Отставной капитан Жохов

До непереносимого дня открытия Главного народного училища оставалось две недели, для такого обширного предприятия срок мизерный. За полгода руки у Державина до народных школ не дошли. А кроме него доброхотов что-то не виделось. Приказ общественного призрения собирался в кучу регулярно раз в месяц и заседал согласно предложенному председателем, то есть наместником меморию.

Решено строить сиротские дома в Тамбове, Козлове, Липецке, Борисоглебске «для воспитания детей мужеского и женского полу», оставшихся после родителей без пропитания и присмотра.

Таких в одном Козловском уезде набралось по сообщительному ордеру благочиния больше сотни. Богадельню для убогих, увечных и престарелых открыли за неимением лучшего в старом Кремле.

Подкрепили бревна полусгнившие, побелили, подкрасили... Приказу государыня поручила попеченье и надзиранье за «устраиванием и прочным основанием народных школ». На этот раз призрительный приказ Державин собрал в расширительном составе. Журналист Михеев вывел сверху листа: О присутствующих. Председает... и заерзал, засомневался — полный титул выводить или кратко сжать? Длинно писать лень, а накоротке и по шапке получить можно. Решил серединкой прокрасться — Правитель наместничества ДСС, его превос. Державин Г.Р. С иными проще, они протокол не подписуют. Заседатель верхнего земского суда титулярный советник Мосолов Н.С., заседатель губернского магистрата... э-э-э, Михеев, запамятовал его чин, а потому сделал пропуск для вписи, Третьяков Н.В., заседатель верхней расправы, губернский секретарь Дудоров Н.С., городской голова, купец первой гильдии и имянитый гражданин Бородин Матвей, отчество тоже забыл да и не знал, кто же купцов по отчеству величает? Прокурор коллежский советник Огарев Н.С., комендант полковник Булдаков А.В.

Пятеро незнакомцев, сидевших рядком, особняком, гляделись людьми благородными, но достатка небольшого. Не из тутошних, определил Михеев. Он-то уж, журналистом состоя при наместнике, всех чиновников изучил, от регистратора завалящего до председателей палат — сановников круга губернского.

Чать девятый год подлокорыстность людскую наблюдать принужден. Михеева укусил клоп в недоступное спинное место и он закрутился, пытаясь достать его рукою. «Вот ведь существо паскуднейшее, клоп, а знает, куда безнаказанно кусать!»

Все посмотрели на извивающегося журналиста.

— Виноват-с, терпя утихающий зуд, поклонился Михеев.

Державин оглядел собравшихся. Время послеобеденное и большинство, привыкшее в этот час дремать, переваривая жирные щи и жареную рыбу, осоловело пялило на него глаза, изо всех сил изображая сосредоточенное внимание. Мосолов, уступая привычному Морфею, клюнул носом, борясь с закрывающимися глазами, вскинул голову, насупил брови, пряча сон за хмурость.

— Почему из консистории никого?

— Не ведомо, предупреждались, ваше превосходительство, должны. Предуведомлены заблаговременно.

— А командир гарнизонный где?

— Полуполковник Сажин сейчас ожидается. Задерживается на караульном разводе, нарочного прислал с извинениями.

Державин кивнул и начал:

— Господа, собрал я вас по известному уже поводу. Высочайше повелено торжественно и при широком народе открыть 22 сентября Главное народное училище. Времени в обрез и того нету, а ни помещения, ни атрибутов учительских, ни аксессуаров ученических... Принужден я предпринять решительные меры. Но сперва у меня к прокурору претензия. Отыскался ли след пятнадцати тысяч рублей, пожертвованных государыней нашей шесть лет тому на школьное дело?

Огарев, не удостоив подняться, сидя с ногой на ногу, ответствовал:

— Я, Гаврила Романыч, поручение ваше выполнил, хотя генерал-прокурор Вяземский недовольство проявил, узнав о вашем наказе.

Державин перебил:

— Да полноте вам рядиться-то и выкорячиваться из-под меня. Когда вы уйметесь и делом займетесь? Когда дела обоюдно делать будем, а не дрязги заваривать? Вяземский против? А с какой целью вы ему сообщали? Прокурор и без моего толкания должен был по долгу своему эти деньги отыскать, а еще лучше сберечь.

— Обо мне тогда в Тамбове и помину не было! Невмоготу мне такое терпеть более. Объяснимся давайте, в чем я перед вами прослужился?

— Не передо мною, а перед Государством Российским. Должность свою как должно не отправляете. Из-под палки служите. Нет хотения, не мучайте ни ее, ни себя. Вроде и есть прокурор, место занято, а по делам посмотреть — пусто! В судах людей волокитят почем зря. И чем беднее, тем дольше. Вы хоть одного мздоимца к суду притянули? Я ваш должностей обяз уже наизусть выучил. Жизнь заставила. Напомнить? Губернский прокурор смотрит и бдение имеет о сохранении везде всякого порядка, законами определенного. Сохраняет он целостность власти установленной и интереса императорского величества, наблюдает, чтоб запрещенных сборов с народа никто не собирал, и долг имеет истреблять повсюду зловредные взятки!

Речь Державина пошла с пришепетыванием и присвистом — всем уж в губернии известным признаком волнительного недовольства.

— Лександр Вас-с-с-илич, прок-к-к-урор с-с-сам-то в поборах замечен?

Булдаков, сладостно дремавший, как удав после обильного обеда, скидывая сонливость, помотал головою:

— Так ить, ваше превосходительство, только намедни у купца Тулинова из акцизных сумм с советником Бельским на парьях по 100 рублей поделили.

Огарев взбеленился:

— А ты, бычья голова, докажи! Докажи! Ежели в десять дней улик не представишь, сам под стражу пойдешь за лжедоносительство и обнос. Чего выпялился? Мозгов твоих благочинных на меня не хватит, тристат сраный!

— А я, господин коллежский советник, и пробовать не стану. Пусть с тобою Сенат разбирается. Знаешь, почему ты, как след тому, те пятнадцать тыщ не нашел? Сказать? Да потому, что восемьсот рубликов из означенных тебе перепало. Наместник Макаров из рук в руки вручил, чтоб хайло не раззявывал. Чего чернее тучи затаулился? Не прокурор ты, а тефельдекер дешевый! От кого перепадет, тому и служишь. Такие, как ты, хужее тяглеца карманного, любой халтуги хананыжной!

Державин не выдержал:

— Закрыть зевы обоим! Как бабы базарные! Одну упряжь тянете, да в разные стороны. Что про нас подумают люди столичные, просвещенные? Позвольте вам, господа, представить... Но Огарев никак не затормаживался:

— Я, ваше превосходительство, требую извинений! Я к нему с добром, а он с дерьмом...

— Вы оба друг дружку с ног до головы не медом облили. Выйди-ка, господин прокурор, пройдись да войди в себя и запрись там покрепче. Успокойся. Достоинство следует иметь соответственно должности. Мне эти ваши междуусобья поперек горла. Собачиться, оно, конечно, легче, нежели дела двигать. Теперь о главном.

Тормозится у нас просвещение народное крайним к нему равнодушием общества. По всему наместничеству грубость и невежественность нравов всех сословий порождает жестокосердие помещиков, насилие и разбой среди крестьян. Ненормальность эта родит другую. Тюрьмы губернские и уездные переполнены. Почти полторы тыщи арестантов на казне обузой висят! А все потому, что способность отличать добро от зла с детства в человека не вложена. Само слово-то каково? Чело — лоб, голова, разумом озаренная. А век, жизни срок. С умным челом и век достойно проживется. Сколь темноват, столь и диковат народ наш тамбовский! От мракобесия догматического целые селения скопческие пресекаются, вымирают. Так что просвещение равносильно продолжению рода тутошнего. Посетил я уезд Моршанский по заботам судоходным. Что туда, что оттуда проезжал по селам Сосновке, Правым и Левым Ламкам. Бросились мне в глаза странные одутловатые, бледные, как у мертвецов, лица баб и мужиков. Глаза пустые, из орбит вылезшие, словно рыбьи, с тоской и грустью взирающие.

А исправник без изумления, как зауряд дело, докладывает:

— Скопцы это, мужества телесно лишенные. И дети какие-то хиловатые, скучные, болезненные. Поручил я дело благочинию и сам не рад открывшемуся. Страшное вскрылось бесчеловечье. Лекарь Лимпелиус жуткое освидетельствование представил. В селах скопческих мужики сплошь с мошнами без семенных ядер оказались. А у женского пола груди отрезаны вплотную. На розыске все до единого показали, что охолостили себя безо всякого стороннего подговора, стремясь от плотского греха убежать и тем душу свою спасти. Одно твердят:

— Себя оскоплю — себе рай куплю!

Уродовались кто ножом, кто бритвой, огненное крещение производя по тайным местам в полях, лесах, мельницах, сараях, ночью во время страдных отдыхов. Выявились и операторы скопческие, случайные и специальные...

Одного проезжий полковой лекарь оскопил шутки ради что ли, другого мать родная во время детства... Сыскные нашли и специальных оскопителей. Сосновская экономическая крестьянка Евдокия Ваулина по тамошним меркам слыла богатой. Зазывала к себе молодиц и девушек. Лаской и острасткой убеждала и приступала без отлагательств к операции дьявольской. В пособниках у нее ходил муж Пахом. Этакие лекари огненные! Связывали они свои жертвы по рукам и ногам, чтоб не трепыхались, раздирали рубашки и сноровисто отрезали груди. Если уж совсем малосильные или малолетние попадались, то давали пить микстуру для впадания в обморок. Обильную кровь унимали тряпкою с желтым пластырем. Недели через две-три калеки шли домой. Вскрылось широкое расползение скопчества в Моршанске, селах Грязном, Вирятине и Атмановом Угле.

По темной неграмотности чают они спасения от заморения плоти, ждут второго пришествия. Ждут спасителя, катящего на колеснице огненной, коий ударит в колокол и соберет на царство своих детушек. А невдомек, что не будет у них ни детушек, ни внуков!

Да только не получается из них ни святых, ни непорочных. Блудную похоть обороли, удручив тело свое израненное, а покоя не обрели. Все страсти их обратились в корысть и стяжание. Ударилось скопчество в купчество. В Орле, Липецке, Козлове и Москве весь промысел меняльный в их руках. Большими капиталами ворочают. И хоронить себя умеют, имея тайные подполья и светлячки. В одной Сосновке их пять сыскалось. В них скопители операции изуверские производили, рубахи обрядовые хранили, пластыри, стихи скопческие, кстати, смысла не лишенные, письма искусительные и искупительные, просфорки жалованные.

— И безобразия хлыстовские тоже вас некасаемо творятся, господин прокурор?

— Пусть с ними епархия с консисторским сыском занимаются по духовной стезе. Не светское это дело.

— А по телесной линии за членовредительство кто заниматься должен? Секта моршанская не вчера, а уж двадцать лет как образовалась. Один дьявол знает, сколько они людей погубили и без потомства оставили. Сие тоже мимо вас проходить должно? А причины вскрыть — от чего секта эта нечеловеческая не унимается, а усиливается и распространяется с каждым годом, тоже не твоя забота?

А медленность замечательная, с коей дело скопческое в суде движется? Тут уж не отнекнешься, первейшая твоя забота! Осень на дворе, а конца краю сему делу не видно, хотя сроки все троекратно истекли. Даю тебе неделю на исправление, иначе в Сенат Правительствующий реляцию напишу за своею рукою на несостоятельность твою должностную.

— Не ты меня, Гаврила Романыч, на это место воздвигал, не тебе и спихивать. А что до скопцов, то тело они свое добровольно страданию подвергают. Люди они все трезвые, трудящие, подати и налоги платящие исправно. По закону и придраться не к чему.

— Пошел вон, баклушник! Видеть тебя не желаю! Баба с возу — кобыле легче!

— Согласен на бабу, если ты, Гаврила Романыч, за кобылу сойдешь.

— Кобыла, месье Огарев, животное работящее, на ней вся Россия-матушка держится!