«Не всякий человек есть ложь...»
Гаврила Романович выпытывал у Булдакова:
— Можешь ли на взгляд, на вскид, вот так, вдруг, дать мне чиновников честных? Неразумно, какие первыми в голову взбредут. Александр Васильевич от неожиданности встал в кол. Пожевал губами и выплюнул:
— Коллежский секретарь Конбаров Илья Михайович, коллежский советник Протасьев Федор Михайлович, капитан Завяскин Михаил Васильевич, коллежский асессор Гомзяков Андриан Федорович, надворный советник Шимановский Николай Викентьевич, ну и, пожалуй, свойственники-двойственники губернские секретари Гаврило Иванович Дурново и Василий Александрович Доброво.
— Персоны все вроде значащие. А почему ты их в правдухи записал?
— Потому что не обирохи, как прочие, а люди добродельные. Из захудалых, а ни один из них за последние года ни десятины, ни людишек не прикупали, а состоят на хлебных должностишках. Есть с кого и чего взять. А лихоимцев какой смысл на лихих людей напускать? Пустяшное дело — воду ситом черпать и в ступе толочь.
Эти семеро, ваше превосходительство, не только чиновники, чину и должности сообразные, но и мужики в полной силе и разуме, каждый лбом быка свалит.
— Собери-ка ты мне этих честных медных лбов завтра пополудни часа в четыре. Да не предваряй никого и ничем. Пусть полное инкогнито будет.
Встреча эта была к случаю. В покоях правителя все никак не мог отоспаться после долгой дороги из Саратова давний друг закадычный по Питеру и Москве отставной секунд-майор Гасвицкий.
Душа грелась, когда о нем думалось. Старинный друг дороже денег. Сколько выручали взаимно! Первая мимолетная встреча до сих пор помнится. Эх, юность туманная! Бедность проклятая постоянная. Заставила тогда глубоко проникнуть в картежное облупальство. Любого мог обыграть.
Завлекли как-то в игру его соучастники простоватого поручика. На вид Илья Муромец, а наивный и доверчивый, не хуже девицы целковой. Тогда и шепнул ему Державин:
— Ты, ваше благородие, как ни садись, а наверное не выиграешь!
— Спасибо, братец, — только и лепетнул ему во след богатырь-поручик. А через минуту уже стукал головами мошенников, приговаривая:
— Я из вас, обыграев, обманство-то вместе с мозгами выбью... Деньги назад! Сызнова играть зачнем, а колоды пусть вон тот сержант Преображенский тасует!
Через месяц поручик долг вернул, избавя Державина, попавшего в плохом доме в поганый случай, от колотушек неизбежных. Там они и перезнакомились.
— Петр Гасвицкий. Поручик напольный. Саратовский дворянин и помещик.
— Гаврило Державин. Гвардейский сержант. Дворянин и стихотворец.
— Ты уж, Гаврило, прости. По дуроломству чуть не покорежил тебя, да вовремя узнал. Пойдем-ка, сержант, дернем по стаканцу да жевнем по рубцу.
Судьба — фортуна не отпускала их надолго друг от друга. На Пугачева в степях поволжских вместе рогатки хитрые, капканы и загоны ставили.
Назавтра с утра, после прогулки вдоль Цны за Тезиков мост, приказал Державин принести из скарбницы управной самый большой благочинный мундир.
— Ну-ка, друг ситный, примерь-ка.
— Да ты что, ваше превосходительство, хочешь меня, майора полевого, полицейским сделать? Я артиллерист в третьем роду. Не личит мне крысиный шнурок. Служить буду, а от мундира благочинного уволь. Ни за какие коврижки не облачусь. Я уж лучше в привычной армейской фурнитурции.
— И не неволю. Только давай пари. Побьемся об заклад в пять червонцев хотя бы.
В Гасвицком взыграл игрок:
— На что спор-то?
— Ты берешь возок с сундуками доверху, для виду богатого и катишься по Моршанскому тракту — туда-сюда. Только один! Ежели и после этого в мундир благочинный не залезешь, то выигрыш твой. Гости, друг сердешный, сколь душе угодно. Принуждать к службе не стану. Ешь, пей, спи! Сговорились?
Вечером Гасвицкий вернулся в присутствие в драном платье, прихрамывая и с резаной раной на плече.
— Еле отмахался! Только за Горелое, из леска четверо верхами. Двоих я сразу сшиб, а остальные сзади накинулись. Увернуться не успел — ножом пырнули. Хорошо, руку отмахнул — в плечо угодил, тут уж я озверел, хребты им оглоблей ломать стал.
Державин скрытно улыбнулся, представши картину схватки, и не позавидовал тем лиходельцам — нашли на кого нападать.
— Мне, Петр Василич, потребен полной надежности и большой опытности командир. Под твоей аттестацией я по всем статьям подпишусь без заминки. Вовремя ты приспел, как чуял, что нужен мне необходительно. Под твое начало отдаю я семерых чиновных, исправных и неподкупных, дознатчиков и судейских, пятерых повытчиков и стряпчих, а также десять сыскных — хитрых и бессовестных, без мыла в доверие любому влезут. Но без ударной боевой силы не обойтись. Ее императорское величество Указ прислала, будто ведала чего затеваю. Вот послушай:
«О конвое и почести государеву наместнику. Государев наместник во время пребывания своего в наместничестве имеет для конвоя своей особы двадцать четыре человека легкой конницы с одним подпоручиком. Ему же даются два адъютанта, да дворянство наряжает для почести его молодых дворян с каждого уезда по одному человеку». Уяснил? Матушка и деньгами укрепить не забыла, приписала: «Когда наместник в наместничестве, ему вверенном пребывание свое имеет, тогда производится ему по пяти сот столовых денег на месяц», читай, жалованье на конницу летучую отыскалось: 500 на 12 — 6 тысяч в год, не так уж и мало.
Задача у тебя с Булдаковым двуединая — отыскивать места пристанные самых дерзостных отрядов воровских, обнаружить и изловить обайщиков самых энергических, на ком крови много, и явить их суду. Заседать в нем будут трое советников, так как ни к палате уголовной, ни к расправам верхней и нижней доверия я не питаю.
У Булдакова на примете по чертовой дюжине коноводов атаманских почти что в каждом уезде. Обезглавим шайки, остатние сами разбегутся. Но сперва обучить и сколотить отряд свой ты должен до слаженности высокой и непобежимости. Лошадей первостатейных граф Орлов дает безвозмездно на благое дело государственное. Тульские оружейники полсотни пистолетов и ружей последнего образца посылают. Спасибо Гудович Иван Василич пособил. Там его мастера еще с первой турецкой чтут.
— Спор ты, Гаврила Романч, выиграл вчистую. Верно рассчитал. Головой об заклад бьюсь — пока не изведу твоих волков тамбовских лесных под корень, в Бузулук свой — ни ногой!
Да и не ждет меня там никто, — Гасвицкий опал в грусть лицом, — Эх, разреши, ваше превосходительство, тут у тебя воздух испортить, — потянулся за трубкой и кисетом.
— Не говори «гоп», пока дела не перепрыгнешь! Ты мне, Петр, скажи, зачем мы на свет появились и для чего по земле ходим?
— Нашел загадку, давно известно зачем — пить, есть, баб любить и воевать за Веру, Царя и Отечество!
— И что же из сего превыше всего?
— Одно без другого невозможно! Все вместе, Гаврюша, и есть жизнь.
— А про честь и достоинство человеческие забыл?
— Тебе легко говорить, ты наместник и «превосходительство». Чем выше чин, тем больше чести тебе отдают. И с достоинством также, чем выше должность, тем больше его в себе ощущается. А взять такого, как я, то у меня честь и достоинства вот тут помещаются, — Гасвицкий поднял громадный кулак со сверкнувшим изумрудом перстнем, — и пусть кто попробует на них посягнуть. Ха-ха! Будут иметь честь узнать мои достоинства! У меня в майорском рескрипте указано, — «обладает бдением, тщанием и нероптивостью». Да что обо мне речь вести, зауряд офицер, коих тыщи по России сыщется. Вот ты, Гаврил Романыч, замечательный в своем роде и деле человек. Честно признаюсь, тогда, пятнадцать лет назад, не верил я, не полагал, что до таких высот и чинов подымешься. Плюгавцем, извини, считался, незначительным. Одного не одобряю — больно ты прост. Начальственного воспарения в тебе не наблюдается.
— Народ простых правителей любит. А чем больше тебя гордыня обуревает, тем ближе тот час, когда людей презирать начнешь, ни в гроша не ставя. Простота, она к истине ближе.
— Поэтому я тебя и люблю. Не завидую, а уважаю за таланты твои многочисленные и в первую очередь за дар поэтический.
— Не стихи меня нынче, Петя, мучают. Другие заботы и тревоги сочинились и одолели. Душой болею за местных аборигенов дикарских. Помочь хочется людишкам местным, чтоб с голоду никто не мер, а детишки грамоте обучались. Убийства чтоб на убыль пошли.