Послесловие. «Льстить, а паче в государственном деле, не могу...»

Итоги государственной службы

Как ни странно, но последние два-три года государственной службы Державина оказались одними из самых насыщенных — они изобиловали сложными испытаниями и волнениями. К ним относятся и кропотливое расследование лопухинских афер, и напряжённая работа в Сенате и Министерстве юстиции, и практически единоличное отстаивание своих позиций в Государственном совете и Комитете министров, и нестабильные отношения с императором и его политическим окружением. Державин, будучи уже далеко не молодым человеком, продолжал так же, как и раньше, прилежно выполнять свой гражданский долг так, как он его понимал, и не корректировал свою позицию в угоду обстоятельств и первых лиц государства. Он всегда действовал в одиночку, не входя ни в какие коалиции и команды «по интересам». Министр имел много недоброжелателей и врагов, был прямолинейным с ними, в то время как они наносили удары исподтишка. Гавриил Романович был рисковым человеком, не боялся ходить по лезвию ножа.

Развязку многотрудных проблем неугодливого, но верного служаки Отечества взял на себя Александр I, приказав Гавриилу Романовичу «очистить» место министра юстиции. Он не был столь любезен и терпелив к беспокойному и ревностному чиновнику-поэту, как его бабушка и отец. 26-летний монарх и почти 60-летний министр так и не смогли больше найти общего языка — и наступил финал карьеры Державина. Не крах, не закат, а достойное завершение профессиональной деятельности. Вероятно, он и не мог быть иным. Как Державин служил, так и ушёл в отставку: по велению сердца, с честью, оставшись при своём мнении и видении пути развития государства. Ожесточённую борьбу с льстецами-казнокрадами он проиграл, но поражение носило тактический характер. Стратегически победа осталась за Гавриилом Романовичем: он не пополнил ряды коррумпированных чиновников, достойно продемонстрировав, что бывают и исключения.

Вновь, как и прежде, ряд полезных предложений Державина не был учтён. Так, его инициатива о дифференцированной квалификации коррупционных преступлений на неумышленные и злостные, к сожалению, не была реализована. Для того чтобы канцелярские служащие Сената не требовали взяток от заявителей, он советовал прибавить им жалование за счёт продажи напечатанных при сенатской типографии текстов законов и указов. Это предложение власть в последующем восприняла, но вырученные от такой продажи деньги направляла не на прибавку жалования рядовым чиновникам, а в государственную казну¹. Юридически выверенный и явно необходимый стране проект устройства третейского суда оказался отклонённым.

Вместе с тем, благодаря его усилиям в качестве сенатора, министра юстиции и генерал-прокурора, были разработаны и внедрены в практику основы государственного соляного промысла в Крыму, принято около 40 законов, вошедших в последующем в «Полное собрание законов Российской империи», заложены основы многовековой деятельности Министерства юстиции, улучшен порядок прокурорского надзора на всех уровнях власти, усовершенствован судебный процесс, процедура обжалования приговоров суда, впервые в истории страны обвиняемые получили право знакомиться с содержанием решения суда, предприняты энергичные попытки законодательного пресечения коррупции.

Державин, даже отойдя от дел, не переставал думать о государственной пользе. Он, имевший опыт беспорочной военной и гражданской службы, делился им с чиновниками, составил проекты переустройства армии. Его предложения были здравы и практичны, а предупреждения о неминуемом столкновении с французской армией сбылись.

Итак, что же осталось в активе и пассиве знаменитого чиновника с душой поэта? Сам Державин в своих воспоминаниях из многочисленных заслуг выделил четырнадцать поступков, которыми он гордился: надзор за исполнением бюджета в Экспедиции государственных доходов, саботаж «вздорных» приказов олонецкого генерал-губернатора Т.И. Тутолмина, обеспечение провиантом армии, сражавшейся под руководством Г.А. Потёмкина, обнаружение крупных казённых хищений в Тамбовской губернии, ответственное исполнение обязанностей статс-секретаря Екатерины II, затребование у Павла I должностных инструкций правителя Верховного совета, проведение выездной ревизии в Белоруссии, решение там проблем с голодом, расследование махинаций калужского губернатора Д.А. Лопухина, упрощение делопроизводства в Сенате, создание обер-прокурорских совещаний в Сенате, введение практики обжалования решений судов по должностным преступлениям, разработка закона о взяточничестве, проекта третейского совестного суда².

Талант Державина-чиновника, в отличие от заслуг Державина-поэта, был явно недооценён современниками. Действительно, он за свою многолетнюю государственную гражданскую деятельность успел сделать много полезного для страны: «с нуля» организовать работу наместничества в Карелии, основать там город Кемь, административные и социальные учреждения; «просветить» Тамбовский край, обеспечить продовольственным снабжением столицу и армию; написать целый ряд должностных инструкций для государственных органов власти; оптимизировать работу приёмной главы государства по рассмотрению жалоб и прошений, улучшить функционирование Коммерц-коллегии, таможенной системы, казначейства, Министерства юстиции, Сената; содействовать развитию торгового флота Российской империи и интенсификации торговли с Азией; разработать полсотни законов; практической деятельностью повысить статус третейства и медиации. По поручению монарха он дважды направлялся в командировку и проводил государственные ревизии в Западном крае и Калужской губернии. По итогам первой подготовил основы для «Положения о евреях» 1804 г., по итогам второй — антикоррупционный закон. При всём этом калейдоскопе профессиональных достижений Державин успевал руководить дворянскими опеками и попечительствами. Несправедливо то, что при несомненной административной хватке и явном вкладе в дело государственного управления он вошёл в историю больше как поэт.

Столь же энергично он готовил многочисленные проекты и предложения по усовершенствованию системы государственного управления, контроля и надзора. Все державинские предложения рождались на почве десятилетних наблюдений за особенностями государственного управления в России. Они были выстраданы в многочисленных битвах с вороватыми чиновниками-чистоплюями. Можно образно сказать, что каждый полученный от этих жестоких сражений «шрам» отразился в многочисленных проектах Державина. Его проекты реформирования отдельных сфер государства — это своеобразная карта «рубцов» на сердце Державина-чиновника. По ней можно изучать анамнез его хронической болезни за судьбу Отечества.

О своих нереализованных предложениях и невостребованных властью инициативах Державин всегда сожалел. Весной 1816 г., за два месяца до смерти, в одном из разговоров со своим внучатым племянником В.И. Панаевым, помогавшим ему разбирать бумаги перед отъездом в Званку, на удивлённый возглас последнего о том, что дядя за свою жизнь написал столько много записок и по разным вопросам, он спокойно ответил: «А ты разве думал, что я писал одни стихи? Нет, я довольно потрудился и по этой части, да чуть ли не напрасно: многия из полезных представлений моих остались без исполнения». Более всего Державина утешало то, что он способствовал мирному разрешению многих семейных судебных тяжб³.

Его профессиональная жизнь состояла из крайностей. На крутых виражах государственной службы он, «неправильный» чиновник, пробыл долгих и нелёгких 42 года. Своё истинное предназначение Гавриил Романович видел в беззаветном служении Отечеству. Он храбро и честно сражался на баррикадах законности и справедливости. Державин самозабвенно отстаивал эти принципы вопреки всем и всему, зачастую в ущерб себе, но никогда не интересам России. Порой даже кажется, что очередной поединок с коррупцией, чиновничьими ханжеством, цинизмом и изворотливым лукавством ещё больше закалял его, придавая сил для новых раундов борьбы. Причём не важно, каким исходом он заканчивался, а завершались эти стычки часто не в пользу Державина.

Некоторые преследуемые им лихоимцы, недруги-коллеги, озадаченные его неформатным поведением монархи уважали такого несгибаемого чиновника. Для большинства же представителей знати и политической элиты он был неудобен, непонятен, иногда опасен. Неподкупный, прямолинейный, юридически грамотный, практически неутомимый в работе, с острым умом и языком — Державин был грозою для государственных воров и воришек, «благородных» лодырей и дармоедов, в то время как мелкопоместное дворянство, купечество, часть крестьянства видели в нём своего защитника и ходатая.

И, невзирая на всё это, Державин сумел стать политическим долгожителем. В чём секрет? Вероятно, он кроется в целом комплексе причин. И, пожалуй, важное место среди них занимали природные одарённость и витальность, банальная удачливость, которые определили благосклонность монархов, некоторых вельмож, нейтрализацию врагов, политическую живучесть в итоге. Не последнюю роль в поддержании общего жизненного тонуса сыграла и вторая жена, Дарья Алексеевна, создавшая для него комфортные хозяйственно-бытовые условия и стабильный эмоциональный фон для насыщенной государственной и творческой деятельности.

Державин в письме к В.Н. Каразину в марте 1814 г., за два года до смерти, писал о своём желании того, чтобы в «правителях частей государственных» «возбудилась ревность к истинному патриотизму и прямому усердию к истинному благу Отечества», «а без того едва ли успехов ожидать можно будет»⁴. Даже в старости его не покидала мечта об идеальном устройстве государства. Удивительно, что до самых преклонных лет Державин, верный высокому нравственному императиву, верил в лучшее. Он сохранял чувство чести и справедливости, исключительную порядочность и правдивость, честность и благородство, «пламенное усердие» в государственных делах и мыслях о его благополучии.

Под конец жизни Державин, размышляя над своими успехами и неудачами, среди прочих написал себе такую эпитафию⁵:

Сребра и злата не дал в лихву
И с неповинных не брал мзды,
Коварством не вводил в ловитву
И не ковал ничьей беды;
Но, верой, правдой вержа злобу,
В долгу оставил трёх царей.
Приди вздохнуть, прохожий, к гробу,
Покоищу его костей.

В одной из дореволюционных газет в июле 1816 г. был помещён некролог о Державине, поистине ёмко отразивший суть его яркого и многотрудного жизненного пути: «Сего июля с 8-го на 9 число скончался знаменитый Российский Песнопевец Гаврило Романович Державин, в усадьбе своей Званке, 73 лет от рождения. Сей почтенный муж, родившийся в Казани 3-го июля 1743 года, к лаврам Поэта умел присоединить гражданский венец усерднаго сына Отечества и с одинаковою ревностию посвящать деятельную жизнь свою Музам и Фемиде» (см. приложение 1, документ № 18)⁶.

Г.Р. Державин, российские историко-политические традиции и архетипы правосознания: связь времён

Для того чтобы разобраться в политическом феномене Державина, необходимо учесть важные, с нашей точки зрения, управленческие, социально-политические и исторические традиции, а также национальный архетип правосознания. Именно их познание в связи с административной деятельностью Гавриила Романовича позволит определить причины частой «остуды» к нему монархов и неприязни высших сановников, влиявших на принятие государственных решений. Утвердившееся представление о конфликте несдержанного, прямолинейного и правдивого чиновника и его более сговорчивых с властью и между собой сослуживцев разного ранга как минимум выглядит очень простым. Мы уже отмечали то, что не Державин сталкивался с бюрократией, а система и выпавший из неё неформатный элемент. Проведённое исследование политической биографии Державина позволило нам углубить этот вывод, посмотреть на державинские столкновения с чиновничеством с позиций политико-правового архетипа России.

Ведь современный модернизационный процесс имеет глубокие исторические корни. России свойственно развиваться в трансформационной парадигме в интересах самосохранения господствующей политической власти, элиты и идеологии⁷. Достаточно точно по этому поводу высказался отечественный историк и политолог Ю.С. Пивоваров, указав на то, что в «нашей стране господствует самодержавная политическая культура», характеризующаяся персонифицированной властецентричностью⁸. Власть в России априори моносубъектна. Она представляет собой своеобразный микс из византийского лукавства и азиатского коварства. Природа российской власти такова, что ведущим участником государственной и равно общественной жизни является само государство. И от того, кто возглавляет политическую систему, многое зависит.

Диалог между государством и обществом всегда строился далеко не на равных позициях. Изначально общество всегда было гораздо слабее и пассивнее власти. В образованной части социума столетиями существовала патологическая властебоязнь, к которой ещё примешивалось вековое чувство вины перед народом. Однако в периоды повышения уровня общественного самосознания и его инициативности государству всё же приходилось совершать временные уступки в виде реформ. Завоёванные достижения позже нивелировались чередой контрреформ. Связка «реформа-контрреформа» стала апробированной основой волнообразных трансформационных процессов в стране. Дихотомия «консерватизм-либерализм» стала ответной общественной реакцией на неё.

При слабой институциональности государственного аппарата огромное влияние на политический процесс оказывали внесистемные его элементы: Ближняя Дума образца XV—XVI вв., опричнина, Тайная канцелярия, Преображенский приказ, Кабинет его императорского величества, Негласный комитет и т. д. Они были прочно аффилированных с властью. Эта прочность усиливалась неформальными институтами (родственными, дружескими, коррупционными), которые успешно конкурировали, а порой выигрывали у формальных. Скрытые механизмы власти на деле зачастую оказывались эффективнее гласных институтов.

XVIII (с небольшим перерывом на «дворцовые перевороты») — начало XIX в. — это очередной виток масштабного транзитарного политического процесса. Екатерина II и Александр I вслед за Петром Великим были активными акторами системных преобразований. Государственная система приобрела новые импульсы развития. В российской политике последней трети XVIII — начала XIX в. происходили качественные изменения в государственном аппарате. Державин, будучи частью этого процесса, представлял собой нетипичную модальную личность. Будучи прагматичным консерватором, он выступал за реформы в интересах сохранения государственности в виде самодержавия.

Ещё раз сошлёмся на мнение Н.Ю. Семёнова о том, что в России остро стояли «проблема "безлюдья", отсутствия государственных людей на вершине пирамиды власти и проблема "средостения", за которой скрывалось политическое недоверие самой власти к своему же собственному аппарату»⁹. Ссылаясь на отзывы современников о нехватке одарённых и государственно мысливших людей в правительстве, учёный убеждён в том, что шедшие сверху жалобы на «безлюдье» в высшем эшелоне власти не были случайными и мнимыми. Они объяснялись спецификой формирования российского правительства, которое было чисто бюрократическим. Требования к кандидатам были строгими, что значительно сужало круг потенциальных чиновников: канцеляризм, «бесцветность» и умение подчиняться. Медленное восхождение по служебной лестнице с соблюдением устоявшихся негласных формальностей и традиций выхолащивало компетентность чиновников: она приобретала более канцелярский, нежели сущностный характер. В связи с этим доступ в аппарат власти умным, инициативным, независимо и нестандартно мыслившим был почти закрыт или крайне затруднителен. Хотя были и яркие исключения (Д.А. Милютин, П.А. Валуев, А.А. Абаза, М.Х. Рейтерн, Н.Х. Бунге, С.Ю. Витте и др.). Однако их положение было двояким: с одной стороны, власть нуждалась в их знаниях и опыте, с другой — она и её бюрократическая элита относились к ним с оттенком дистанцирования, неприятия как людей «другого круга».

Недостаток в талантливых государственных людях на высших ступенях власти был результатом осознанной кадровой политики верховной власти. Блёклость государственного аппарата власти была выгодна для правителей, во-первых, с позиций личного спокойствия за безусловность собственного верховенства в системе власти. В этом проявлялась банальная человеческая ревность монархов к людям более умным и способным. Во-вторых, ориентация на людей средних способностей, «не отцвечивавших», диктовалась политическим (не служебным) недоверием верховной власти к лояльности чиновничества: «серыми» и лишёнными инициативы подчинёнными было легче управлять, контролировать их и при необходимости смещать с должностей. Тем самым власть не позволяла политически укрепиться бюрократии, стать независимым и сильным игроком в государстве.

Аппарат управления страной был наводнён посредственными людьми, которые и породили такие «визитные карточки» бюрократии, как волокита, бюрократизм, взяточничество, несогласованность между ведомствами, зависимость от нажима сверху («ручное управление»). Усилиями власти бюрократия превратилась в «средостение», т. е. преграду между властью и обществом. Эта эгоистичная и властеохранительная линия привела к тому, что во второй половине XIX в. бюрократия при слабевшей политической воле власти усилилась, а ряды врагов власти пополнила интеллигенция, жаждавшая перемен. В итоге это привело к революционному взрыву 1917 г. В Советском государстве эти черты царской государственной кадровой политики и логики взаимоотношений с бюрократией возродились¹⁰.

Державинский феномен состоит в глубочайшем чувстве Родины, стремлении защитить отечественную ментальность от западного влияния и трансформации, национальные интересы страны в целом. Он стремился практическими действиями сократить отчуждение бюрократии от общества, для этого он боролся с взяточничеством и казнокрадством. По своим взглядам он был охранительным либералом или либеральным консерватором — тем самым конструктивным элементом в политической структуре России, уравновешивающим звеном между безоглядным перечёркиванием прошлого и оголтелой модернизацией, с одной стороны, и упрямым следованием отжившим идеалам — с другой. Именно такого устойчивого балансира России всегда не хватало, не достаёт и сейчас.

В нём было сильно сохранение национальной самоидентификации государства. Всё это заставляло его буквально фонтанировать идеями государственного переустройства, рациональными предложениями, демонстрировать боевитость и решительность. Несомненно, Гавриил Романович был оригинальным государственным деятелем, желавшим принести максимальную пользу. В контексте рассуждений об особенностях рекрутинга высшего чиновничества, могуществе неформальных институтов и практик можно смело утверждать, что Державину повезло «пробраться» на самый верх политического Олимпа, усидеть там почти двадцать лет и добиться внедрения некоторых своих административных предложений. Несмотря на впечатляющий перечень достоинств, для верховных правителей и сановников он оставался чужаком. И всё потому, что пытался преодолеть раскол между абсолютным законом и законом земным, исходившим от государственных правителей, естественным и позитивным правом. Именно об этом в стихотворении «Песнь из 14-го псалма Правдолюбцу, Министру, Пииту и Философу», посвящённом Державину, писал анонимный автор¹¹:

Поведай, Господи! Кто внидет
В твой светлый лучезарный храм.
Кто на святую гору взойдёт,
И свой окончит подвиг там?

Не тот ли, кто здесь без пороку
Всей жизни поприще идёт,
Кто правоту хранит жестоку,
И в сердце истину блюдёт!

Языком хитрым не ласкает,
Не хочет ближним зла творить,
И клеветам не попускает
В свои чувствилища входить.

Лукавых не в велико ставит,
Но праводушных и благих
И сердцем и устами славит,
И держит клятву слов своих.

Гнушаясь мерзостью мздоимства,
С невинных не берёт даров,
Сребра не даст из лихоимства,
Но туне бедным дать готов.

Кто так себя располагает,
Тот не подвижется во век,
И храма славы достигает
Как твёрдый мудрый человек.

В «готовности умереть за правду» (эту черту подметила Е.Н. Львова, дочь друга и свояка Н.А. Львова)¹² Державин был близок к народному правосознанию. Идея справедливости, как отмечают многие исследователи, является одним из важных архетипов российского сознания. Правда, которая включала истину и страдание за неё, понималась как ответ на произвол и авторитаризм государственной власти¹³. Однако в общественном сознании отчётливо выделялся приоритет морали и нравственности как социального регулятора по отношению к абстрактному праву. Право как выражение государственного контроля обладало меньшей ценностью, было вторичным по отношению к морально-нравственным ограничениям и запретам. Общественное сознание было этикоцентрично, страдало от дефицита правосознания.

Важными детерминантами отечественного правового менталитета были религиозность и терпимость ко злу, в том числе исходившему от власти. В случае спора россияне стремились и стремятся до сих пор поступить «по совести», а не «по закону». Высказывание Александра Невского «Не в силе Бог, а в правде» ёмко и точно выражает суть правового менталитета россиян. Это породило то, что незнание законодательства, а нередко и полное к нему предубеждение, является характерной чертой русского национального самосознания. Без понимания нравственной сути закона, его общественной справедливости для русского менталитета невозможно уважительное отношение к нему. Юридические законы должны основываться на моральных установках, быть близки к архетипу правового сознания и поведения. Державин стремился перекодировать общественное сознание: сблизить Закон и Правду. В связи с этим не кажется парадоксальным то, что Державин был востребован в качестве поборника правды и справедливости и порицаем как защитник законности. Концепты «законности», «правды — справедливости» расходились как в государственном, так и в общественном восприятии, а на практике — почти всегда.

Державин, будучи частью своего времени, пытался органично соединить эти полюсные представления. Однако он постоянно спотыкался о столетиями укоренившуюся практику правоприменения, не в силах переломить её. Зная эту особенность российской правовой культуры, становится понятно, почему Державин, блестяще знавший государственные законы и стремившийся к установлению режима законности, что в целом соответствовало внутриполитическому курсу «просвещённых» монархов, вызывал всеобщую неприязнь как несгибаемый правдолюб, следовавший морально-этическому кодексу, нормы которого применять было сложнее, чем нормативно установленные.

Неудивительно, что при Александре I Державин, несмотря на дерзкую горячность, острый и меткий язык, вспыльчивый нрав, был необходим как «ревнитель законности» и «неумолимый преследователь лихоимства». Император с интересом выслушивал мнения Державина относительно «перекосов» в деятельности Сената, поручил подготовить расширенный доклад о сенатской реформе, поставил во главе Министерства юстиции, отправил расследовать факты злоупотребления в Калужской губернии, одобрил проект преобразований третейского судопроизводства. При этом досадовал на его непреклонное стремление к правде, той самой, понимаемой в естественно-правовом смысле. Александр I отклонил державинские проекты реформы Сената и третейского суда, не санкционировал применение мер ответственности к калужскому губернатору Д.А. Лопухину, уличённому Державиным в казнокрадстве и превышении должностных полномочий. Наконец, разозлившись на частые отказы министра юстиции контрасигнировать указы (т. е. скреплять своей подписью), вынудил его вовсе уйти с государственной службы.

Дихотомия «закон — правда», осложнённая новой расстановкой политических сил и интересов при дворе Александра I, особенностями характера Державина, не позволила, на наш взгляд, раскрыть Державину в полной мере потенциал министра юстиции. Да и молодой император со временем стал тяготиться «старыми служивцами» своей прославленной бабушки, приближая к себе близких по духу дворян, разделявших его интерес к либеральным заигрываниям. К тому же на политическую сцену уже вышли сильные соперники вельмож «старого кроя» — Н.Н. Новосильцев, М.М. Сперанский и др. Они, не цеплявшиеся за идеалы прошлого, не обременённые авторитетом времён екатерининской и павловской эпох, мыслили свежо и действовали смело. То была вполне естественная и закономерная смена бюрократических элит.

В своих предложениях, записках и проектах Державин задевал болевые точки государственного устройства России, высвечивал его слабые стороны, давние проблемы, предлагал сложные с точки зрения национальной ментальности меры их решения. Делал он это крайне рьяно и не всегда деликатно. За это его не понимали и осуждали современники. Его обвиняли в горячности нрава, нетерпеливости, вспыльчивости — и совершенно напрасно: он был истинный потомок мурзы Багрима — решительный, самолюбивый, смелый, самостоятельный, в меру хитрый. Он умел соблюдать баланс между почтительной угодливостью и бесстрашной независимостью. Излишние гибкость и пластичность характера, несомненно, удобные в жизни качества, снижают ощущение собственного достоинства, как внешнее, так и внутреннее. Принципиальность, справедливость, нестяжательство, верность данному слову и людям — это те качества, которые затрудняют жизненный путь личности. Однако подобный путь в жизни выбирается сознательно и рассчитан на немногих.

Примечания

1. Записки Г.Р. Державина... М., 1860. С. 499—500.

2. Записки Державина... М., 1860. С. 495—500.

3. Панаев В.И. Воспоминания // Вестник Европы. 1867. Т. 3. Сентябрь. С. 252.

4. Письмо Г.Р. Державина к В.Н. Каразину по поводу его речи, произнесённой в Филотехническом обществе // Русская старина. 1900, № 11. С. 482.

5. Сочинения Державина с объяснительными примечаниями Я. Грота: в 9 т. Т. 3. Стихотворения. Часть III. СПб., 1866. С. 504.

6. Некрология // Русский инвалид. СПб., 1816, № 164. С. 670.

7. Гавров С.Н. Модернизация во имя империи. Социокультурные аспекты модернизационных процессов в России. М., 2004.

8. Пивоваров Ю.С. Русская политика в её историческом и культурном отношениях. М., 2006. С. 17.

9. Семёнов Н.Ю. Об особенностях государственной власти в России // Управленческая элита Российской империи. История министерств. 1802—1917. СПб., 2008. С. 15.

10. Семёнов Н.Ю. Об особенностях государственной власти в России // Управленческая элита Российской империи. История министерств. 1802—1917. СПб., 2008. С. 16—23.

11. ОР РНБ. Ф. 247. Оп. 1. Т. 28. Л. 102—102 об.

12. Львова Е.Н. Рассказы, заметки и анекдоты из записок // Русские мемуары. Избранные страницы. XVIII век / сост., вступ. ст. и прим. И.И. Подольской. М., 1988. С. 409.

13. Стёпин В.С. Гражданское общество, правовое государство и право // Вопросы философии. 2002, № 1. С. 24.