Устав народных училищ

На красной обложке знакомыми выкрутасными буквами с завитушками и вензелями придворного изографа Флейшмана прочиталось — «Устав народных училищ и школ». По установившейся привычке дотошно читать все, идущее от высочайшего имени, Державин углубился в текст, написанный крупными печатными буквами, «В рассуждении народных школ, приказ общественного призрения долг имеет стараться, чтоб они были установлены во 1. По всем городам, а потом в тех многолюдных селениях, кои подсудны верхней расправе, для всех тех, кто добровольно пожелает обучаться в оных. В чем, однако, не чинить никому принуждения, но отдать на волю родителям отдавать детей в школу или оставлять их дома.

2. Чтоб неимущие могли учиться без платежа, а имущие за умеренную плату.

3. Учение в народных школах имеет на первый случай состоять в научении юношества грамоте, рисовать, писать, арифметике, детей же греко-российского исповедания учить катехизису для познания оснований православной веры, толкованию десяти заповедей божьих, для вкоренения нравоучения всеобщего.

4. Во всякой школе надлежит иметь смотрение, дабы горницы были чисты и всякий день выметены, и воздух в них переменялся открытием окон летом во весь день, а зимою всякий день на короткое время, дабы от духоты дети в горницах не претерпели в здоровье своем повреждения.

5. Учение производиться имеет всякий день, выключая воскресные и табельные дни, но не более двух часов сряду по утру, до двух часов сряду после обеду для одних детей одной науке, по средам же и субботам после обеда дается отдохновение.

6. Учителям запрещается наказывать детей телесным наказанием.

7. Приказ общественного призрения имеет прилежное попечение, чтоб учители и школы все определенное получали повсюду исправно, нерадивых же и неисправных учителей, по рассмотрению жалоб, сменяет и определяет на место их радетельных и исправных».

Далее шло перечисление провинций и наместничеств с разнарядкой и именной датой открытия Главного народного училища. Напротив Тамбова стояло «22 сентября 1786 года». Постскриптум обязывал доложить высочайше об исполнении.

Державин и по собственной задумке хотел открыть нечто подобное в конце года. Но наместник предполагает, а Правительство располагает. Только для организации училища средства потребны немалые. Смета давно уж из призрительного приказа лежит — как ни круть-верть, а не меньше, как в пять тысяч влезает. А где их взять? Бросил взгляд на сопроводительную к училищному уставу... «средства на пускание в работу взять надлежит из сумм, пожертвованных высочайшим повелением на открытие гражданского общественного училища в январе 1780 года при учреждении приказа общественного призрения».

— Эк хватились! Через шесть лет с лихвою. Тех денег, небось, и след уж простыл давно. Подошел к окну. Жары к вечеру начали спадать, солнце заслонилось тучами, дышалось легче. На высоком приступе Казанского собора встречали венчаных молодых.

Вокруг новопредставленных мужа и жены суетился дружка — вертлявый парень в долгополом кафтане с белой вышитой петухами перевязью и лаковых сапогах. Он так быстро метался, что и отсюда ощущалось, сколь он взволнован и потен. Врезавшись в толпу, дружка вытолкал двух пьяных мужиков в серых поддевках. В руках у них всеми силами выскребались из неволи две свадебные птицы, перевязанные красными ленточками, они то и дело взмахивали крыльями и Державин никак не мог опознать — гуси ли или лебеди? Одной из них удалось вырваться и она, расправив огромные белоснежные крылья, хищно вытянув шею, пошла на молодых. Державину показалось, он слышит змеиное шипение и бабий визг. Молодица подняла обширный каркас кружевного платья и непромашливо угодила ботинком в красный клюв. Хитрая гусыня отпрянула и бросилась в новую атаку. Поединок прервал вездесущий дружка, схвативший тяжелую жирную птицу и одним движением свернувший ей шею. Плохая примета, подумалось наместнику. Мысли вернулись к вверенному ему народонаселению. Про уменьшение неграмотности и диковатости тутошних обитателей думать он начал с первых дней властительства.

Богатые дворянские и купецкие фамилии, появившиеся к концу века, ломали головы: как бы своим отпрыскам дать приличествующее образование? От избытка денег, по списку вместях с заморскими винами, фруктами и парфюмерией, выписывали иноземных дедоскалов прямо из Лондона, Парижа и Берлина.

Приезжали по большей части мошенники и проходимцы, выдававшие бойкое лопотание на своем языке за великую ученость. На самом же деле сии просветители по образованности ничем не отличались от учеников своих, чад и недорослей дворянских. Державин диву давался, слушая дворян инородческого происхождения: Бигловых, Елышевых, Мусьевых, Тюменевых, Сакаевых, изъяснявшихся на диковинном русско-мордовско-франко-немецком наречии. Несколько вызубренных ими иностранных слов ни коим образом не повлияли на образ жизни, едва не первобытно-общинного свойства, отличающийся неразвитостью, праздностью, необузданностью и самодурством. Зато Тамбов мог похвастаться своеобразной пальмой первенства среди городов русских — появлением первого публичного дома на Большой Астраханке, открытого двумя сестрами мадамами Шульц и Фольк. Они собрали местных уличных дам — «недам» среди них по-просту не было, и вертеп продажной любви заработал на полную катушку, повергнув на первых порах все благочиние во главе с полковником Булдаковым в полнейшее недоумение и смущение. Пастыри тамбовские вынуждены были согласиться — все телесное познается легче и быстрее, нежели духовное.