«Емелька с Каталиной — змей, разбойник, распренник, грабитель»

Пензенский помещик, князь Долгорукий, через много лет вспоминая, в изморозь приходил: «Страх владел всеми, у каждого помещика смерть висела над головой ежеминутно».

Со Спасского уезда потянули народные партизаны на Кирсанов, где изождались давно смущенные и возмущенные мужики. Жажда свободы в самом исправном рабе теплится. А тут случай приспел — владетелей тела и души твоей на рогатину поднять!

Изначала Смуты ясно стало, что Правительство против скопищ преступных, множественных как саранча, средств радикальных не припасло. Фронтом против них не пойдешь — все одно, что за волком толпой гоняться! Шли орды лапотные сплошняком по дорогам, лугам, оврагам, реками на лодках.

— Казначеев! Не отставать! Дистанцию держи! Эй, вы! Морды воровские, цепями не брякай! Шаг в сторону — шаг вверх, считаю за побег! Враз стрельну! Блюди порядок, держи строй!

В голой степи видно далеко. Август сентябрю лето еще не продал. Еще полны зеленой кровью луговые пахучие травы. Но воздух уже трепещет, дрожит, страшится близких холодов. Офицер, не видя противника, поднял штуцер и выстрелил в ближайшего крикуна — перекидчика. Тот захлебнулся кровью на ползвуке и, клокоча перебитым горлом, упал ничком. Старший команды выхватил из поясных чехлов пистолеты и, пятясь, засеменил назад, туда, откуда пришла партия колодников.

Из травы выросли головы. Со всех сторон к тракту бежали бородатые люди, размахивая ружьями, саблями, рогатинами, дубинами. Солдаты сразу же приняли сторону нападавших. Отмыкали багинеты, размыкали сковавшие каторжников по пятеркам цепи. Отступавшего командира догнал короткий злой дротик, впившийся в плечо. Упавшего обступили.

— Выбирай — смерть или присяга императору Петру Федоровичу?

— Я присягу уже отдал законной императрице Екатерине Второй. Вторая присяга — измена. А вам, сучьи дети, все одно ответ держать придется... Его ругань прервала острая рогатина, почти отделившая голову от туловища.

Вызволенные из плена турки-янычары с жестокостью и кровожадностью принялись рубить безоружных уже драгун-конвоиров, с присвистом кривя в ударе длинные русские палаши.

— Эй, басурманы! А ну кончай! Они же сдались, на нашу сторону перекинулись! Чего русскую кровь зазря льете? А не то и до вас дело дойдет!

Турки нехотя опустили клинки, недовольно горланя на своем птичьем языке.

— Тьфу ты, антихристы, — сплюнул здоровенный мужик в короткой работной рясе черного монаха и смоляной бороде. «Красное лето» 1774 года — долго его так поминали за обильно лившуюся людскую кровушку. Пугачевцы неистребимой саранчей хлынули через Моршанский и Кирсановский уезды в Дикое поле.

И полилась голубая кровушка татаро-мордовских родовых дворян Маматкариных, Бугушевых, Битовых, Енгалычевых, Катаевых, Ена-киевых, Маматовых, Дивеевых, Елышевых, оказавшаяся такой же алой, как и у прочего подлого и беспородного люда.

Большей частью шайки плыли водою с берегов Волги. Самого Пугачева в наших краях не наблюдалось. В здешних местах его представляли три полковника: Львов, Евстратов и Кирпичников.

«И стал сущий голод и ходили люди по чужим дворам и отымали хлеб» — записал тогда мелкий, оставшийся неведомым, чиновник Шацкой уездной канцелярии. Утишились ярмарки, опустели базары.

Страшны дела творили дети господни. Множественное белое и черное духовенство в церквах и монастырях молилось, желало здравствия государю великому — избавителю, радетелю народному Петру Федоровичу. Повсюду сгонялись сельские сходы. Подговорщики соблазняли народ переходом в его полное распоряжение всех земель, лесных угодий, лугов и рыбной ловли.

Крепостные врывались к своим помещикам и, где застав, убивали. Для раба безнаказанно лишить жизни господина — высшая награда. Вешали, кололи, удавливали кабацких целовальников, коим вкруговую должниками ходили. Податных, дюже ретивых управляющих, по большинству немцев — экономистов, злых приказчиков и ретивых старост убивали безжалостно.

Жить оставались лишь заслужившие сие право славой справедливых и добрых. Дворян истребляли под корень — вместе с женами и детьми малыми. Шинкарей, людей непьющих, напаивали мертвецки и топили в бочках с вином. Чадно горели во множестве стоявшие по селам, деревням и трактам кабаки.

Неостановимые после первой крови, невосстановимые души после первого смертного греха при малейшем противлении отбирали они вместе с деньгами и жизни. В Турках умертвили помещицу Мерлину Лукерью, повесив на парадном крыльце. В Балакеревке — дворянина Мосолова, изрубив голову топором в капусту. В Перевозе погиб Чулков, в Тростянке Пестов, в Курдюках Стаханов, в Никольском поручик Тенишев. А взрослая его дочь отдана насильно за дворового.

В Беклемищевке зарезали прапорщика Петрова со всем многочисленным семейством. В Кривой Луке секли многих плетьми, били кистенями и пожитки грабили без остатка. Приплыв по Цне в село Никольское, разорили, разграбили помещика Реткина и укрывшихся у него нескольких дворян-соседей. Судьба всех их, уведенных незнаемо куда, до сих пор неведома. Без вести пропали на собственной вотчине.

21 августа тысячная шайка подошла к известному селу Рассказово. Окрест запылали дворянские поместья. Закачались над землею помещики, священнослужители, старосты. Отряд ударился в дикое, необузданное пьянство. Олесов и Тулинов — крупные купцы-промышленники — имели тут суконные мануфактуры. Проявив трезвость и расчетливость, спасая свое имущество, себя, семьи и жителей, сотворили они разбойникам хитроумную западню. Хозяева с хлебом-солью встречали «гостей». На Базарной площади дразнили глаз и нюх накрытые столы. Не знали атаманцы, что в вино подмешана дурман-трава. Лишь только пугачевцы напились, собранные, подученные вооруженные работные люди стали побивать их боем смертным, связывать и отводить в большой деревянный амбар. Долгие годы потом украшали село пушки, отбитые у воров. Очумелых и повязанных повстанцев сдали в Тамбовскую провинциальную канцелярию. Среди пленных затесались и благородные — поручик Семенов Петр, ротмистр Брюханов и недоросль Филиппов. Под допросом поручик показал:

«Из дома моего по ограблении оного взят я был разбойнической патрией поневоле. Хотя же и чинил я от тех злодеев побеги и укрывательства, но токмо бывал пойман и за то сечен был плетьми неоднократно и угрожали мне смертью. Почему когда оные разбойники устраивались для сражения, я скрылся в лесу и оружия при мне не было и так был я пойман.»

Рассказовцы заслонили собою Тамбов. Тамошние события так испугали тамбовчан, что они с детьми и пожитками затаились в Ценском лесу. Но тревоги и страхи, к счастью, оказались ложными. Посреди этого ужаса наконец-то прибыли сильные воинские команды князя Голицына и генерала Мансурова. В Тамбове остановились гусары полковника Древица, полный Ладожский полк, батальоны Нарвского и Великолукского полков. 2 октября получилось официальное сообщение о совершенном и окончательном истреблении государственных изменщиков, пленении богоотступника Пугачева.

Злоумышленников десятками вешали под Кривым мостом и на Сенной площади. Смертью карались, главным образом, колодники, выпущенные из тюрем, проявившие особую жестокость и насилие. По всей губернии расставили для устрашения глаголи и колеса. Крестьян по малейшему доносу — навету сдавали в солдаты. Без дознания и суда били плетьми. Жен и детей подолгу держали в тюрьме.

Появились доходные промыслы. Массовое сечение людей требовало множество плетей. Военные канцелярии заказывали их у мастеровых в огромных количествах.

По полтиннику за штуку. Народ посадский поклеймил нажившихся на таком товаре, навесив кличку, в фамилию перешедшую, — Плеткины. По дорогам брели тысячные этапы колодников. Где на всех найти в спешности кандалы? Кузнецы завалены были срочной работой выше головы. Тяжелые тоскливые изделия шли по рублю. Дворянство, чиновничество мстили жестоко. Кошмар восстания сменился ужасами его подавления. За оскорбления и унижения, за потерю родных и имущества. За поруху счастливой, спокойной, сытой жизни.

Распространились самые изуверские пытки и истязания. Мятежникам выкалывали глаза, отрубали уши, слушавшие речи возмутительные, пальцы, дававшие присягу лжеимператору. В сотни бунтарских сел разослались воинские команды. Казнили по жребию — кому выпадало — того подвешивали за ребро, колесовали. Как часто на Руси случается, большие страдания испытали имевшие вины меньшие. Как вдохновители духовные пали жертвой причты тамбовские. Лишь единицы умышленно поднимали мятежный дух в народе. Для большинства же это было единственным способом спасения.

Попы были не только его духом, но и плотью от плоти. В церквах службы проводили те же крепостные. Кого же им поддерживать — своих или дворян.

Один поп — отступник целой шайки стоил. Граф Панин, заступивший на место покойного Бибикова, безжалостно расправлялся с причтами-предателями. Добровольно встречавших бунтарей лишали сана, дознавали с пристрастием пыточным, ссылали на каторгу или сдавали в солдаты.

Отнесшихся к пугачевцам равнодушно, не противившихся им императрица помиловала, но от церкви отлучила и имущество конфисковала.

Долго еще по дорогам Тамбовщины скитались сотни нищенствующих причетников. А семьи их сделались невольными и невинными жертвами.

И волости-то не найти было, где бы сохранился чудом каким дьячок добунтовый.

...Он огляделся. Смеркалось. Находясь в раздвоенном состоянии, никак не мог понять, где находится. Но сознание прояснялось, осознавая настоящее, выцепило из прошлого прощальные строки.

Не будут жатвы поплененны,
Не будут села попаленны,
Не прольет Пугачев кровей...