Путешествие по Карелии

Материалы путешествия Г.Р. Державина по Карелии летом 1785 года несомненно относятся к наиболее интересным страницам его пребывания в крае.

Мысль о поездке с целью «осмотра» губернии у Державина возникла еще весной. Она явилась, с одной стороны, следствием стремления лучше узнать Карелию, ближе ознакомиться с положением дел в уездах, своими глазами увидеть то, что до сих пор он знал только по официальным донесениям (до этого Державин из Петрозаводска не выезжал), с другой, — результатом напряженной обстановки, сложившейся в итоге непрестанных столкновений с Тутолминым и его ставленниками. Было и формальное основание для длительной отлучки из губернского центра: закон, принятый еще в 1764 году, вменял в обязанность губернаторам «всю вверенную попечению губернию объезжать каждые три года». Кроме того, 16 мая 1785 года Екатерина II подписала указ, вносивший некоторые изменения в состав территории Олонецкой губернии. Пределы Олонецкого наместничества теперь распространялись на север до Белого моря, из Повенецкого уезда «по причине великого его пространства» выделялся еще один самостоятельный уезд — Кемский. Кемский городок переименовывался в уездный город Кемь и становился, таким образом, уездным центром, а Пудожский погост также следовало отныне именовать уездным городом (к Пудожскому уезду присоединялись «отдаленные части» Вытегорского и Каргопольского уездов.) «Открытие» городов было актом торжественным и осуществлять его должно было губернское начальство.

Первоначальный план поездки не включал посещение губернатором северных районов, и Державин предполагал ограничиться «осмотром» средней и южной Карелии, очевидно, полагая, что Кемь будет «открывать» Тутолмин. В дальнейшем в этот план пришлось внести коррективы, но это произошло уже после отъезда из Петрозаводска.

Подготовка к путешествию велась основательно. Все уездные исправники получили соответствующий рескрипт, должны были находиться на местах и готовиться к встрече начальства. Грибовскому было поручено переписать на специальных листах с большими полями текст «Топографического описания» Тутолмина, который следовало взять с собой в поездку, чтобы иметь возможность сравнивать «натуру» с тем, что писал о ней генерал-губернатор, и записывать державинские «примечания» на полях. На Грибовского же была возложена обязанность вести путевой дневник, записи в котором осуществлялись под руководством, а иногда и под прямую диктовку Державина. Так в ходе поездки родилась интереснейшая «Поденная записка», где исправно фиксировались все впечатления и наблюдения во время продолжительного пути. В ней на 66 написанных убористым почерком листах содержится подробное описание географического положения, флоры и фауны районов, через которые проезжали путешественники, наблюдения за состоянием промышленности, сельского хозяйства, промыслов, торговли, меткие и точные зарисовки быта населения, мастерские описания северной природы.

Результаты поездки Державина по Карелии нашли отражение не только в путевом дневнике. Существенным дополнением к нему стали упомянутые выше «примечания» на описание Тутолмина. Подлинник этого документа, находящийся в архиве Ленинградского отделения Института истории АН СССР, хранит следы весьма внимательного отношения Державина к «Топографическому описанию». Широкие поля рукописи испещрены его собственноручными многочисленными записями и пометками, иногда занимающими несколько страниц. Всего Державин сделал 88 «примечаний», причем иногда в одном примечании речь идет о нескольких ошибках или искажениях действительности, допущенных Тутолминым. И хотя «примечания» часто носят откровенно полемический характер и иногда написаны с немалой долей сарказма, они доказательны и аргументированны и не могут не учитываться при оценке «Топографического описания».

Наконец в ходе поездки Державиным был написан ряд предложений Олонецкому наместническому правлению, которые тут же отправлялись с нарочным в Петрозаводск. Таковы «Примечания о поморских соляных варницах», «О постройке казенных строений в Пудоже и других городах», «О казенных хлебных магазинах» и др. Большой интерес представляет написанная Державиным «Записка о разделе земель между государственными крестьянами в Олонецкой губернии по приказам экономии директора и о происшедших от того раздорах». (Текст «Записки» до сих пор, к сожалению, не опубликован, подлинник хранится в рукописном отделе ИРЛИ АН СССР.) Обширный документ переписан писцом, на полях рукописи содержится ряд дополнений, сделанных рукой Державина.

На протяжении всего путешествия Державина сопровождали Грибовский и Эмин. За время с 19 июля по 13 сентября они проехали около 1500 километров, в основном водой или на лошадях.

Выехав из Петрозаводска, путешественники посетили несколько близлежащих деревень (Суйсари, Янишполе, Вороново), затем проехали через Кончезерский железоделательный и купоросный заводы, Марциальные воды (с заездом на Кивач) до Тивдийских мраморных ломок. Вернувшись обратно до Кондопоги, направились в Кижи, оттуда в Пудож, а из Пудожа через Повенец, Масельгу, Сумский острог, Сороку в Кемь. Обратно Державин и его спутники возвращались другим путем, посетив Онегу, Каргополь и Вытегру. Таким образом, губернатором были «осмотрены» все уезды, за исключением Олонецкого и Лодейнопольского.

Поначалу экспедиция не очень спешила: в первый день проехали 12 верст, во второй — 20, неделю пробыли в Петрозаводском уезде, потом неделю — в Пудоже. То, что Державин двигался так медленно, объясняется, по-видимому, обстоятельством, о котором в «Поденной записке» не говорится ни слова, может быть, потому, что в этом документе вообще полностью обойдена личная деятельность губернатора во время поездки — речь в ней идет только о наблюдениях и впечатлениях. Но здесь на помощь нам приходит упомянутая выше «Записка о переделе земель...». Как сообщает в ней Державин, едва он выехал в селения Петрозаводского уезда, «к удивлению своему, увидел толпами приходящих к нему крестьян, которые беспокоились разделом земли по приказу экономии директора и просили его рассмотрения».

С этой проблемой Державин познакомился еще в Петрозаводске по многочисленным жалобам, поступавшим в казенную палату. Суть ее заключалась в следующем.

Крестьянское население края издавна находилось в трудном положении. Суровые климатические и почвенные условия не благоприятствовали развитию земледелия. Низкими были урожаи зерновых культур — в своих наказах в Уложенную комиссию 1767 года олонецкие крестьяне писали, что они вмешивают «в малый хлебный умолот ржаную солому и протчее от соломы оставшееся охвостье...». Развитию животноводства мешало недостаточное количество кормов — пастбища зарастали лесом и кустарником, требовали специальной обработки. Державин в «Записке» пишет об этом так: «...притом по суровости климата в здешней губернии находящегося, то на разработку земель и удобрение оных должно сбирать с них великие груды каменьев, расчищать леса, выдирать коренья, осушивать болота и делать загорода... и что продукты с них получаемые едва платят за тот труд, который ежегодно при возделывании их необходим бывает...».

Однако в первую очередь бедственное положение большинства крестьян было связано с безземельем. Богатые крестьяне и купцы постепенно прибирали к рукам пахотные земли и покосы, которые они отнимали за долги или скупали, пользуясь безвыходным положением разорявшейся бедноты. Занимая у деревенских богатеев деньги и хлеб на ростовщических условиях, неимущие крестьяне попадали в положение вечных должников и, как сообщают официальные документы того времени, должны были уступать участки своей пахотной земли, «лишаясь... и последнего к пропитанию средства».

Разумеется «пресечь», пользуясь выражением Державина, грабеж крестьянской бедноты при сохранении общего порядка вещей в стране было невозможно. Но его можно было несколько ослабить, произведя передел земли в рамках крестьянской общины.

До 1785 года переделов земли на территории Карелии не было. Но уже следственная комиссия по делу о волнениях приписных крестьян Олонецких заводов (так называемом «Кижском восстании» 1769—1771 гг., крупнейшем в Карелии антифеодальном выступлении крестьян) признала необходимым возвратить прежним владельцам все казенные земли, которые перешли к богатым крестьянам, подрядчикам и купцам за неуплату долгов и по другим причинам. В 1783 году по этому поводу последовал соответствующий указ сената, а вслед за тем и распоряжение местной олонецкой администрации. Вот здесь-то и возникли волнения, с которыми столкнулся Державин, покинув Петрозаводск: как только началась практическая реализация указа, в губернский центр посыпались жалобы на то, что «большесемейные и зажиточные крестьяне захватывают чужие земли» и другим «ничего на пропитание и на платеж государственных податей не оставили». Разногласия между богатыми и бедными крестьянами стали принимать опасный для властей оборот, так как в некоторых уездах, особенно в Петрозаводском и Пудожском, переходили в открытые столкновения.

Державин оказался в сложном положении. С одной стороны, он понимал необходимость переделов земли как средства, которое могло смягчить остроту противоречий в деревне. С другой, — нужно было незамедлительно предотвратить дальнейшее развитие локальных волнений, грозивших перерасти в массовое крестьянское движение. Конечно же, в памяти Державина ожили и воспоминания о Пугачеве, и восстание в Кижах, о котором он был достаточно наслышан.

Отсюда и двойственность изложения событий в «Записке о переделе земель...». Державин подчеркивает необходимость «бороться с буйством и неповиновением власти», пишет, что он «решился истребить сие зло в самом его начале согласно обстоятельствам, сколь можно экстреннее» и наряду с этим предупреждает о «наилучшей осмотрительности, чтобы не последовало иногда от того каких-либо неприятных случаев», о том, что нужно считаться с тяжестью земледельческого труда и не принимать опрометчивых решений. Что же касается существа самого дела, то Державин считал, что в основе волнений лежит поспешность, с которой экономии директор Олонецкого наместничества Ушаков отдал распоряжение о переделе земель, но не подготовил его предварительным генеральным межеванием и не снабдил соответствующим разъяснением предполагаемого перераспределения земель. Поэтому Державин в тех случаях, когда конфликты в уездах были особенно острыми, передел земель приостановил, «пока не будут собраны точные сведения». Таким образом, «взяв во уважение видимое собственно им самим», Державин, по его словам, «возвратил спокойствие губернии». Следует, правда, отметить, что на этом дело не кончилось, так как Тутолмин принял сторону Ушакова и обжаловал действия олонецкого губернатора в сенат. Державин послал в сенат встречное донесение (в октябре 1785 года), но ответа уже не дождался, так как вскоре навсегда покинул Карелию.

В «Поденной записке» все, что относилось к истории с переделом земель, Державин опустил, но зато с самых первых записей воздал должное карельской природе. Пейзажные зарисовки начинаются с первых строк: «Выехали из Петрозаводска и, проехав 12 верст, пристали к острову, именующемуся Попову... Оттуда, поехав и миновав множество мелких островов, замечательных по своей приятности и из которых на одном растет на голом камне ель, приехали карельской трети в деревню Суйсар, лежащую при Онежском заливе». И далее неоднократные записи вроде «...берега и в отличном положении рассеянные острова довольно приятный вид имеют» (это на Онежском озере), или строки о поездке по реке Суне: «Местоположение пути сего весьма приятное и правильное протяжение берегов, соединяющихся вдали и потом длинные проспекты отверзающих, представляют прекрасное зрелище». Проехали еще немного и снова: «Дикость положения берегов и беспрестанные видов перемены ежечастно упражняют взор». И, наконец, описание водопада Кивач, к которому мы еще вернемся. Даже при описании Кончезерских заводов Державин считает нужным отметить их «приятное положение; с одной стороны окружены озером Конч, с другой — рекой Перт, текущей из озера Перт наволока».

Из Петрозаводского уезда через Кижи путешественники направились в Пудож, говоря о котором, Державин не забывает упомянуть, что город расположен «на хребте, идущем полукружием горы, внизу коей лежит прекрасный дол, пересекаемый многими глухими и прохладными заливами». А вот столь известную сейчас Преображенскую церковь на острове Кижи Державин не упомянул ни единым словом. Впрочем, и известный исследователь русского Севера академик Н.Я. Озерецковский, проезжавший по этим местам почти одновременно с Державиным, тоже был достаточно скуп в своей оценке этого шедевра русского деревянного зодчества, ограничившись краткой записью о том, что вид церкви «весьма красив». Так было и в XIX веке — побывавшие здесь путешественники реагировали на постройки Кижского погоста без всякого энтузиазма, поминая Преображенскую церковь, как правило, «через запятую». Объясняется это, по-видимому тем, что тогда еще сохранялись многие другие памятники старинной деревянной архитектуры и поэтому Кижи не привлекали такого обостренного внимания, как в наши дни. Что же касается Державина, то здесь возможно и еще одно объяснение: у стен Кижского собора 1 июля 1771 года произошел один из наиболее драматических эпизодов крестьянского восстания — расстрел восставших. Для Державина-губернатора это место ассоциировалось прежде всего с «возмущением» (так названо Кижское восстание в «Поденной записке») местных поселян.

Шестидневным пребыванием в Пудоже для Державина и его спутников завершился первый этап путешествия. Здесь же Державин получил предписание от Тутолмина отправиться дальше на север с тем, чтобы преобразовать Кемский городок в уездный город Кемь. В предварительные планы губернатора эта поездка не входила и, судя по его автобиографическим запискам, воспринял он полученный приказ без всякого энтузиазма — дорога предстояла не только дальняя, но и трудная, особенно в осеннее время по Белому морю. Однако поскольку речь шла о выполнении императорского указа, выбора у Державина не было. Перед отъездом из Пудожа были внесены очередные критические замечания на поля рукописи Тутолминского «Топографического описания», и путешественники отправились в путь. «Примечания» в данном случае относились к самому Пудожу. Тутолмин писал, что в городе имеется сто домов. Державин насчитал их ровно половину. Тутолмин указывал, что жители Пудожского погоста собирают такой большой урожай, что снабжают хлебом соседей, а Державин пишет: «Хлебопашество здесь не весьма обильно, и для собственного продовольствия покупают в Вытегорском и Каргопольском уездах». Не было обнаружено им также никаких признаков упоминавшегося Тутолминым медицинского обслуживания населения.

Дорога до Кеми, как и предполагал Державин, оказалась сложной. Даже до Белого моря путешественники вынуждены были неоднократно останавливаться, чтобы переждать непогоду. Так было, например, на Выгозере, до которого путники добирались из Пудожа две недели: «Простояв два дня за противною погодою, поехали на другой день обратно через Выг-озеро в деревню Ревиш-наволок, но восставшая вдруг буря понудила нас пристать к острову, где, простояв часа с два, пустились в путь, буря увеличилась, и мы с трудом достигли до другого острова, лежавшего в недальнем расстоянии от первого. Простояли на оном остаток дня и ночевали».

21 августа путешественники добрались до Кеми. Сразу же выяснилось, что сведения, полученные Державиным от Тутолмина в Пудоже относительно того, что уездные учреждения в Кеми уже созданы и население с нетерпением ждет празднеств официального «открытия» города, сильно преувеличены. Не только присутственных мест — никаких чиновников в будущем городе не было, а жители и не догадывались, что живут в уездном центре. Попытка Державина отслужить молебен оказалась трудно осуществимой: священник, как и все жители, ничего не знавший о приезде губернатора, уехал куда-то косить сено. В конце-концов священника нашли, привезли в город. Державин собрал несколько сот жителей, объявил указ о переименовании городка уездным городом, священник отслужил по этому поводу молебен, а курьер повез донесение в сенат о том, что августа 22 дня город «открыт правителем Олонецкого наместничества Державиным и включен в число прочих городов, губернию составляющих».

Обратный путь был проделан значительно быстрее — 13 сентября губернатора уже встречали в Петрозаводске.

Если суммировать итоги путешествия Державина по материалам «Поденной записки» и «примечаний» на описание Тутолмина, то представляется бесспорным вывод о важности этих документов как источников для изучения Карелии конца XVIII века.

Прежде всего отметим достоверность приводимых Державиным сведений. Все они — результат личных наблюдений, тогда как Тутолмин в большинстве случаев пользовался материалами, полученными из вторых рук или, как писал Державин, «показаны по расспросам, примерно». Это обстоятельство становится особенно существенным, если учесть, что «Поденная записка» включает в себя большое количество чисто фактических сведений, относящихся к промышленности, сельскому хозяйству, промыслам, торговле, городам, различного рода местным достопримечательностям.

Из наблюдений над промышленностью края, содержащихся в путевом дневнике, обращает на себя внимание подробнейшее описание производственных процессов. Они скучноваты, но подкупают скрупулезно точным изложением всей технологии, идет ли речь о вываривании купороса, или добыче мрамора на Тивдийских мраморных ломках, или изготовлении бутылок на стеклянных заводах купца Козлова. В «Поденной записке» точно констатируется состояние того или иного предприятия, иногда указывается, какую оно приносит прибыль. Подробно описывая Воицкий рудник и точно устанавливая, сколько там добыто золота и меди (вывод был не очень оптимистический — «выходит казне убытка 59 142 р. 24 копейки»), Державин не забывает упомянуть и о том, что «по объявлению здешних поселян рудник Воицкий так, как и селение, именуется от находящегося в 1½ верстах вниз по реке водопада, который, шумя от стремящейся воды, как бы воет. Сей имеет три жерла, из которых среднее глубиною до 3, прочие же до 1½ сажен и скат воды перпендикулярный». Говоря о фабриках по переработке льна в Пудожском уезде, Державин подмечает и такую небезынтересную деталь: «на фабриках сих рабочих женщин бывает до 100 и более».

Переезжая из уезда в уезд, Державин всегда записывает, какие культуры возделывают крестьяне, каковы урожаи последних лет, приводит данные о животноводстве и птицеводстве. Так, например, в Сумском остроге «из птиц они водят одних куриц, коих в остроге находится 113». Правда, конкретных сведений по сельскому хозяйству в «Поденной записке» немного, и объясняется это, по-видимому, тем, что Державин не был в основном земледельческом районе Карелии — в Олонецком уезде.

Маршрут поездки Г.Р. Державина в 1785 году

В противовес Тутолмину Державин далек от того, чтобы приукрашивать тяжелое положение крестьян. Чем дальше его экспедиция продвигалась на север, тем чаще в «Поденной записке» отмечаются «недостаточность хлебопашества», «ничтожно малые урожаи», низкий уровень земледелия, примитивные орудия труда («...орут железною заостренною с обеих сторон лопатою; вынув оною немного земли, сбрасывают в сторону и таким образом обрабатывать полосу продолжают»), отсутствие удобрений, недостаток пахотных земель. И здесь имеются ссылки на «изустное уведомление поселян», т. е. все приводимые сведения добывались в беседах с крестьянами.

«Поденная записка» включает значительный материал о крестьянских промыслах, игравших важную роль в жизни местного населения. Так, в описании Петрозаводского уезда не раз встречаются упоминания о том, что здесь есть весьма искусные плотники, которые даже «строят мореходные суда», а многие жители Кижского погоста «ходят в Петербург и питаются столярным мастерством». Обратил внимание Державин и на железоделательный промысел, особенно в Петрозаводском и Повенецком уездах¹.

Охота и рыбная ловля были распространены по всей территории Карелии, и Державин никогда не забывает упомянуть, какая рыба водится в озерах и реках, встретившихся на его пути, на каких зверей и когда охотится местное население. Иногда эти описания чрезвычайно подробны, например рассказы о лове нерпы или семги на реке Кеми, где «прошлого года выловлено оной на 1800 руб.» И ловили-то ее самым примитивным способом: «...идут две лодки и закидывают длиною в 1½ сажени, вышиною же ¾ аршина сачок, у коего с обеих сторон прикреплены по две веревки, сии тянут идущие на лодках и, услышав по тяжести, что рыба в сачок попала, оборачивают отверстием к поверхности и вытягивают». Находясь в Сумском остроге, Державин особенно подробно расспрашивал местных жителей о рыболовном промысле на Мурманском побережье, куда они регулярно выезжали. Возможно, что повышенный интерес губернатора к жизни и труду поморского населения был связан с тем, что эта часть побережья Белого моря была включена в состав Олонецкой губернии сравнительно недавно (раньше она относилась к Архангельской губернии) и Державин хотел более обстоятельно ознакомиться с новой подведомственной ему территорией. Поэтому в «Поденной записке» отмечены и пути следования — морской и сухопутный — «в Мурманско», и способы ловли трески, пикши и палтуса, и цены, по которым рыбаки продают свой улов. По подсчетам Державина, «ездящие сухим путем в успешный в лове год добывают до 40, плывущие по водам до 30 рублей».

Много интересных сведений содержится в описаниях торговли, ярмарок, в частности Шунгской, одной из наиболее крупных в Карелии. Державин обратил внимание на развитие не только внутренней, но и внешней торговли. В этой связи отмечены данные юшкозерской пограничной таможни, согласно которым в 1784 году в Швецию было вывезено товаров (пенька, лен, полотно, мед и др.) на сумму 6793 р. 95½ к., а из Швеции — на сумму 6895 р. 14 к. (ввозились, главным образом, меха).

Переезжая из уезда в уезд, Державин всегда приводит различные географические сведения. Здесь его «великое сумнение» относительно данных Тутолмина особенно часто оправдывалось, особенно в отношении тех районов, где генерал-губернатор не бывал. Так, Тутолмин указывал в своем описании, что реки Повенец и Выг соединяются, и на этом основании считал, что из Повенца можно водой попасть в Белое море. Державин иронизирует по этому поводу: «Положив, что река Повенец соединяется с рекою Выгом и что обе очень глубоки, не порожисты и судоходны, провел в Белое море по оным яхты, поместил на одну из них государя и пустил продолжать шествие на Онегу. Я сие не отрицаю, может быть, природа в нынешнее время прервала соединение реки Выга с рекою Повенец, набросала в первую множество камней, воздвигла для отдаления последней гору Масельгу... и тем самым славный анекдот опровергла». На замечание Тутолмина о судоходности реки Онеги Державин возражает: «река Онега порожиста и во многих местах мелка, в мае месяце ходят по ней только полубарки и карбасы, могущие поднимать груза до 500 пудов, а в прочее время года ходу по ней совсем не бывает...».

Совершая свою поездку зимой, Тутолмин, по выражению Державина, «показывает наугад грунт земли почти каждого погоста».

Многократно поправляет Державин Тутолмина при описании городов. Он опровергает сообщение «Топографического описания» о том, что в Вытегре сооружена «градская школа», указывает, что не только в Пудоже, но и в Каргополе генерал-губернатор «удвоил» действительное количество домов. По поводу приводимых Тутолминым данных о 15 галиотах, ежегодно «отпускаемых» из Повенца с различными товарами, Державин замечает: «...Градской голова Левин один почти токмо и отправляет галиоты и не помнит года, чтобы из города сего более трех отправлены были. В сей же, в который учинено описание, был также один галиот отправлен».

Разумеется, «Поденная записка» и «примечания» написаны в ином «жанре», нежели тутолминское описание Олонецкой губернии. Да и задачи перед Державиным и Тутолминым стояли разные — первый вел путевой дневник, в котором естественна и фрагментарность записываемых наблюдений, и эмоциональность изложения, и значительно больше ощутимо личностное начало, второй был автором документа в конечном итоге официального, отправленного после завершения в сенат. Поэтому и самые принципы подхода к «осмотру» губернии у Державина были во многом иные. Это сказалось, в частности, в том, что в «Поденной записке» и в «примечаниях» отчетливо прослеживается тема, которая у Тутолмина почти отсутствует: интерес к людям, населявшим край, их образу жизни, труду и быту. При этом налицо не просто сочувственное отношение к тяжелому положению карельских крестьян, но и выражение прямой к ним симпатии.

Уже через несколько дней после начала поездки недалеко от Тивдии Державин встретился со стариком-крестьянином, рассказавшим губернатору историю своей долгой и трудной жизни. В «Поденной записке» не только зафиксирован этот редкий для севера феномен долголетия (старику было 104 года, причем он был «довольно памятен, шутит и по летам его довольно крепок»), но и отмечено, что весь век его прошел в совершенной бедности без дома и земли — «будучи в силах — жил работою, а пришедши в изнеможение, кормился подаянием».

С тяжелым положением крестьянской бедноты Державин сталкивался во время путешествия повсюду. От его внимательного взгляда не ускользнул и процесс социального расслоения карельской деревни. Во всех материалах, связанных с поездкой по губернии, неоднократно речь идет о «зажиточных» и «убогих» крестьянах, о богатых и тех, «которые ничего не имеют». Возражая Тутолмину, который в своем описании утверждал, что «вообще во всех уездах несравненно более зажиточных крестьян, нежели бедных», Державин на полях тутолминской рукописи оставил такую запись: «Наоборот, можно сказать, что более бедных. Они (зажиточные. — Е.Э.), нажив достаточен подрядом или каким другим образом, раздают оный в безбожный процент, кабалят долгами почти в вечную себе работу бедных заемщиков, а через то усиливаются и богатеют более, нежели где внутри России, ибо при недостатке хлеба и прочих к пропитанию нужных вещей прибегнуть не к кому, как к богачу, в ближнем селении живущему. Сие злоупотребление нужно, кажется, пресечь». В этом замечании много любопытного — и ясное представление о взаимоотношениях между «заимодавцами» и неимущими крестьянами, и признание деятельности богачей «злоупотреблением», и неуверенный вывод «нужно, кажется, пресечь».

Даже Тутолмин при всем его стремлении к созданию картины полного благополучия в Олонецкой губернии не смог обойти молчанием полунищенское положение значительной части жителей в уездных городах края. Однако вину в этом он пытался возложить на самих горожан, которые, якобы, пренебрегали торговлей, хотя совершенно очевидно, что торговать им было нечем. Державин, побывав почти во всех городах края, в связи с этим утверждением Тутолмина иронически записал: «...если бы крайняя бедность настоящих обитателей не препятствовала им воспользоваться торговлей, словом, если бы они не были бедны, то были бы богаты!».

Энергично возразил Державин генерал-губернатору и на его обобщенно-презрительную оценку олонецких крестьян, о которых Тутолмин написал: «Наклонность к обиде, клевете и обману суть предосудительные свойства обитателей сей страны».

«Все сие, — писал Державин, — о нравах олончан кажется не очень справедливо. Ежели б они были обманщики и вероломцы, то за занятый долг не работали бы почти вечно у своих заимодавцев, имея на своей стороне законы, их оборонить от того могущие; не упражнялись бы в промыслах, где нередко требуется устойка и содержание слова; не были бы терпеливы и послушны в случае притеснений и грабительств, чинимых им от старост и прочих начальств и судов, в глухой сей и отдаленной стороне бесстрашно прежде на всякие наглости поступавших.

По моему примечанию, я нашел народ сей разумным, расторопным и довольно склонным к мирному и бессорному сожительству. Сие по опыту я утверждаю. Разум их и расторопность известна, можно сказать, целому государству, ибо где олончане по мастерству и промыслу своему не знакомы?».

И только в одном случае Державин отступил от правды, когда между констатацией «трудолюбия» жителей Петрозаводского уезда и «обходительностью» пудожан в «Поденной записке» появилась запись в адрес крестьян Кижского погоста, которые «жестоки, ленивы и беспечны, склонны к ябедам и готовы за ничто хотя с потерею всего судиться, начальникам преслушны...». И хотя эти строки явно идут вразрез с оценкой, приведенной выше, причина губернаторского негодования становится ясной из заключительной фразы: «Сие свидетельствует воспоследовавшее в 770 и 771 году возмущение». По-иному оценить Кижское восстание, участники которого мужественно отстаивали свои права и боролись за ту самую справедливость, к которой он многократно взывает, олонецкий губернатор не смог. Да иначе он и не был бы губернатором!

Приехав в Повенецкий уезд, Державин, естественно, не мог обойти вниманием находившиеся здесь многочисленные раскольничьи скиты. Обосновавшись в уездном центре, он в течение недели совершал поездки в Выгорецкий, Даниловский и Лексинский монастыри, результатом чего явилась обстоятельная запись об этих посещениях в «Поденной записке».

Раскольники (старообрядцы) обосновались на русском Севере давно. В Карелии раскольническим центром стало образовавшееся в конце XVII века Выгорецкое общежительство. Не вдаваясь в подробности истории этого сложного религиозно-общественного движения, отметим только, что ко второй половине XVIII века былая острота споров поборников старой веры и официальной церкви значительно притупилась. Ушли в прошлое времена протопопа Аввакума и боярыни Морозовой, углубилась дифференциация старообрядчества на так называемых поповцев и беспоповцев, причем в Выговской общине сложился наиболее умеренный в беспоповщине поморский толк, признававший даже возможность церковных браков и отвергавшихся ранее молений за царя.

Во многом сгладились, хотя и не окончательно, противоречия между раскольниками и правящими властями, чему способствовала, особенно на севере, энергичная торгово-промысловая деятельность верхушки той же Выговской общины. Раскольнические монастыри постепенно втягивались в рыночные отношения, в них росло предпринимательство, и игнорировать это правительство не могло.

И все же отношение официальных властей к раскольникам оставалось настороженным и не только потому, что некоторые секты настойчиво придерживались более строгого выполнения требований старообрядчества и даже проповедовали самосожжение как способ спасения от греха, но и потому, что раскольники деятельно участвовали в антифеодальной борьбе (восстания Степана Разина, Емельяна Пугачева и др.).

Ограничившись краткой общей характеристикой («Все вообще держат раскол. Сия часть раскольничества именуется беспоповщина и церквей не имеют, но одни часовни... В каждом монастыре устроены для увечных и немощных богадельни»), Державин более подробно останавливается на Лексинском монастыре.

Обращает на себя внимание самый подход к теме. Державин совершенно не касается отступления раскольников от догматов православной церкви, самой сути раскольничества. Даже о хозяйстве монастыря не говорится ни слова, хотя обычно в «Поденной записке» экономика края представлена достаточно широко. Все внимание перенесено на организацию самой жизни в монастыре. Ее нравственная основа вызвала оценку, полную иронии и сарказма.

«Может быть не единый из наших монастырей, не прельщая подобно здешним лицемерием, не имел толико усердных и подательных богомольцев, как сия скитна... Неусыпное бдение нескольких стариков на мольбе и прежние предания прилепляют к ним богатых и набожных невежд; они присылают знатными кучами милостыню на богадельни, в кои собрано для наружности несколько дряхлых стариков и старух... Содержание их весьма сожаления достойно. Ибо в самом деле болящие лежат без призрения, не дают им никаких лекарств и кормят хлебом и пустою кашицею... Богатые имеют право жить в женском монастыре; к ним приставляются 15-летние прекрасные келейницы, чаятельно для большего в правоверии подвизания. Из всех мест привозят им дани: они посылают тучных девиц уговаривать богачей к переселению в монастырь».

Не пощадил Державин и главу Даниловского монастыря, который «сажает в цепь и бьет бедных, налагает великие денежные эпитимьи на богатых и изгоняет из женской половины противящихся ему, словом, можно сказать, что он один токмо живет и что все прочие суть его узники и данники».

В том же году, незадолго до Державина, Даниловский монастырь посетил академик Озерецковский. В своей книге «Путешествие по озерам Ладожскому, Онежскому и вокруг Ильменя» он приводит немало интересного материала, в частности о социальном составе монастыря, обратив, как и Державин, внимание на различия в положении богатых и бедных («...не принимают они в свое собратство, кроме пожилых и богатых людей, после которых имение идет на общую казну...»). Но такой убийственной характеристики, какая содержится в «Поденной записке», нет ни у Озерецковского, ни у кого другого из путешественников, посещавших монастырь. И дело было не в том, что Державин стремился скомпрометировать старообрядчество, хотя особой приязни к нему он явно не питал, а в том, что он и здесь столкнулся все с той же проблемой отсутствия «справедливости» по отношению к неимущим.

Признавая за «Поденной запиской» черты важного для изучения Карелии исторического источника, следует отметить и большую ценность зафиксированных в ней этнографических наблюдений, осуществленных в Повенецком уезде в районе так называемых «Лопских погостов», расположенных в северной части Карелии и населенных карелами.

Подробное описание жизни, быта и культуры северных карел делает державинский путевой дневник документом уникальным, поскольку это первое описание подобного рода. Державин, несомненно, это понимал — не случайно в других случаях, когда речь идет об уездах с русским населением (Петрозаводский, Пудожский), он ограничивается несколькими общими замечаниями, относящимися к специфическим формам ведения сельского хозяйства, перечислению промыслов и т. д. Здесь же он прямо подчеркивает, что считает «за нужное» описать «образ жизни и свойства» местных жителей.

Разумеется, страницы «Поденной записки», о которых идет речь, нельзя рассматривать как целостное описание этнографии карел, проживавших в этом районе. Державин в большинстве случаев обращает внимание на детали, отличающие быт местного населения «от смежных им россиян». Но именно эти детали, отмеченные человеком умным и наблюдательным, представляют определенный научный интерес.

Известно, что одним из типов расселения карел был так называемый «разбросанно-хуторской». Время его возникновения установить сложно, во всяком случае известный карельский этнограф Р.Ф. Никольская ограничивается указанием на то, что это «явление довольно позднее», и связывает его с развитием капиталистических отношений в своеобразных природных и социальных условиях севера Карелии. Опираясь на «Поденную записку», можно с уверенностью сказать, что во второй половине XVIII века хутора в Повенецком уезде уже существовали. Державин пишет, что местные жители для жилья «избирают водное положение» (что естественно, если учесть роль рыболовства в их жизни), причем «...инде двор отстоит версты с полторы от другого».

Гербы городов Олонецкой губернии (слева направо): Пудожа, Повенца, Кемп

Отмечена им и особенность самих построек: «Сараи и сенники делают наравне с избами, внизу же хлевы для скотины и конюшни».

Обращаясь к хозяйству и занятиям лоплян (так в «Записке» именуются жители Лопских погостов, термин «карелы» в тексте вообще не употребляется), Державин отмечает их участие в торговле как внутри страны, так и в ближних шведских городах. В Петербург они возят в основном дичь и рыбу, на Шунгской ярмарке продают меха, рыбу и уклад. Что же касается до товаров, вывозимых в Швецию, то, судя по их перечню, включающему в ряду прочего полотно, мыло, мед, сукно, табак и пр., они производились в других районах страны.

Земледелие у северных карел требовало особенно большого приложения труда, так как господствовавший здесь подсечно-огневой способ подготовки земли под пашню был делом не только трудоемким, но и длительным. Державин отмечает, что только на четвертый год «от начатия обработания нивы» на ней можно собирать урожай. При этом «На одной ниве двух посевов никогда не производится, и ежели постигнет их неурожай, пропадают тщетно четырехгодичные труды, и для получения жатвы потребно употребить еще толикое же время на обработку новых нив».

Следует при этом учесть, что трудные климатические условия многократно увеличивали угрозу неурожая. Так было и во время поездки Державина, когда семь лет подряд «проливные дожди препятствуют им пожигать, посеянное же погибает от морозов, и от сего жители терпят великую нужду в хлебе».

Как обычно, особенно подчеркивается тяжелое положение бедноты. Державин описывает хлеб, «деланный из сосновой коры или из соломы», «зеленые, вкусом горькие лепешки, которые пекут из корней травы векхи, похлебку рокку, особенно любимую местным населением, но в нее кроме рыбы кладут ржаную, а если ее нет — сосновую муку». В результате многие крестьяне «питающиеся оным пухнут и кажутся дородными, в самом же деле слабосильные».

Отмечая, что местным жителям, особенно охотникам, приходится помногу и порой на дальние расстояния передвигаться, Державин дает подробное описание употребляемых карелами лыж (он называет их местным термином шукши), которые при отсутствии дорог были в зимних условиях незаменимы.

Лыжи были известны в Карелии с древнейших времен, изображения лыжников запечатлены в петроглифах, а процесс изготовления лыж отражен в карельских эпических песнях. Однако долгое время внешний вид лыж, да и сама техника ходьбы на них существенно отличались от нынешних.

Ни у кого из путешественников, побывавших в XVIII веке в Карелии, описания лыж нет; и свидетельство Державина представляет поэтому особый интерес.

Первое, что привлекает внимание, это непарность правой и левой лыжи: «...одна длиною в 4 аршина, шириною же в 3 вершка и всегда бывает березовая, другая же бывает из разного дерева и длиною в три аршина, шириною же равная с первой...». Таким образом, одна из лыж (она надевалась на левую ногу) была длиннее другой на 71 сантиметр и служила для скольжения или, как говорили Державину местные жители, «для удобного раската». Низ правой лыжи обычно подбивался мехом — «гоняющиеся за зверьми подбивают весь испод правой лосиновыми лапами, дабы шерсть при всходе на гору, противостоя, скатываться препятствовала».

Поскольку лыжами пользовались обычно во время охоты, лыжник обходился одной палкой с кружком на конце, вторая только стесняла бы его движения, да и «палка сия препятствует шукшам погрязать в снегу». Парные лыжи с двумя палками появились только в XIX веке.

Северные карелы жили в непосредственной близости от саамов, и культурные связи между двумя народами уже давно зафиксированы этнографами. Некоторые элементы таких заимствований прослеживаются и в державинском описании. Прежде всего это относится к записям о транспортных средствах.

Колесных средств передвижения народы Европейского Севера долгое время не знали, точнее говоря, не могли ими пользоваться из-за характерного для этих мест бездорожья — в северной Карелии дороги, по которым можно было бы проехать на телеге, практически отсутствовали и сто лет спустя после того, как здесь побывал Державин. Отсюда такие средства передвижения, как волокуша или упоминаемые в «Поденной записке» керешки («керешка сия представляет совершенно вид поперек перерубленного челнока, длина его до трех аршин, шириною же до 12 вершков»).

Описывая одежду северных карел, Державин обращает внимание на ее сходство с тем, как одеваются в соседних русских селениях. Отличается только обувь — «здесь носят востроносые с загнутыми концами сапоги, кеньгами по-лопски называющиеся». Этот вид обуви упоминает в своих исследованиях о материальной культуре карел и Р.Ф. Никольская, указывая, что у северных карел в XIX веке широко бытовали сапоги с загнутым носком (n'yppikenkät) с цельной мягкой подошвой из бычьей кожи, без каблуков. По-видимому, появление их следует отнести к значительно более раннему времени. Женское платье, по наблюдениям Державина, «сходствует с сарафаном».

Чрезвычайно подробно в «Поденной записке» описан свадебный обряд карел.

Первые описания народной свадьбы появились в России лишь во второй половине XVIII века. Однако они не представляют собой последовательного изображения всего свадебного обрядового цикла, появившегося лишь в первой трети прошлого века.

Таким образом, записи Державина являются незаменимым научно-этнографическим документом для изучения старинных форм свадебной обрядности на русском Севере, тем более что севернокарельский тип свадьбы отличался наибольшей архаикой.

Державин подробно описывает такие моменты свадебного цикла, как обряд сватовства и смотрин, когда «женихов отец, условясь с невестиными родителями, оставляет задаток, простирающийся у богатых и до 10 рублев, с договором, чтобы в случае несогласия невесты отдать оной ему обратно»; рассказывает о прощании невесты с «волей» («невеста ходит по родне и плачет, свойственники по возможности ее снабжают, и сие продолжается дня с два»); последовательно излагает обрядовое действие до венчания и во время свадебного пира (жениха и невесту кормят пирогом, «давая им попеременно укусывать», выводят на улицу и топором обводят вокруг них круг, что должно охранить их от действия всякой враждебной силы и т. д.).

Интересно наблюдение Державина, касающееся тех сторон свадебного ритуала, которые свидетельствуют о смысле бракосочетания как в первую очередь акта хозяйственного значения: в семью принимается новая работница и продолжатель рода. Необходимо, чтобы невеста была сильна и крепкого здоровья, отсюда обычай своеобразного ознакомления жениха с внешними достоинствами девушки. Жених, взяв невесту за руку, «отводит ее стороне, поднимает у ней брови, растворяет рот, смотрит зубы и все лицо и, наконец, оглядев руки, дает невесте полтину или рубль, и сие означает одобрение невесты». Отсюда и обычай, по которому невеста должна одарить жениха, демонстрируя этим свои хозяйственные способности.

Небезынтересно записанное Державиным ритуальное обращение отца невесты к зятю: «А ты, зять, наказывай жену свою за первую вину одногодной вицею, за другую — двухгодовою, за третью — трехгодовой, после же трех — как заблагорассудишь». В этом — свидетельство бесправного положения женщины в семье, как это было и в русских деревнях.

Из многочисленных обычаев и обрядов, связанных с погребением умершего, Державин упоминает один: после похорон «носимые им (покойным. — Е.Э.) во время болезни вещи и даже стружки от гроба бросают в воду. Причину же сему относят закоренелому обыкновению».

Заинтересовался Державин и языком карел. Отметив, что «все речения имеют на первых слогах ударение и мягко произносятся» и уловив сходство «с наречием олончан», он даже попытался оценить грамматику языка, хотя на слух это сделать было довольно сложно. Трудно также представить, что он мог пользоваться «консультациями» в этой области кого-либо из местных жителей. Но попытка проникнуть в суть языка была: «...Многие из падежей отличаются начальными частицами, иные окончаниями, другие же особливыми речениями. Времен и лиц отдельно они не имеют, но одним наименованием изначают вместе оные, переменяя по обстоятельствам окончания».

Наконец следует отметить, что ни один из путешественников по Карелии не обратил внимания на национальный музыкальный инструмент карел — кантеле. Державин впервые упомянул о том, что «некоторые... забавляются игрою на гуслях пятиструнных, сделанных из сосны... и можно сказать, что сосна их греет, сосна питает, сосна и веселит».

Записи, сделанные в Повенецком уезде, наиболее обстоятельны и интересны во всей «Поденной записке». Все, что было зафиксировано на обратном пути в Каргополе и Вытегре, носит более «конспективный» характер (исключая обширные исторические справки). Державин несомненно учитывал, что эти районы края более «знаемы», и не счел нужным распространяться о них подробно.

13 сентября Г.Р. Державин возвратился в Петрозаводск. Губернскому наместническому правлению было объявлено, что Олонец и Лодейное Поле будут подвергнуты обозрению «как скоро обстоятельства дозволят».

В Петрозаводске его ожидали новые служебные неприятности. Не прекращалось тянувшееся уже несколько месяцев пресловутое «дело о медведе», чиновники, почувствовавшие за Тутолминым поддержку сената, все чаще игнорировали распоряжения губернатора. Собственная горячность и раздражительность Державина еще более накаляли обстановку.

Служба в Петрозаводске стала невыносимой, все больше крепла зародившаяся еще раньше мысль об отъезде. 24 октября Державин подписал последние документы в наместническом правлении и 28 октября выехал из города под официальным предлогом осмотра Олонецкого и Лодейнопольского уездов. То, что он обратно в Петрозаводск не вернется, было для него ясно, как, впрочем, и то, что в столице ему предстоит отстаивать свою правоту в конфликте с Тутолминым. Поэтому ехал он вооруженный большим количеством служебных бумаг (которых так не хватает теперь в петрозаводском архиве...)

С дороги Державин отправил Тутолмину рапорт об отпуске и, не дожидаясь ответа, прямым путем поехал в Петербург. Судя по всему его там не очень корили, и уже 15 декабря 1785 года был подписан указ о назначении Державина губернатором в Тамбов.

«Олонецкий» период в жизни Гаврилы Романовича Державина закончился.

Известно, что Державин рассматривал свое «служение Отчизне» как дело первостепенной важности, куда более существенное, чем стихи. И когда он писал

Пусть за слова меня ругает,
Но за дела сатирик чтит!

это было не позой, но искренним его убеждением.

Разумеется, при всем уважении к поэту согласиться с ним мы не можем; и для нас нет никакого сомнения в том, что «Фелица», «Властителям и судиям», «Водопад», «Бог», другие державинские стихи многократно перевешивают многочисленные тома его служебных бумаг. Однако из этого вовсе не следует встречающийся в литературе вывод о том, что в Державине уживались «великий поэт и бесцветный екатерининский чиновник», а его служебные дела «давно утонули в реке времен». Бесцветным и равнодушным чиновником Державин не был, о чем свидетельствует, в частности, и его деятельность на посту губернатора Олонецкой губернии.

Примечания

1. Опираясь на данные, содержащиеся в «Поденной записке», карельский историк Я.А. Балагуров подсчитал, что ежегодная выплавка кричного железа в Карелии в 80-х годах XVIII века составляла не менее 25—30 тысяч пудов.