Екатерина Яковлевна Бастидонова

Незаметно для себя и для Тамбова она стала душою общества. Дворянская молодежь, что ни день, — стекалась в губернаторский дом. Разносторонняя грамотность, тонкий эстетический вкус, обаятельное несоответствие неаполитанской красоты и русской задушевности, бесконечная преданность делу мужа в совокупе создавали удивительный и уникальный образ.

Ее редкий дар привлекать к себе людей разных сословий и характеров, неизменная приветливость и скромность, а при потребности твердость и прямота, быстро снискали ей уважение.

Интересы ее были обширны. Рисовали пейзажи и натюрморты. По свидетельству самого хозяина: «Шили для себя театральное и нарядное платье по разным модам и костюмам, также учились представлять разные роли. Сие все было дело губернаторши, которая была как в обращении, так и во всем том великая искусница и сама их обучала». Поэт, баснописец, давний знакомый Державиных, Дмитриев Иван Иванович, восхищенно ее аттестовал: «...с пригожеством лица соединяла она образованный ум и прекрасные качества души, так сказать, чистой и возвышенной. В обществе друзей своего супруга она приобрела верный вкус и здоровое суждение о красотах и недостатках сочинения. От них же, а более от Н.А. Львова и А.Н. Оленина получила основательные сведения о музыке и архитектуре».

Легкие ее таланты как нельзя лучше дополняли поэтический дар супруга, обрамляя его домашним пением, рисованием, вышиванием, кротким, ровным, негромким, веселым и деятельным характером. Как уже сказано, редкая ее способность схватывать на лету профили людей и вырезывать их из сажевой бумаги, выдавала в ней натуру аналитическую и редкую зрительную память. Удавалось ей через силуэты эти выразить черты личности и всегда безошибочно. Так что похожесть получалась не только внешняя, но и внутренняя. Недаром Иван Иванович Хемницер, сам не лишенный способностей живописца, приложил свою конфигурацию, ее сделанную, к изданию своих сочинений.

Мирная ее терпеливость, спокойная усидчивость и трудолюбие превращались в красивые вязаные ажурные одежды, вышиванье гладью на пяльцах, тонкой работы декорированные корзинки. Поминает о них и Капнист: «Милостивая государыня моя, Катерина Яковлевна. Любезный друг, Гаврила Романович. Как вы обрадовали меня последним письмом вашим. Благодарю вас, милостивая государыня, Екатерина Яковлевна, за жену, за себя, за прекрасный подарок — корзинки и силуэты. Неоценимый подарок, а наипаче, когда воображу, что вы все то работали, прекрасные ваши ручки, которые тысячи раз мысленно целую, как голодный во сне ест. Только зубами воздух кусает. Так-то и я. Но надеюсь, что Бог позволит мне удовольствие вас, любезнейших мне людей, видеть, а следовательно и ручки ваши поцеловать; сиречь ваши сударыня, а не ваши, господин кривой мизинец».

— Я вашему дражайшему хохолу хвост накручу за такие фривольства, — часто со смехом вспоминал Державин приятное во всех отношениях письмо друга.

— Вы, Екатерина Яковлевна, скоро наместника перещеголяете. Из-за увеселительных занятий в губернаторском доме такое людство каждый день, что ни в одном присутствии не увидишь. Дамское общество, а особливо дети, так к тебе привязались, что нет наказания страшнее, когда кого из них родители дома оставят. Асессор Дурново на дочку не нахвалится, не надивится, из непоседы вертячей прилежницей стала примерной.

Пригрозят непущением в танцкласс, сразу шелковой становится. Как тебе удается такую пристойность и уважение к старшим в детях находить, а? Ты уж прости, что я в сии увеселения не мешаюсь почти. Не хочется уподобиться предшественникам моим, не очень-то пекшимся о надлежащем должности отправлении. В стыд становлюсь, бросил тебя, будто чужак посторонний.

Об очередном концерте узнаю лишь, когда билет на столе обнаруживается.

Супруги дошли до голубой беседки. На деревянном круглом столе среди розеток с любимым державинским вишневым и малиновым вареньем пыхтел самовар. На блюде белели сахарной пудрой мятные пряники. Холод утренника сменился прохладным теплом сентябрьского дня с приятными повевами ветерка, прозрачной свежестью воздуха, напоенного увядающими травами и деревьями. Вдали, насколько хватало глаз, переливались в мареве лесные холмы, сливающиеся на горизонте в сплошной неровный гребень.

— Смотри, Ганя, видение нам в облаках! Ты и я. Я в белом платье газовом, а ты голову ко мне склонил. Гляди, гляди, а то пропадет, растает... видишь? Нет, что ни говори, а мне в Тамбове нравится. Тут веселее, теплее и жизнь дешевле...

— Ха-ха! Разве хорошо, когда жизнь дешевая? Это ведь самое дорогое, что у нас есть! Из травы потянуло мшистой сыростью. На ступеньку выпрыгнула большая черно-зеленая лягушка и присела на задние лапки то ли от страха перед неведомыми чудищами, то ли изготовясь прыгнуть. Выпученные ее глаза уставились на Екатерину Яковлевну.

— Я давно приметил, больно ты хорошего мнения о людях. Лучшего, нежели они заслуживают. В каждом человеце страсти, подобные вот этой жабе, гнездятся и несть им числа. Жадность, зависть, подлость, измена, ханжество... ты, верно, замечала, по первости знакомства одна взаимная дружба и приятствие... а потом козни и неприязни выползают. Ты душу-то каждому навстречу не открывай, сначала в чужую загляни, а там известно — потемки. Не верю что-то я в искреннюю любовь дам наших губернских...

Скрипя толченым кирпичом, притрусил колченогий Кондратий:

— Гаврила Романч, там дама, приехамши из Пихтиляя к Екатерине Яковлевне, просит принять.

— Ах ты, господи, запамятовала совсем, Машенька Орлова, извинись да проводи сюда к нам.

Державины оставили чай и вышли навстречу гостье. К ним приближалась высокая стройная молодая женщина в белом утреннем платье с желтым шелковым пояском, в соломенной с широкими полями шляпке, украшенной голубыми и розовыми незабудками. Лицо ее настолько было красиво, насколько не похоже на распространенные в здешних местах лица с татаро-мордовскими чертами, резкими и угловатыми, что всякий, кто смотрел на нее, непременно подумывал, что именно так, верно, и гляделись славянские княгини Ольга, Ярославна. Прекрасные ее черты покрывали мягким спокойствием и добротой, чистые, с легкой поволокой глаза. Щеки от быстрой ходьбы зарумянились, завидев Державиных, она заулыбалась:

— Доброго вам дня! Не потревожился ли мною домашний ваш покой?

— Ни в коем смысле, что за китайские церемонии. Гаврила Романыч, позволь представить тебе нового участника нашей театральной труппы. Орлова Мария Павловна... Супруг ее тебе знаем — Маслов, прогрессист известный и первый среди помещиков заводчик. Маша, мы с нею запросто, как подруги, готовит роль Талии и весьма успешно. В танцах особо преуспела.

Державин оценивающе, любуясь, оглядел красавицу. Перед ним во всем великолепии крайнего совершенства, без единого изъяна блистал венец, созданный природой, источник поклонения и восхищения. Подумалось, какие прекрасные должны быть у нее детки!