7. Окончание командировки в Казань и опять на Иргизе

От графа Панина Державин отправился, по вызову Потемкина, в Казань. Здесь ему показалось, что и в расположении к нему этого начальника произошла перемена. Может быть, действительно, Потемкин был недоволен тем, что, несмотря на выраженное им желание, Пугачев был доставлен не к нему, а к Панину. Тогда же Потемкин, для своих соображений, потребовал от Державина инструкцию, данную ему Бибиковым. Представляя ее, Державин приложил и бумаги, полученные им от начальствующих лиц, а кроме того краткий отчет в своих действиях («Сокращение комиссии»), где, говоря о сделанных распоряжениях для защиты Саратова, между прочим заметил: «Я и теперь не обинуяся хочу осуждения, ежели я вступил не в свое дело, ежели я помешал кому что делать и ежели найдусь в чем-нибудь тут виноватым».

Известна роль, какую в начале появления Пугачева играл раскольничий игумен Филарет, к которому самозванец не без успеха обращался за советом и содействием. В первый период бродяжничества Пугачева Филарет был схвачен в Сызрани, отвезен в Казань и там посажен в темницу. Но при разгроме этого города Пугачев выпустил его, и Филарет скрылся. Понятно, что следственная комиссия считала особенно важным иметь в своих руках этого человека, и потому еще в июле Потемкин просил Державина принять меры к отысканию его. Для этого Державин употребил между прочим хитрость, написав к Филарету подложное письмо, которым казначей скита отец Фадей звал его к себе и обещал оставить его в покое, если он уплатит 2000 руб. Но никакие поиски не удавались. По приезде Державина в Казань Потемкин возвратился к этому поручению и нашел необходимым послать Державина вторично в Малыковку. В данном ему по этому случаю длинном ордере Потемкин, расточая похвалы его усердию в исполнении поручений Бибикова, по-прежнему возлагает на него большие надежды и обещает свое засвидетельствование о его заслугах перед императрицей. Эта инструкция, составленная очевидно по образцу бибиковской, объясняет нам, почему последняя была нужна Потемкину.

Естественно, что приказание ехать опять в отдаленный край не могло быть приятно Державину, который полагал, что уже кончил там свое дело, и надеялся вскоре возвратиться в Петербург к прежней своей жизни, к своим друзьям и любимым занятиям. Поэтому неудивительно, что Державин в таком неожиданном поручении увидел знак нерасположения к себе Потемкина. Как бы ни было, приходилось ехать, и он уже собирался в путь, но, разъезжая по городу в суровое и сырое время года (в ноябре), схватил горячку, которая надолго задержала его в Казани. Еще он не выздоровел, когда императрица, в декабре месяце, повелела П.С. Потемкину ехать в Москву для участия в допросе Пугачева. Наконец Державин поправился и, вероятно в феврале 1775 года, должен был снова отправиться в Саратовский край, между тем как другие офицеры, принадлежавшие к секретной комиссии, отпущены были в Москву. Это было тем досаднее, что в то время тайные меры к отысканию Филарета не имели смысла, так как «для поиска его, — говорит Державин, — отправлены были уже гласно от гр. Панина военные команды» и по распоряжению генерала Волкова стоявший на Иргизе гусарский эскадрон разыскивал беглых. Впрочем, вскоре после отъезда Державина всем офицерам гвардии приказано было возвратиться в полки; но так как он получил от Потемкина ордер о том не ранее как в конце марта, во время самой распутицы, то и не мог тотчас же явиться. По его бумагам оказывается, что он оставался на Волге до 7-го мая, а в записках своих он даже говорит, что «пробыл всю весну и небольшую часть лета 1775 года в колониях праздно». Во всяком случае, несомненно, что он был в Москве при праздновании мира с Турциею 10-го июля. В последние месяцы, проведенные им большею частью в колониях, он, имея довольно досуга для литературных занятий, написал и перевел из сочинений Фридриха II несколько од «при горе Читалагае». Кроме того, он, вероятно, тогда же составлял журнал, в котором изложил по месяцам обстоятельства своей командировки и который впоследствии послужил основанием для рассказа об этой эпохе в его записках.

В проезд через Казань, на пути в Москву, он там почти не останавливался. Не только городской дом его матери, но и имения ее, как казанские, так и оренбургские, были разорены; сама старушка, едва спасшаяся от рук мятежников, была сокрушена горем, и свидание ее с сыном не было радостно после стольких потерь и в виду лишений, которых оба должны были ожидать в будущем. В записках сына ее есть сведение, что она при разорении Казани Пугачевым попала к нему в плен. Мы не знаем подробностей этого обстоятельства; но, вероятно, дело состояло только в том, что она, вместе с множеством других жителей города, пробыла короткое время в той «многотысячной толпе, которую, — по словам современника, — злодей великим протяжением влек за собою».