8. Другие столкновения по управлению министерством

Неудовольствие государя Державин навлекал на себя не только упорством в проведении своих мыслей, не согласных с господствовавшими взглядами, но и многими крайне неловкими поступками. Таково было в начале его министерства вмешательство в неприятности, происшедшие между министром финансов Васильевым и его племянником, государственным казначеем Голубцовым. Последний обратился к генерал-прокурору с жалобой на расстройство казны под управлением дяди и вместе с тем просил исходатайствовать чин одному казначею. Державин, вопреки всякому благоразумию, согласился доложить о том государю и объявил указ о производстве казначея. Это, разумеется, сильно раздражило Васильева как против Державина, так и против Голубцова, который, в оправдание свое, сложил всю вину на первого. Васильев жаловался государю. Когда же вследствие нового объяснения генерал-прокурора Голубцову повелено было присутствовать в комитете министров, и между ним и министром финансов водворилось полное согласие, то Державину представилось, что вся эта история была интригою, умышленно затеянною против него, чтобы ослабить доверие к нему государя.

Ему вообще казалось, что с самого начала все министры старались очернить его разными наветами, и что особенно подкапывался под него граф Кочубей, так как по своему отношению к судебным местам министр внутренних дел беспрестанно сталкивался с генерал-прокурором. Были и другие поводы к пререканиям между этими двумя сановниками. Так Кочубей предложил дозволить иезуитам через миссионеров обращать в католическую веру некрещеных инородцев в Астраханской, Оренбургской и сибирских губерниях. Державин возразил, что это значило бы простирать веротерпимость слишком далеко и было бы не согласно с достоинством господствующей церкви, а кроме того могло бы со временем сделаться источником религиозных смут и междоусобий, какие некогда бывали на Западе. Поэтому он полагал, что полезнее было бы отправить в названные губернии русских миссионеров для распространения православия и введения там хлебопашества и русского гражданского быта, что, конечно, способствовало бы к усилению государства. К министру юстиции присоединился граф Н.П. Румянцев, и предложение Кочубея не было принято.

По словам Державина, Сперанский водил Кочубея за нос и делал из него все, что хотел. По поручению своего министра он составил проект образования министерства внутренних дел. В июле 1803 г. этот проект читался в заседаниях комитета министров у государя на Каменном острове. Чтобы ближе ознакомиться с ним, министры пожелали прочесть его у себя на дому. Пока он был у генерал-прокурора, Кочубею понадобилось просмотреть проект. Державин, посылая его при письме, не удержался, чтоб снова не заговорить о необходимости инструкций. Недели через две частное письмо это было читано в комитете министров в присутствии Александра. Его величество заметил Державину, что он не имеет права торопить составлением инструкций, когда сами министры в полгода не собрались подать свои мнения о том, что по части каждого нужно изложить. При этом, однако, государь повторил, что намерен дать инструкции.

Другою любимою мыслью Державина во время его министерства было доставить силу закона выработанному им в 1801 г. проекту правил третейского суда; однако этот проект не был утвержден государем. Списки его Державин рассылал на просмотр многим лицам в Москву, в Малороссию, в Белоруссию, в остзейские губернии; кроме того, сообщал его и в Петербурге законоведам. В числе этих лиц были Капнист, А.М. Лунин. В.С. Попов, — и Державин воспользовался полученными от некоторых из них замечаниями. Сам он был чрезвычайно высокого мнения об этом труде, «основательнее и осторожнее которого не могло быть, ибо никто не мог, — писал он к Гасвицкому, — иметь таких способов сколько по практике моей во многих третейских судах, столько и по посту, который я занимал». В другой раз он говорил Капнисту: «Бог знает, какое лучшее усердие можно было показать отечеству в посту моем, чтобы отправлялося скорое и беспристрастное правосудие, как не сим способом; но, видно, Богу не угодно было излечить нас от ябеды». Оба письма, откуда мы заимствовали эти строки, писаны Державиным уже в отставке, в 1804 г.; но проект устава третейского суда занимал его еще и до назначения его в министры. Тогда же, прося Капниста сообщить свое мнение об этом труде, он упоминал загадочно о каком-то другом плане: «Я и по сию пору не могу не досадовать на тебя за трусливый твой совет, коим меня отвратил ты от исполнения известного плана, при начале нынешнего царствования мною сделанного, которым можно было отвратить все вздоры, и теперь продолжающиеся, и водворить тишину. Он даже одобрен был ныне, когда я его переписал, тем, для которого был делан. Но что делать? Пролитое полно не живет».

Не успев достигнуть утверждения своего проекта, Державин все-таки надеялся, что в частных случаях, по желанию тяжущихся или по условию, между ними заключенному записью, правила его могут быть принимаемы в руководство. Это ясно выражено им в письме к Гасвицкому. Его проект третейского суда дошел до нас. Основною его мыслью было соединить третейские суды с совестными. Главный недостаток его проекта, по мнению одного уважаемого юриста, заключается в слишком сложных, на практике не совсем удобных формах, тогда как этот род суда преимущественно перед всяким другим должен отличаться простотою и предоставлять тяжущимся большую свободу. Третейский суд как обычай составляет в России очень древнее явление: есть много записей с подробным указанием условий третейского суда; но Державин стремился сделать из него суд обязательный, а посредников обратить в судей от правительства. Во всяком случае, проект его замечателен как выражение мыслей делового человека по вопросу, заслуживающему внимания законодателей. «На этот проект можно смотреть как на образец сокращенного порядка судопроизводства, при котором Державин еще в 1801 году полагал допускать в суд посторонние лица, печатать приговоры суда, даже дозволить посторонним лицам печатать, следовательно, и публиковать, свои замечания на решения суда».

Не соглашаясь во многих случаях со взглядами и распоряжениями господствовавшей правительственной партии, Державин с особенною настойчивостью противился любимой мысли императора приготовить мало-помалу отмену крепостного состояния. Первоначальный ход дела, возникшего по прошению графа С.П. Румянцева, изложен в записках Державина не совсем точно. Румянцев сначала испрашивал, чтобы помещикам даровано было право заключать с крестьянами условия и укреплять им в собственность участки земли, каждому особенно или целым обществам; из уволенных таким образом крестьян должно было образоваться новое в государстве сословие. Румянцев надеялся, что многие помещики найдут существенную пользу в том, чтобы крестьян, вместо продажи их, отпускать целыми селениями на волю. При этом он представил и предположения свои о подробностях исполнения нового закона. Совет, одобрив общую мысль проекта как согласную и с прежними узаконениями, сделал несколько возражений против общего приведения ее в действие. Любопытно особенно первое из этих замечаний. «Мнение об освобождении крестьян, — рассуждал совет, — разными обстоятельствами столь усилилось в умах, что малейший повод и прикосновение к сему предмету может произвесть опасные заблуждения. Примеры ослушаний доказывают ясно, сколь много народ расположен к новостям сего рода и сколь легко предается он всем слухам о перемене его состояния. При таковом расположении умов издание общего закона об освобождении крестьян по условиям может произвесть превратные толки, и вместо того, чтоб видеть в нем установление, на прежних законах и на взаимной пользе основанное, многие помещики, пораженные слухами, усмотрят в нем первое потрясение их собственности, а крестьяне возмечтают о неограниченной свободе». Державин, со своей стороны, рассказывает: «Все гг. члены совета, хотя находили сей проект не полезным, перешептывали между собою о том, но согласно все одобрили, как и указ, заготовленный о том, апробовали». Затем изложение особого его мнения должно быть следующим образом исправлено по журналу Государственного совета: «Генерал-прокурор к сему присоединил, что хотя по древним законам права владельцев на рабство крестьян нет, но политические виды, укрепив крестьян земле, тем самым ввели рабство в обычай. Обычай сей, утвержденный временем, соделался столько священным, что прикоснуться к нему без вредных последствий великая потребна осторожность».

Результатом бывших в совете, отчасти в присутствии самого Румянцева, рассуждений было издание известного указа о свободных хлебопашцах. Встревоженный тем, Державин поехал во дворец для откровенного объяснения с государем. Доводы, представленные им против освобождения крестьян, были почти те же самые, какие и мы слышали от многих наших современников в приснопамятную эпоху окончательной отмены крепостного состояния. Для удовлетворения жалоб на частные случаи притеснений со стороны помещиков он советовал созвать, не вдруг изо всей империи, а по частям, из нескольких губерний разом, предводителей дворянства, с тем чтобы они определили размер податей и повинностей, какие могут быть заочно требуемы землевладельцами в разных местностях, а также и взыскания, которые должны быть налагаемы за проступки и неисполнение обязанностей. Государь, по-видимому, уступил этим убеждениям и приказал пересмотреть в совете указ о вольных хлебопашцах. Но на другой день к Державину приезжает Новосильцев и объявляет высочайшее повеление немедленно препроводить указ в сенат к исполнению. Однако Державин не успокоился и задумал устроить, чтобы сенат, пользуясь дарованным ему правом, вошел к государю с представлением о неудобоисполнимости помянутого указа. Он и уговорил было престарелого сенатора Колокольцева сделать в этом смысле предложение; но перед общим собранием сената Колокольцев сказался больным. Государь, узнав обо всем через обер-прокурора князя А.Н. Голицына, обедавшего у него каждый день, призвал Державина и сказал ему: «Как это вы, Гаврила Романович, идете в сенате против моих указов и критикуете их, тогда как ваша обязанность их поддерживать и настаивать на непременном их исполнении?» Между тем указ из общего собрания передан был в первый департамент для исполнения. Государь повелел за разногласием в департаменте указа этого в общее собрание не обращать, а исполнить его непосредственно.

Взгляд Державина на крестьянский вопрос отразился и в одном из тогдашних его стихотворений, именно в пьесе «Голубка», заимствованной им из Анакреона, но получившей у него согласный с этим взглядом тенденциозный оттенок.

Мы не находим нужным, в извинение такого образа мыслей, приводить сходные с ним мнения многих из лучших людей того времени. Притом в последние два десятилетия уже не раз было писано о Том; считаем достаточным сослаться на обзор подобных мнений в сочинении проф. Иконникова «Граф Н.С. Мордвинов», поправляющем, между прочим, ошибку тех, которые без оговорки ставят этого государственного мужа наряду с защитниками крепостного права. Впрочем, хотя граф Мордвинов в принципе и признавал необходимость освобождения крестьян, но и он находил эту меру преждевременною, считал ее зависящею от некоторых предварительных условий политической свободы и улучшения хозяйственного быта и потому всегда стоял за постепенность.

Обзор г. Иконникова может быть дополнен еще мнениями замечательного по своему человеколюбию И.В. Лопухина и княгини Дашковой: оба лица высказались по этому предмету в своих записках. Лопухин, горячо желая уничтожения рабства и стыдясь даже произносить слово «холоп», говорит, однако, также, что «в России ослабление связей подчиненности крестьян помещикам опаснее самого нашествия неприятельского», и что «ничего не может быть пагубнее для внутренней твердости и общего спокойствия России, как расслабление тех связей». При рассмотрении в сенате крестьянских просьб «о вольности от помещиков» Лопухин часто спорил против тех, которые, по его словам, «вдруг приняли за правило всячески натягивать в пользу таковых ищущих, и это не по сердечному расположению и не по законной справедливости, а для того, что угождать думают тем государю». «Для сохранения общего благоустройства, — говорит он же, — нет надежнее полиции, как управление помещиков». Почти те же мысли выражает и княгиня Дашкова, передавая свой разговор с Дидро о рабстве в России. В защиту крепостного состояния она употребляла, между прочим, такой силлогизм: «От богатства и счастья наших крестьян исключительно зависит наше собственное благосостояние, увеличение наших доходов, а так как это аксиома, то надо быть безумным, чтобы действовать к обеднению источника наших личных интересов. Дворянство — посредствующая власть между казенным управлением и крепостными людьми: итак, наша выгода требует охранять последних от хищничества губернаторов и мелких чиновников» и т. д.

На основании подобных соображений и Державин был одним из самых крайних консерваторов в крестьянском вопросе. При обвинении его потомство должно, конечно, принимать во внимание смягчающие обстоятельства, но нельзя не скорбеть, что певец Фелицы, так хорошо оценивший человеколюбивые стремления Екатерины, ее кроткие законы и учреждения, не сумел стать выше понятий своего времени и вместо того, чтобы всеми средствами своего характера и положения поддерживать один из самых великодушных планов Александра, настойчиво противодействовал его намерению «освободить народ от рабства» и называл эту мысль предрассудком.