4. Пожертвование казанцев. Речь Державина. Отъезд его

Державин должен был также «возбуждать в земляках своих ревность к обороне» и склонять их к образованию на свой счет вооруженных отрядов. Это было одною из обязанностей, возложенных на Бибикова Екатериною: рескриптом 29-го ноября ему, между прочим, было повелено созвать к себе все в Казани и в окрестностях ее находящееся дворянство и, изобразив ему живыми красками опасное положение края, постараться подвигнуть это сословие к вооружению части людей своих. Бибиков, при содействии Державина, сумел в короткое время с большою ловкостью исполнить это щекотливое поручение. Но ни Державин, ни впоследствии Пушкин, излагая распоряжения Бибикова, не знали, что он в этом случае буквально следовал повелениям императрицы. Умолчал о том и сын его, который притом — что очень странно — в записках о службе Александра Ильича не сообщил данных ему при его назначении рескриптов.

Через предводителя дворянства все местные дворяне к концу года были созваны в город, и 29-го декабря происходило первое собрание их. Рано утром в этот день по всем улицам Казани слышалось публичное чтение повестки от полиции, чтобы все горожане сходились в собор, а потом, часу в 10-м, раздался звон в большой соборный колокол. В церкви прочитан был известный манифест, привезенный главнокомандующим из Петербурга, и после молебна приглашены в квартиру генерала все дворяне, а с ними и преосвященный Вениамин, тот самый, который впоследствии навлек на себя несправедливое подозрение в измене; при восшествии на престол Екатерины II он занимал архиепископскую кафедру в Петербурге, а вскоре после того (еще в 1762 году) был переведен в Казань. На этом-то собрании Бибиков подошел к Державину и объявил ему приказание тотчас же ехать в Самару. Оно было немедленно исполнено.

По отъезде Державина было новое собрание дворян, 1-го января 1774 года. Бибиков обратился к ним с патриотическою речью, в которой, представив бедствия, ожидающие их в случае ниспровержения законного порядка, грозил наказанием за измену, обещал награды за верность и усердие и вызывал дворянство на содействие правительству. Речь его произвела сильное впечатление: собрание с большим одушевлением приступило в тот же день к общему между собою совещанию и единогласно определило выставить на свой счет вооруженный конный корпус, дав по одному человеку с каждых двухсот душ. Определение это было окончательно изготовлено уже 3-го января и тогда же препровождено к главнокомандующему при письме от имени дворянства всего Казанского уезда.

Известно, как Екатерина II оценила это пожертвование: в рескрипте на имя Бибикова, назвав себя «помещицей Казанской губернии», она объявила, что следует примеру дворянства и также дает по рекруту с каждых 200 душ в тамошних дворцовых волостях своих. Благодарность дворянства за эту милость, возбудившую общий восторг, взялся выразить Державин и написал речь, обращенную к государыне. Для выслушивания речи дворяне в первых числах февраля приглашены были в дом губернского предводителя И.Д. Макарова, который и прочел ее перед портретом Екатерины. Речь эта, которую Державин в одной из своих рукописей называет «первым опытом малых своих способностей», тогда же была напечатана в «С.-Петербургских ведомостях». В ней поэт торжественным тоном, во вкусе Ломоносова, иногда с истинным одушевлением, восхваляет действия императрицы в тогдашних трудных обстоятельствах, начиная с самого назначения Бибикова. «Величие монархов, — говорит он, — наипаче познается в том, что они умеют разбирать людей и употреблять их во благовремении: то и в нем (т. е. в Бибикове) не оскудевает ваше тончайшее проницание. На сей случай здесь надобен министр, герой, судья, всенародный чтитель святой веры. По прозорливому вашего императорского величества соизволению мы все сие в нем видим, за все сие из глубины сердец наших любомудрой душе твоей восписуем благодарение». Такие похвалы Бибикову были, конечно, искренним выражением общего о нем мнения, которое, как мы видели, давно уже утвердилось в тамошнем краю. По поводу этих похвал Бибиков, представляя речь Екатерине, оговорился таким образом: «Признаюсь, всемилостивейшая государыня, что претительно подносить сочинение, где дворянство почтило и меня хвалами, но все сии хвалы относятся как к главному источнику к вашему императорскому величеству. Дворянство же о поднесении сего убедительно меня просило». В заключении речи Державин так выражается по поводу принятого императрицею названия казанской помещицы: «Та, которая владычествует нами, подражает нашему примеру... Признаём тебя своею помещицею. Принимаем тебя в свое товарищество. Когда угодно тебе, равняем тебя с собою. Но за сие ходатайствуй и ты за нас у престола величества твоего» и т. д. Речь была представлена императрице при том же донесении, как и письмо к калмыкам; однако сочинивший ее «казанский дворянин» не был назван по имени. Но речь эта произвела совсем другое впечатление, чем то письмо: в ответе своем главнокомандующему императрица заметила, что «речь, говоренная в собрании дворянском, прямо благородными мыслями наполнена», и вслед за тем прислан был манифест, который повелено прочесть во всех церквях и положить в архиве каждого города в нескольких экземплярах. Это распоряжение было вызвано тем, что некоторые уезды последовали примеру Казанского; манифест относился и к ним; в Казани же и мещане приняли участие в составлении конных отрядов.

Когда прибыл в Казань этот манифест, Бибиков готовился уже к отъезду и не мог дождаться собрания дворян (12-го марта), в котором он был читан. По состоявшемуся тут определению предводитель дворянства Макаров препроводил по экземпляру этого манифеста через нарочного, подполковника Бутлерова, при поздравительном письме, как к Бибикову, так и к Державину «как имевшему участие в полезных определениях казанского общества».

Бибиков не имел причины долее оставаться в Казани. Склонив дворян к патриотическим пожертвованиям, дождавшись посланных к нему на подкрепление войск и направив их по трем дорогам к осажденному Оренбургу, главнокомандующий мог считать свое дело в Казани оконченным. 7-го марта прибыл туда князь Щербатов; сдав ему дела, Бибиков на другой же день выехал по оренбургской дороге, в намерении остановиться в Кичуевском шанце или в Бугульме, чтобы быть между обоими корпусами своей армии. Одним командовал князь Петр Михайлович Голицын, бывший при нем уже в Польше и оттуда вместе с ним вызванный; ему поручено было заграждать московскую дорогу между Казанью и Оренбургом. Другой корпус был под предводительством Павла Дмитриевича Мансурова, который из города Самары должен был доставлять провиант Оренбургу и Яицкому городку, а также предпринимать поиски вверх по реке Самаре до крепости Бузулуцкой на так называемой Самарской линии; обоим корпусам предписано было соединиться в Сорочинской крепости и потом идти вместе к осажденному городу.

Державин выехал из Казани еще за день до Бибикова. Главнокомандующий, оценив способности и полюбив свойства смелого и решительного офицера, нашел полезным расширить круг действий его и дать ему в другом месте более самостоятельное назначение: он послал его в окрестности Саратова с поручениями, для объяснения которых необходимо наперед войти в некоторые подробности относительно тамошнего края и тогдашнего положения дел.