Державинский театр

А по моему мнению, Мария Павловна, от Талии в вас много меньше, нежели от Мельпомены. Талия коротышка, веселуха вертючая. А вы совершеннейшая Мельпомена, величественная и статная. Я, «Пролог» составляя, ее в вашем образе и представлял. Так что, Екатерина Яковлевна, не сделать ли вам реверанс обратный?

У меня для вас, милые дамы, подарок сюрпризный. Решил я отдать для театральных нужд тронный зал губернаторский. Для каких торжеств и надобностей он сотворен был, один Макаров теперь знает! Но сидеть на пьедестале в золоченом, как две капли, царском троне, значит, на посмешище всеобщее выставляться. Так что заказывайте краснодеревцам стулья и сцену за счет губернского правления. Тысяча рублей, на театр обещанная Иваном Василичем, прислана. И проект здания из Питера следует, Львовым отправленный, Тромбергом сотворенный. Да, чуть не запамятовал, пятьдесят кусков сафьяна красного из Казани тоже следуют малым ходом, через неделю ожидаем. Будет чем кресла и ложи обивать.

Любительские спектакли после первого театрализованного представления 28 июня 1786 года, состоявшегося в собственном доме губернатора и постановщика этого действа, продолжались именно в тронном зале вплоть до постройки здания театра.

Гудович, польщенный и удовольствованный пышным зрелищем в его честь, дал добро на постройку театра и определил из генерал-губернаторской казны на его содержание ежегодно по тысяче рублей. Он сам любил представления, особенно комедии, отходя душой от привычного, страшного и жестокого, с непритворной настоящей смертью, театра военных действий.

Он, бросавший на верную гибель батальоны, полки и дивизии, плакал девицей красной над нарочными, придуманными страстями, вздрагивал и сжимался при сценических сражениях, падавших от ударов деревянных мечей, актеров, обливавшихся свекольной кровью.

Прощаясь тогда у подножки кареты, дозволил:

— Включай, Гаврило Романыч, театральное здание в реестр строительный. С Божьей помощью и трудом мужиков тамбовских построишь храм Терпсихоры и Сирены. А чтоб все было сотворено по образцам италийским, для надзора за постройкой и сбора сцены машинной пришлю я тебе мастера знатного по этой части Барзанти из самой Болонин. Он нынче по моему приглашению в Рязани, в театре механическую часть ладит. Хоть и иноземец, но строитель и слесарь отменный. Они еще с Древнего Рима по этой части намастырились. Горазды представления городить. Какой девиз кричали? Хлеба и зрелищ? Да, у нас пока другие потребы — хлеба и водки! Выпить и закусить! Положишь ему 300 годовых и я сотню приплачивать стану. Не косись, он и большего стоит. Как построишь, сразу обратно заберу. Он мне в Рязани нужен. Пускай обучит нашенских слесарей сценой управлять, там механика сложная. А сдуру сам знаешь, что сломать можно...

Львов прислал из столицы каменных дел мастера, тоже итальянца по фамилии Лукини. Сперва Барзанти с Лукини зрить друг дружку не могли из-за здоровой конкуренции и соперничества, но потом сошлись по пьяному делу, бросив пить виноградное вино и пристрастившись к русской водке. А водка, дело известное, всех сближает и примиряет. Ходили по Тамбову ни свет, ни заря и горлопанили почище петухов... Санта Мари-и-и-я, Санта Мари-и-и-я...

Странное случилось дело. С мая еще затеялась тягомотная переписка о проектах и субсидиях из Ассигнационного Банка на постройку народного училища, богадельни, смирительного, сиротского, для умалишенных и работного домов, ремонта генерал-губернаторского дворца и присутственных мест, пришедших в совершеннейшую негодность и ветхость, и дело с мертвой точки не сдвигалось, а тут на театр раскошелились местные Крезы незамедлительно — 300 граф Воронцов дал, по 100 Ниловы и Орловы. Но недоумение разрешилось просто, неравнодушие ихнее разъяснялось наличием у каждого из них своего театра, крепостного.

Державин на радостях замахнулся было на свой страх и риск построить Редут — Дом общественных собраний по примеру рязанского, где бы горожане имели клубы, играли в бильярд, карты, и там же театр поместить. Запросил даже у друга, хлебосола и добродуха, тамошнего правителя Волкова проект этого Редута, да тот отсоветовал затеваться при наличии отсутствия достаточных денег. Не поддержало его и дворянство, отказавшееся в лице предводителя пустить на счет Редута подписку.

За что правитель в сердцах обозвал его «зажиточным невеждой», а тот в отместку пустил про него кличку «торопыжный скородел». Волков в утешение проект все же прислал, но на том дело и кончилось. Иные заботы навалились. К осени подобралась и утряслась актерская труппа. Составилась она в основном из дворян. Ноты для спектаклей выписывались и присылались из Петербурга через державинского приятеля бригадира Озерова Петра Евгеньевича и из Москвы через княжну Волконскую — дочь сенатора Петра Михайловича.

24 ноября 1786 года по случаю тезоименитства Екатерины II «Пролог» в одном действии с музыкой на открытие в Тамбове театра и народного училища «представился тамбовскому свету». Зал заполнился до отказа. Лакеям пришлось приносить стулья из казенной палаты. Драматическая символическая аллегория поставлена была в полном согласии с театральными традициями и кондициями конца восемнадцатого века. В роли Гения, олицетворявшего просвещение, явилась Анна Бибикова, облаченная в белые длинные одежды, воздевающего руки к Солнцу (Екатерина):

Я восхищен тобою!
И если мой небесный чистый жар,
Усердия и чувства благородны
Тебе угодны:
Прими его.
От света твоего,
Заняв мой свет, мое блистанье
И лес сей просветить готов...

Образ пылающего светила, императрицы, вдруг загорится на сцене, тонкую прозрачную бумагу пожрет вставленная вовнутрь свеча. Екатерина-губернаторша ахнет и прошепчет:

— Плохая, Ганюшка, примета.

Плохая ли, хорошая, им судить, не нам. Но через восемь лет погаснет свечечка жизни Плениры, пройдет двадцать восемь лет и державинский театр сгорит дотла тоже от свечи, оставив искореженные железки Барзанти, а еще через год загасится огонек и Гаврилы Романовича.

Мельпомену и Талию играли две Марии — Чичерина и Орлова. Зимою в том же зале показывалась известная комедия «Так и должно». Державин выбрал ее неслучайно. В ней сатировались чиновники, волочившие людей по делам, судьи, берущие мзду за действия, оплачиваемые жалованьем. Автор ее, Веревкин Михаил Иванович, знаком был наместнику с детства. Читая сухой суконный слог, он вспоминал три года, проведенные под водительством известного теперь писателя и драматурга, личного переводчика императрицы, члена Российской академии, стихотворца и автора только что вышедшего «Хозяйственного деревенского календаря». В гимназии под водительством Веревкина учили вере — без катехизиса, языкам — без грамматики, числам и измерению — без доказательств, музыке — без нот, а рисованию — без кистей.

Не до того было учителям. Пасквилили они беспрестанно друг на друга, а вместе строчили доносы на Веревкина. У него и тогда зудилась страсть к театру. Державин таскал на Парнас клеенных из папье-маше Сумарокова и Ломоносова, где картонный Юпитер воспевал императрицу Елизавету Петровну. Разыгрывались комедии того же Сумарокова, безотличимо смахивающие на трагедии Мольера. Веревкин, в то время молодой выпускник Московского университета, недостаток учености восполнял бурной и бесполезной деятельностью. Но Гаврила Романович вспоминал Веревкина с благодарностью. В Казанской университетской гимназии обучился он фехтованию, танцам и пению. За успехи в познании геометрии причислен был к Инженерному корпусу и уж форму примерял, да не судьба, видно... Главный куратор бумаги перепутал и очутился он в солдатах Преображенских...

Через год, 24 ноября 1787 года, в новом здании открыли театр. На пахнущей сосновой смолой сцене вновь возник «Пролог», нет в иной, короткой и энергической манере сыгранный. После чего на бис и браво пролетела легкая пьеска Жана Мармонтеля, театрального корифея того времени, сравниваемого с Шекспиром, «Замира и Азор». Барзанти блестяще справился со своей ролью, круг сценический исправно крутился то в одну, то в другую сторону, то быстро, то медленно. По случаю долгожданного события, пуска детища рук своих, пребывал он в непривычно трезвом виде, так как обрусение его явилось перво-наперво в каждодневном куликовании.

После представления он с актерами наверстал упущенное и уснул в оркестровой яме, рядом с громадными шестернями, вершащими волшебное кружение сцены. Восторженная публика долго рукоплескала и не расходилась. Тамбов заболел театром. Даден был торжественный ужин. Торжествующие актеры и благодарные зрители пили шампанское с кренделями и пряниками, танцевали мазурки под крепостные оркестры Свечина и Сатина. Ежегодную тысячу на содержание и призор за театром передали призрительному приказу. И — о чудо! Чиновники, очарованные облагораживающим лицедейством, ее почти что и не разворовывали.

А потом наступила очередь сумароковских трагедий и фонвизинского «Недоросля». Ярко освещенный в дни представлений театральный подъезд сделался самым притягательным местом для тамбовского бомонда. Не ездить «в ложу» стало считаться дурным тоном и признаком дремучей провинции.