Прокурор Огарев

Губернский прокурор Огарев должностью своею нетяжкой тяготился, а потому не соответствовал ей.

Происходил он из древнего знатного рода с сильными связями на высоких местах в столице. К Державину он никак не относился в силу того, что дорожки их служебные не пересекались, и подчинялся он по большей части генерал-прокурору Вяземскому напрямую. Зная о «дружественных», как у кошки с собакой их прошлых отношениях, Огарев все же вынужден был учитывать и одержимость нового правителя при добивательстве собственной правоты. В прокурорских кругах до сих пор помнили историю с семью миллионами — как какой-то зауряд — экзекутор вывел на чистую воду самого генерал-прокурора. Вызов к наместнику последовал впервые и Огарев пребывал в недоумении — какого черта лысого и по какой надобности он ему понадобился? Правители предпочитали с прокурорами дела не иметь — и те и другие оком государевым считались, зачем же друг за другом подсматривать?

Красавец-мужчина, Огарев слыл Дон-Хуаном и как раз сегодня у нынешней его пассии, молодой красивой вдовы, коллежской советницы Мосоловой, праздновались именины. Поэтому, входя к наместнику, он клял его на чем свет стоит. Пользуясь своей полунезависимостью, прокурор повел себя полуфамильярно:

— Как драгоценное, Гаврило Романыч?

— Благодарю вас, все хуже и хуже, — в тон ему ответил правитель.

Не заметив насмешки, памятуя, что лучшая защита — нападение, Огарев сразу же встал в позицию:

— Чем обязан столь нежданному и чрезвычайному приглашению? Согласно статье 405 «Учреждений губернских» наместническое правление и палаты с прокурором сносятся посредством сообщений и никак инако.

— Вы, милостивый государь, запамятовали верно, что соответственно той же статье, пункту четвертому есть перечет десяти сведений, о коих прокурор долженствует доносить наместническому правлению. Вот я и пригласил вас спросить: Отчего не доносите?

— Так не о чем же доносить, ваше превосходительство! В нашем тихом диком омуте черти и те не водятся. Хе-хе-хе. И потом, вы же знаете, прокуроры и стряпчие с ног сбились по судам бегать. Не чиновники, а Фигары, чистые Фигары — одна нога там, другая тут. Утром в верхней расправе, вечером в земском суде. Да еще новоизданный закон пришел, требующий прилежного смотрения, чтоб одно место не присваивало себе власти и отправления дел другому месту порученных. А у нас присутственных мест немерено.

— Вы эту нелепицу оставьте. Помыслили бы прежде, чем пенять на недосуг. Где вы видывали, чтоб прокурор за занятостью законов не выполнял? Что же тогда иным грешным делать? Сам Бог велит от дел отлынивать! И как прикажете принимать заявление ваше? Как вызов прямой начальнику непосредственному? Вы же только что судейские дела поставили важнее доклада наместнику.

У Огарева язык пересмяк и мысли заметались в поисках выхода.

— Избави Бог, ваше превосходительство! И в голове не держал. Просто не заведено было. Прежние правители не требовали. И встречались-то на балах, обедах, обеднях и съездах дворянских.

Державин поднялся и, потягивая затекшие от долгого сидения члены, подошел к окну. Ярко цветущая герань, в обилии росшая на подоконнике, пронзительно пахла чем-то нездешним. Улыбнулся, вспомнив, как любовно, словно за детьми, ухаживает за ними Кондратий. Совсем рядом, за стеклом голубел снегом мороз. Как быстро меняются лета и зимы! Глянешь, снежинки летают, обернешься, а это уж бабочки... Калейдоскоп природы.

— Раз уж так суды вас закабалили, давайте начнём о неточном в судебных местах исполнении законов и указов.

— Сам я и мои стряпчие в постоянном стремлении находимся о недопущении такового. Для чего при начатии заседания непременно велим прочесть те статьи из законов, учреждений и указов, о коих мним возобновить память у судей для наивящего соблюдения правосудия.

За текучий год Сенат по жалобам, нами произведенными, одиннадцать приговоров отменил. Получается, что каждый двадцатый. В Воронеже и то прокурором лишь восемь приговоров поломано, а дел уголовных в два раза больше рассмотрено.

— Количество в делах уголовных качества не имеет. За каждым горести и бедствия людские толпятся. Вам известно непотребное дело помещика Соловьева из Нижне-Ламовской волости? В земском суде и уголовной палате уже три года отправляется по нем правосудие и никак не отправится с мертвой точки... А ваш первый надзор в том и состоит — стоять на стороне тех, кого по делам волокитят. Он трех крестьян до смерти засек и двух девок калеками сделал — силою похоть свою справлял да еще в это время палкой по голове бил, ума обе лишились навечно. Первый суд ему приговор сочинил — десять рублей штрафу... Это в какие такие законные ворота лезет?

— Не доказали Соловьеву ни три смерти мужицкие — лекарь пояснил, что не от повреждений телесных, а от чрезмерного куликования на тот свет они отправились, а бабы от рождения слабоумием отличались. Вот и осудили его только за то, что барщину на один день против закона удлинил.

— Как же так? Свидаки следователям показывали: не просто сек, а кнутья в крапиве вымачивал и женщин без потомства оставил, палки в детородные места забивая... Какая барщина? Вы-то к судам на кой ляд приставлены? Державин почувствовал легкую дрожь в руках, верный признак приближающейся неодолимой горячности.

— Не доказано-с! Улик-с маловато, ваше превосходительство. Благочиние следствие производило, а там, известно, народ все больше малограмотный и необразованный, мещане да однодворцы. Дворянину там зазорно состоять, вот и получаются такие казусы. Полковника Булдакова недосмотрение, — не утерпел, куснул Огарев, хорошо зная симпатии Державина к коменданту.

— Булдаков дело по убийству и насилию в суд отдал, а уж там твои стряпчие настряпали лишний день барщинный. Спасовали и проиграли! По глупству или за мзду — еще посмотреть надобно.

— Недоказано-с!

— У меня к вам, Владимир Василич, поручение, впрочем, можете почесть за просьбу.

Препроводите дело Соловьева в палату уголовную судье Ахлибинину, а я ему отпишу мнение свое апелляционное, законом предоставленное.

— Ну что ж, сей судья, пожалуй, один из грамотнейших будет. К слову сказать, вы изволили стряпчих моих упомянуть с непотребительной стороны. А судьи кто? Вот вчера на коллегии аттестации им делали, так доложу я вам, люди все больше безо всякого образования. К примеру, надворный советник Алексеев, судья совестного суда. Все науки превзошел в палате суда и расправы, будучи в отрочестве двенадцатилетним копиистом. А уездный судья Александров в школах совсем не обучался. Службу начал нижним чином в гарнизонном батальоне. Вы не поверите, ваше превосходительство, у дворянского заседателя Зайцева так и записано: еле и кое-как пишет по-русски, имея к этому от природы слабую и горестную способность...

— Вы в сторону-то не виляйте, не увиливайте. Эта беда давно известная и исправления требует многолетнего. Вот откроем училища и школы, тогда и начнут в чиновники люди грамотные поступать. А ныне чего об этом талдычить бесплодно. Кому в укор-то? Перейдем лучше к следующей позиции. Что сказать можете о наличии в наместничестве непослушания и ропота?

— Слава господу, за последние годы вооруженного бунта крестьянского не отмечено. Бывает, упорствуют они в известных мнениях. Не слушают полицию земскую, заблуждаясь, что правы и закон на их стороне будет. После этого, как водится, приходят воинские команды, окружают неслухов и секут. Результатом такого внушения всегда одно и то же — полное и раскаятельное повиновение. Тише воды, ниже травы делаются.

Тревожит меня нынче другое поветрие, бегут пейзане наши от бремени податного куда глаза глядят. Благо, ухорониться есть где — в землянках, лесах дремучих, болотах наших неисходимых, по балкам степей беспредельных. Уклонение от повинностей государственных доходить стало до того, что целые обширные села пропадают в одночасье. У князя Волконского в имении шацком сто дворов было и вдруг ни одного не оказалось. То есть дома-то похилившиеся остались, а душ — ни души, простите за каламбур. У Кошаева и того больше, 160 дворов в бегах состоят.

— Зная терпеливость бездонную мужика русского, думаю причины тут кроются иные. Самодуры местные и истязатели заставляют их в нети пускаться. У меня от второго столоначальника челобитных хоть лопатой разгребай. Вот с Перевоза Ржаксинской волости староста Афонин пишет, как недоимки земские начальнички сбирали. Всех неплательщиков, без разбору, может и невольных и невинных посадили под караул без выпуску и били нещадно. Имущество продавать стали, а повинности совершать под страхом наказания жесточайшего, всяких изнурений и в самокрайней скорости. Воистину, заставь дурака Богу молиться, он весь лоб продолбит. Эти бумаги я вам отпишу, а ответ по ним в отдельном Мемории пришлите.

— Помилуйте, ваше превосходительство, не мое дело жалобы разбирать. На то присутственные места имеются и благочиние. Прокурор не руки, а око государево! Мое дело смотреть и бдить, но не более того.

— Не помилую! Неплохое вы себе гнездышко свили между законами. Тут не мое, а здесь ваше! Не прокурор, а господь Бог истинный! Ему одному дадено все видеть и ни во что не вмешиваться! Смею разочаровать вас в вашем глубоком заблуждении. Доносить должны вы мне о ленивых в исполнении должности, о медлении в исполнении моих повелений, о казенном и общественном ущербе. Вот и ответствуйте, каков ущерб недоимочный казна на нынешний день терпит?

Огарев, поняв, что проиграл вчистую, слетел с катушек:

— Я вам не школяр и не семинарист, чтоб экзамен иметь! Дотошный допрос этакий терпеть не намерен, но напомнить могу — надзирать я полномочия имею и за самим наместническим правлением. С каким узаконением ваши деяния схожи, а где противны и посылать таковые в Сенат для отмены или поправления.

Огарев намекал угрозливо на генерал-прокурора Вяземского, давнего начальника и зложелателя державинского.

— И что ж, за полгода не посылали таких докладов? Или в нашем правлении все чик-на-вычек?

Огарев самоуспокоился доводом неотразимым — не было еще ни одного случая, чтоб прокурора отставили по реляции наместника. Их независимость твердостоятельный при престоле Вяземский пуще своей сохраняет. Успокоенность обнаглила его до того, что посмел достать луковицу часов и умышленно долго всматривался в них. Гости к закуске приступили, а он тут из пустого в порожнее с правителем пикируется. Пренебрежение с часами взбеленило Державина:

— Я смотрю, вас голыми руками не возьмешь. Придется с журналистом продолжить.

Копиист Веденин серой мышью проскользнул в кабинетную залу и неслышно расположился за узким раскладным столиком, напоминающим ломберный, разложил бумагу, чернильницу в форме рыбки, жадно раскрывшей рот, и связку белых гусиных перьев.

— Вы намекнули оскользиво о нарушениях, в наместничестве место имеющих, так вас понимать надо?

— Думаю, такие выявлены могут быть. Где их нет недочетов и недостатков. Только в небесной канцелярии и там иногда с непогодой ошибаются.

— Ну что будет, то одному Богу известно, а пока я от вас ни о каких злоупотреблениях, о коих вы напамятовать и уведомить обязаны были, известий не получал. Пойдем далее. Прокурор попечение имеет о содержащихся под стражей лицах. Как сию обязанность исполняете, господин советник?

— Наведываюсь иногда в губернский острог. В судах у колодников спрашиваю о жалобах, кормлении, притеснении со стороны стражи.

— Вы что же, пребываете в наивной надежде, что кроме вас никто в законы не заглядывает? Тщетное упование! Вы, как прокурор, должны ходить по тюрьмам, по крайней мере, единожды в неделю. А именно по пятницам, после обеда, дабы посмотреть состояние в тюрьме содержащихся и доходит ли до них все то, что им определено, и содержат ли их сходственно их состоянию и человеколюбию!

Огарев перетрухал. Державин ухватился за самое слабое место во всей его службе. Он страх как не терпел остроги, тюрьмы и всякие там дома работные и смирительные. Там на него всегда накидывался необъяснимый и непреодолимый страх, зачиналось сердцебиение, тошнота от вонючего запаха назема людского. Дурные воспоминания перешли в нетерпимое настоящее. Он уж думал — дело к концу, ан нет, Державин почти выбежал из-за громадного, не меньше бильярдного, крытого таким же толстым зеленым сукном стола и приказным тоном предложил:

— Сегодня как раз пятница и время послеобеденное. Высочайше предписано вам тюрьму посетить. Эй, кто там? В дверях возник дежурный драгунский офицер. Щелкнул шпорами, звякнул палашом и замер, задрав подбородок.

— Давай-ка, Николай Александрович, шементом. Туда-сюда, чтоб через четверть часа комендант Булдаков и лекарь Фишер в тюремный замок прибыли. Выполняй.