы тщилась их насаждать (т. е. насаждать колонии), так варварство свирепствовало преобратить оные в пустыню. Кто охотник до просвещения, тот заплачет, глядя на ученых людей книги; кто домостроитель, тот потужит о сокрушении домоводства; а кто человек, тот содрогнется и возрыдает, смотря на тела, по частям изорванные и избиенные, где и младенцы пощажены не были, которых при одной колонии Мариентале собрал я двадцать восемь и предал погребению». Далее Голицын приводит мнение Державина, что киргиз-кайсаки действовали по наущению Пугачева, «от которого, по объявлению пленных, присыланы были в их орду беглые из татар с Яику казаки».

Упомянув потом о засвидетельствовании Державина в пользу Гогеля и Зубрицкого, князь Голицын так выражается: «Я, препоручая сих офицеров в протекцию вашего сиятельства, за долг себе поставляю особливо рекомендовать начальника их г. Державина, который, по его усердию и ревности к службе ее императорского величества, удостаивается (т. е. становится достойным) за свои подвиги монаршего благоволения». Гр. Панин в ответе кн. Голицыну приказал выразить Державину свою благодарность и обещал донести о нем императрице; но между тем до Панина уже начали доходить со стороны астраханского губернатора наговоры на Державина по саратовской истории, которые должны были возбудить в главнокомандующем предубеждение против этого офицера. Из всех современных свидетельств оказывается, что смелое предприятие Державина против киргиз-кайсаков было по справедливости оценено как начальством его, так и окрестным населением. Тотчас по возвращении его из степи Вильгельми писал ему: «Благодарение Богу и вам, что вы освободили наших пленных». Еще через год опекунская контора сочла нужным выразить ему свою благодарность за спасение стольких людей и имущества, «о чем, — прибавлено в бумаге, — и канцелярия опекунства иностранных (центральное учреждение, в ведении которого находилась контора) давно уже уведомлена». Дело с киргиз-кайсаками распространило известность Державина: о нем услышал Суворов; яицкий комендант Симонов особым письмом выразил желание сблизиться с Державиным; «слыша, — писал он, — от всех бывших здесь генералов об отличных ваших свойствах, касательных до совершенной похвалы, полагал я в сердце моем всегда обязанность, чтоб удостоиться вашего знакомства».

Несмотря, однако, на общие похвалы себе, которые слышал Державин, добрые отношения его к начальствующим лицам должны были измениться вследствие назначения графа П. Панина. Но прежде нежели перейдем к изложению обстоятельств этой перемены, взглянем на последние поручения, возложенные на Державина князем Голицыным.

25-го августа Пугачев был окончательно разбит настигнувшим его полковником Михельсоном при Черном Яре, в 100 верстах за Царицыном. Сначала не знали, куда он бежал после этого поражения; кн. Голицын думал, что он направился вверх по луговой стороне Волги. Узнав потом о бегстве его к Узеням, генерал просил Державина послать туда «верных подлазчиков»: «теперь, — писал он, — предстоит нам случай совсем его сокрушить... я на вас полную надежду возлагаю, что вы не пропустите всего того, что может служить к пользе нашего предприятия». Сам он шел на Иргиз, с тем чтобы оттуда идти к Яицкому городку, и назначил Державину свидание в селе Красном Яре.

В распоряжении Державина оставались еще малыковские крестьяне, с которыми он ходил в степь. Выбрав из них сто самых надежных, он решился отправить их как будто для преследования киргизов, а в самом деле с тем, чтобы они, пристав к шайке Пугачева, старались поймать его. Князь Голицын одобрил этот план и перед выступлением со своим корпусом из Красного Яра, 9-го сентября, отдал приказ, в котором между прочим было упомянуто, что команда поручика Державина тронется за час до корпуса, т. е. в 4 часа утра, и будет «патрули свои посылать по сторонам, открывая землю сколько можно далее и более». Чтобы возвысить дух крестьян и предупредить всякое покушение к измене, он приказал им в полночь собраться в лесу и, поставив в их круг священника с евангелием на налое, привел их к присяге, а чтобы подействовать на них и страхом, совершил тут же казнь над преступником: именно — повесил того из убийц Тишина, который в свое время успел скрыться и избегнул казни, постигшей его сообщников в Малыковке. Для обеспечения себя в верности посылаемых крестьян, Державин взял у них жен и детей в залог, а в поощрение дал им, с разрешения князя, по пяти рублей на каждого. Крестьяне под присягою обещали употребить все усилия, чтобы привести Пугачева живого или мертвого, и отправились под начальством избранного ими же старшины. Вслед за ними, рано утром 10-го сентября, князь со своим корпусом пошел к Яицкому городку, чтобы в случае нападения защитить это открытое место; Державин же с остальными крестьянами остался на Иргизе, в слободе Мечетной, с тем чтобы, по поручению Голицына, наблюдать за всеми по этой реке лежащими селениями. «Присутствие ваше здесь, — говорил князь, — за необходимое почитаю до тех пор, пока не откроются точные замыслы самозванца». Кроме того, он поручал Державину постоянно иметь сведения со стороны Узеней и смотреть за всеми командами, расположенными в колониях, где еще было вовсе не спокойно и после поражения Пугачева бродили еще бунтующие шайки, да и между колонистами являлись изменники.

15-го числа разосланные по степи подзорщики возвратились, правда, не с пустыми руками, но и не с Пугачевым: они привели бывшего при нем полковником заводского крестьянина Мельникова, который рассказал чрезвычайно важную новость: Пугачев был схвачен своими сообщниками на Узенях и увезен в Яицкий городок для передачи бывшему там от секретной комиссии офицеру Маврину; посланный Державиным отряд опоздал двумя днями на место, где казаки связали самозванца. Известие о поимке Пугачева подало Державину мысль немедленно уведомить об этом счастливом событии Потемкина.

В это самое время над головою нашего поэта стали собираться тучи. До сих пор он по своей командировке имел несколько неприятных столкновений только с местными властями, все же начальники показывали ему особенное расположение. Теперь он вдруг увидел совсем другое со стороны нового главнокомандующего, с которым еще не был в непосредственных сношениях.