9. Официальная полемика против Тутолмина

Из письменных возражений Державина на разные распоряжения и показания Тутолмина особенно любопытны замечания на «камеральное описание» губернии, составленное наместником во время объезда ее зимою 1785 года (от 4-го по 24-е февраля). Это описание, представленное императрице, было сообщено для сведения и губернатору, который, велев переписать его в несколько рук, во время своего путешествия набросал на полях этой копии свои заметки и впечатления. Еще прежде он насмешливо отзывался об этом описании и, между прочим, говорил в письме ко Львову: «В камеральных его описаниях написано, что открыты больницы и нормальные школы под ведомством приказа общественного призрения; но это неправда, для того что еще и деньги не все в процент отданы, на которые содержать заведения приказа должно. Больница строится, а школ и в почине нет! Подобно о здешней коммерции, о свойстве земли, о раскольниках и наврано, и солгано». В тетради опровержения развиваются подробно. Для краткости приведем два наиболее интересные примера. Тутолмин говорит: «Вообще во всех уездах несравненно более зажиточных, нежели бедных поселян». — Державин возражает: «Наоборот, можно сказать, что более бедных. Правда, что есть даже в самых лопских погостах такие зажиточные крестьяне, что я мало таковых видал внутри государства. Например, некоторые имеют несколько чисто отстроенных комнат с голландскими печьми, содержат чай, кофе и французскую водку для гостей. Сами их жены чисто одеты; например, в Повенецком уезде, в Шунгском погосте, хозяйка трактовала меня, вынося сама на большом красного дерева подносе для меня и бывших со мною несколько чашек кофе, вкусно сваренного; одета была хотя в телогрею, но имела на ногах чулки шелковые и белые глазетовые башмаки. Но должно сказать, сие-то малое количество зажиточных крестьян и есть причиною, что более бедных. Они, нажив достаточен подрядом или каким другим образом, раздают оный в безбожный процент, кабалят долгами почти в вечную себе работу бедных заимщиков, а чрез то усиливаются и богатеют более нежели где внутри России, ибо при недостатке хлеба и прочих к пропитанию нужных вещей прибегнуть не к кому, как к богачу, в ближнем селении живущему. Сие злоупотребление нужно, кажется, пресечь».

Далее, у Тутолмина сказано: «Наклонность к обиде, клевете, обманам и вероломству суть предосудительные свойства обитателей сей страны». — На это Державин замечает: «Все сие о нравах олончат, кажется, не очень справедливо. Ежели б они были обманщики и вероломцы, то за занятый долг не работали бы почти вечно у своих заимодавцев, имея на своей стороне законы, оборонить их от того могущие; не упражнялись бы в промыслах, где нередко требуется устойка и сдержание слова; не были бы терпеливы и послушны в случае притеснений и грабительств, чинимых им от старост и прочих начальств и судов в глухой сей и отдаленной стороне бесстрашно прежде на всякие наглости поступавших. По моему примечанию я нашел народ сей разумным, расторопным и довольно склонным к мирному и бесспорному сожительству. Сие по опыту я утверждаю. Разум их и расторопность известна, можно сказать, целому государству, ибо где олончане по мастерству и промыслу своему не знакомы? Нравы не сварливые и довольно мирные явственны мне стали из того, что при случае повеления экономии директора отнимать пахотные земли они, хотя с ропотом и негодованием, но были довольно смирны при таком обстоятельстве, при каковом в других губерниях без убийств и большого какого зла дело не обошлось бы. Коротко сказать: надобно только уметь с сим народом обходиться, тогда все из него сделать можно с лучшим успехом. Ревностные услуги, сделанные им Петру Великому, сие доказывают. Бесспорно, что главный начальник может повстречать при первом случае множество челобитчиков, которые без того не отступят, чтоб не прочел он несколько бумаг, ими принесенных. Но сие, может быть, происходит от того, что прежде в нижних местах мало было оказываемо им правосудия, и для того они всегда старались достигать до вышнего командира, который, приняв их ласковым образом и с кротостию прочтя их бумаги, легко рассуждением своим успокоить может, так что они отходят от него весьма довольны в судебное ли место, куда им прикажет, или тотчас оставляют свою претензию».

В некоторых из возражений Державина нельзя отрицать явной придирчивости; тем не менее надо согласиться, что, вообще говоря, в его замечаниях видно более знания дела и наблюдательности, нежели в описании Тутолмина, представляющем большею частью компиляцию из разных источников. Из своих заметок Державин сделал после связное извлечение, которое вместе с другими бумагами было доставлено Воронцову. Тутолмин, со своей стороны, подал Потемкину и некоторым другим высокопоставленным лицам оправдательную записку. Державин отвечал подробными объяснениями. Записка и ответ равным образом весьма любопытные документы для истории губернского управления и общественных нравов России в последнюю четверть прошлого века. Справедливость требует заметить, что краткая записка Тутолмина написана в гораздо более спокойном и умеренном тоне, нежели пространные объяснения Державина, своею резкостью очень напоминающие подобные же бумаги, которые некогда писал Ломоносов в столкновениях со своими противниками. Несмотря на протекшие со времени смерти его два десятилетия, Державин, по своему нравственному воспитанию, принадлежал к представителям того же периода русского общественного развития. Впрочем, что касается замечания нашего о характере записки Тутолмина, то мы находим в самой полемике обоих лиц следующее: Тутолмин говорит, что губернатор взводит на него клевету, «отъемлющую у него последнее и единое счастье быть известным миролюбивым человеком». — Державин возражает: «издавна примечено знающими сердце человеческое, что трус выхваляет свою храбрость, жестокий свою кротость... Я бы мог сделать картину миролюбивого и кроткого его нрава: пристойнее почитаю молчать. Кадетский корпус, Сумский полк могут за меня сказать...» Для поверки этих слов мы, к сожалению, не довольно знакомы с прочими обстоятельствами жизни Тутолмина.