Хуздозад

К тридцати пяти годам все в нем усреднилось — рост, возраст, одежда на узком тщедушном теле. Он относился к тем средним неприметно-незаметным людям, на которых почти не задерживается взгляд, — полунивидимкам. Идет такой по улице и вроде и нет никого. Пусто.

У Хуздозада Феофилактовича Писемского и домишко поплоше и пониже соседских. Будто назло ему и справа и слева однодворцы Теребиловы, сродники близкие, новые хоромы срубили — пятистенники саженные. Венцы, будто медом мазаны, желтые и гладкие, как камень. Плотники они известные — топором спички лущат. Но Хуздозад не завидовал, потому что жил по православному христианству, не требовавшему от него по жизни никаких усилий. Завидливость не сколько грех, сколько труд тяжкий, в поте души своей носимый. Нечаянно и надорваться можно — душа желчью зальется.

Должностишка у Хуздозада тоже средняя и даже ниже — хранитель и смотритель архивной избы. Изба стояла издавна и вместе с должностью архивариуса передавалась по наследству. И дед и отец тут присутствовали, за порядком смотрели. Теперь его жизнь протекает. Протекала не только жизнь, но и крыша, сделанная когда-то из дранки, разодранной временем до трухи. Высокие голландки, сложенные, видимо, вместе с домом, дымили немилосердно не только через зев, дрова пожирающий, но и изо всех щелей.

Потолок, попеременно промокаемый и покрываемый сажей, блестел чернотой ночного неба звездного, бия иногда хранителя по темечку, яко кометами, кусками глины.

До архивариуса и его хранилища дела никому никакого не было. Раз в год в январе Хуздозад являлся в правление за получением денежного содержания — пятидесяти рублей и еще трех на заготовку дров для топления казенного жилья. Целковый он отдавал мордвину Евсею, возившему на санях тяжелые березовые поленья, громоздившиеся крепостной стеной перед домом.

Часть поленницы составлялась из сосновых чурок — для розжига. В снежные морозные дни они волнующе пахли лесом, земляникой, грибами. Продовольствовался Хуздозад по большинству с реки и огородишка. Растил капусту, морковь, лук, репу. Квасил на зиму в дубовых бочках огурцы, помидоры, мочил яблоки, груши. Мяса не едал, в виду его отсутствия и привычки, перешедшей от деда и отца. Пробавлялся рыбкой. Благо ее в Цне и озерах окрестных кишело немерено. Ставил винтари, ловил сомов, щук, язей, карасей, лещей. Солил, вялил. Во дворе стоял старый омшаник. На чай и сахар не хватало — пил узвар из трав с медом, ценившегося в бесценок против сладкого песка. Чайная заварка тоже роскошество редкое, доступное чинам высшим и купцам верхним. Раз в пять лет справлял шинель, штаны, сюртук и сапоги. Остальное употреблял на бумагу. На казенной не попишешь — отчет за каждый лист по нумерам. Страдал Хуздозад одной, но огненною страстью — в прошлом копаться.

Среди старых, высохших гремящих медью папирусов из неприметного ничтожества преобращался в воеводу, князя, переживая внове давно минувшее. Становился на равную ногу с царями, военачальниками, татарскими и мордовскими панками. Повелевал, казнил, миловал давно покинувших юдоль земную, хоть и понимал — прошлого не воротишь, из погостов города и посады не воскресишь.

Явится Хуздозад утром, всего-то через дверь пройти в присутствие, где, кроме своего, за последние пять лет ничьего другого не помнил, и начинает работать. Если жара на дворе, расставит чурбаны ольховые вдоль полок, чтоб воду отдавали — сухость, болезнь для документов опасная. Если дождь, опять ольха спасает, воду из воздуха пьет — сырость для хранилища хуже жучка или мыши. От грызунов и насекомых полынь перезрелая ограждает. Любит он горький запах дурман-травы, будто не в архиве пыльном, а на раздолье вышел. Свечей пожег — не предусмотрено сколько! Зимой легче, печь откроет да рядышком примостится. Светло и тепло. Сборище бумаг скопилось обширное. Каждый воевода, правитель, наместник о себе память стремился оставить потомкам. Как бы не забыли — помнили. Что был такой и много сделал на доброхотство людское. Славословие и бахвальство так и текло из сказочных реляций.

Говорят, светлые души над землей среди людей летают, добрее их делая, а темные под землею с грешным телом гниют — томятся. Хуздозад жил по заповедям Христовым, Бог его и вознаградил. Разбирал он однажды дела верхней расправы, привезенные и сваленные в беспорядке после долгого хранения в судейской канцелярии, и заносил их в реестр. Занес в журнал идиотические до потемнения ума названия дел:

«Дело о прошении Трескинских священнослужителей о уничтожении диакона»;

«Дело о крестьянине Сидорове, обвиняемом якобы в покушении себя к удавлению»;

«Дело о представлении Кирсановского депутата Ларионова к знаку отличия беспорядочной службы»... И вдруг между ссохшимися от времени обложками под рукою скользнула глянцевитость телячьей кожи или гладкость старинной папирусной бумаги.

На титуле неподвластными времени купоросными чернилами, вилась старославянская вязь цепляющихся друг за друга слов.

«Лета 7144-го по Указу богоизбранного и святым елеем помазанного крепкого хранителя и поборника святыя православныя веры, благонравного и Богом почтенного и превознесенного и благочестием всей вселенныя в концах воссиявшаго царя и великого князя Михаила Федоровича, создался град Тамбов на реке Цне. А строил тот город стольник Роман Федорович Боборыкин и был воеводою три лета».

Пальцы и душонка канцеляриста затрепетали. Далее шла грамота царя: «В прошлых годах в Шацкия и иныя Мещерския места татарские и ногайские воровские люди прихаживали изгоном и те все места воевали, людей побивали и в полон имали, и села и деревни многия пожгли и до конца разорили и от тое великия войны многия села и деревни запустели, а служилые люди оскудели и учинилися безлюдны и безлошадны и безоружны. И мы, то слыша, указали поставить город Тамбов».

Хуздозад заглянул в конец рукописи, но она обрывалась на полслове-полмысли...

Глуп и глух народ наш, ваше превосходительство. Глуп, потому что далек от наук всяких и глух, потому что живет в самой глухомани. Как велите вызывать капитан-исправников? Всех гамузом или по списку?

— Начнем-ка с Моршанского, зови.

Всегда памятуй — не военный ты человек, а полицейский и воевать с ними надо не в чистом поле и открытом бою, а хитрыми подлазами, потайными подходами — по-ихнему же.

Умей выбрать, куда прежде удар нанести, атаманцов ловить или за мелкой сошкой-мошкой гоняться. Из двух зол убивать надо большее!