Завершение
«Вам тихий месяц светит...» Замечательный историк литературы С.Д. Артамонов, заканчивая небольшой раздел о М.Ю. Лермонтове в своей монументальной четырехтомной работе /29. С. 274/, гипотетически проронил: «А если бы он, с его сердцем, с его умом, жил в наши дни?..» И тут же в стихотворной форме ответил:
...Когда бы Вы теперь на нас взглянули,
Стряхнув с себя холодный смертный сон,
В каком бы ужасе в Вас чувства потонули,
С каким отчаяньем раздался бы Ваш стон!
Но спите мирно! Пусть над Вами ветви
Раскинет старый, Вам знакомый дуб,
И ночью благостной Вам тихий месяц светит,
И ветер свежестью коснется Ваших губ.
И заканчивая повествование, приведу строки неоконченной оды Г.Р. Державина, написанные им за три дня до смерти, которые можно считать и эпитафией самому поэту:
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется,
И общей не уйти судьбы.
«На тленность...» 6.07.1816
Итак, что же остается? У молодого поэта, лежащего под дубом, — посмертная тоска по «свободе и покою», до сих пор не достигнутых человечеством. У нас — печаль по рано ушедшему космическому гению, томление по Божеству. У старого и мудрого провидца — истина, явленная им перед смертью нам, о бренности существования и неизбежности смерти, преследующая каждого с рождения... и, наконец, она же — о «пропасти забвения»...
Слово поэту Г.А. Шенгели (1894—1956):
Он очень стар. У впалого виска
Так хладно седина белеет,
И дряхлая усталая рука
Пером усталым не владеет.
Воспоминания... Но каждый час
Жизнь мечется, и шум тревожит.
Все говорят, что старый огнь погас,
Что век Екатерины прожит.
Вот и вчера. Сияют ордена,
Синеют и алеют ленты,
И в том дворце, где медлила Она,
Мелькают шумные студенты.
И юноша, волнуясь и летя,
Лицом сверкая обезьяньим,
Державина, беспечно, как дитя,
Обидел щедрым подаяньем.
Как грянули свободные слова,
В равненьи и сцепленьи строгом,
Хвала тому, чья никла голова,
Кто перестал быть полубогом.
Как выкрикнул студенческий мундир
Над старцем, смертью осиянным,
Что в будущем вскипит, взметнется пир,
Куда не суждено быть званным...
Бессильный бард, вернувшийся домой,
Забыл об отдыхе, о саде,
Присел к столу и взял было рукой, —
Но так и не раскрыл тетради.
1918
Вот и Георгий Аркадьевич благословил «наше все» за оригинальное видение молодым талантом гениального старца... Говорят, молодость не ведает жалости к старости. Однако нет: черствость души — черта личности лишь некоторых, и эта черта не только свойственна молодым... Не ему передал свою лиру предтеча русской поэзии. Тут уместно вспомнить державинское четверостишье:
Тебе в наследие, Жуковской!
Я ветху лиру отдаю;
А я над бездной гроба скользкой
Уж, преклони чело, стою.
1808
Не передумал старик о передаче лиры, слушая лицеистов, как считают некоторые. Лишь В.А Жуковский решил «передать» свою лиру А.С. Пушкину, признав себя побежденным, а ученика — победителем...
На посошок читателям — четыре строки из сонета другого мастера. От души:
Державин! Державин! Твой лик предо мной,
Богато облитый огнем вдохновенья,
Как призрак чудесный святого виденья,
Сверкаешь и блещешь небесной красой...
М.Д. Деларю, 1834
И еще, чуть не забыл: читайте божественные стихи М.Ю. Лермонтова, читайте книги о его блистательном творчестве и о его трагической судьбе /45—51/. И последнее. Из двух гениев кому чаще везло в жизни и кто из них ощущал себя в ней более счастливым — большой вопрос. Может, частично читатель получит ответ из послесловия, чьи уста из них можно считать более близкими, чтобы вещать о деяниях Создателя, которые способен увидеть не каждый?
Послесловие. В одной сказке писано: «Все злодеи и подлецы исчезнут! Постепенно...» Надо только уметь ждать. Вот исчезли постепенно мерзавцы, участвующие в смертельной интриге против молодого поэта, исчез и убийца. Некоторые сразу. Другие постепенно.
А М.Ю. Лермонтов жил, жив и будет жить в веках. И явлен он на землю не постепенно, а сразу и навечно!
Свою младшую трехлетнюю дочь я приучил глядеть в небо. Как-то, глядя в летнее небо, сказала:
— Папа, смотри, овечка с овченком!
Действительно, по голубой лазури медленно плыла белая кучерявая тучка, и сразу за ней почти такая же, поменьше. Я вспомнил стихотворение М.Ю. Лермонтова, написанное за год до гибели, «Тучки небесные, вечные странники...» и прочитал ей его по памяти. Теперь она мне часто цитирует произведения не только любимого ею поэта Михаила Юрьевича, но и А.С. Блока, которого я вспоминаю не всегда.
Говорят, устами ребенка глаголет истина. А Корней Чуковский еще отмечал большую работу ребенка над словом. Дети — первые словотворцы, а потом уже ими становятся поэты. Лучшими из них стали Велимир Хлебников, Игорь Северянин, есть и современные, которых называть не буду, дабы не обиделись те, которых не назову. Но впереди всех и в этом труде преуспел гениальный Михаил Юрьевич ЛЕРМОНТОВ. С ним советовался В.И. Даль (1801—1672), работая над «Толковым словарем живого великорусского языка»...
И вот поэтическое видение писателем В.И. Гусевым (Москва) суда над преступником, убившим поэта. Четверостишье о смерти как будто живущего убийцы, трясущегося в ночи перед свечой, освещающей портрет М.Ю. Лермонтова, и о бессмертии поэта:
Убийцу ночь иль свечка не спасет,
А сам он не спасется от портрета.
Он здесь в ответе лет на восемьсот,
А на том свете вовсе без ответа.
Сократ утверждал: «Я знаю только то, что ничего не знаю».
Молодой философ Дорион как-то сказал ему: «Если ты знаешь даже только это, то не можешь утверждать, что ничего не знаешь...» И в свою очередь противопоставил Сократу свое утверждение: «Я знаю только то, что знаю...» /52/.
Нам через 2,5 тысячи лет представляется, что это чистейшая тавтология. Надо говорить: «Я кое-что знаю из познанного и ничего — из непознанного». А еще правильнее сказать: «Я не уверен в том, что кое-что знаю, ибо, что познал, забываю». И это будет — истина!
Сократ впервые в мире провозгласил: «Истина — выше жизни!..» И не только провозгласил, но и умер за истину. Акт более значимый, чем распятия сторонников новых вер, включая Христа. И совершен он на много столетий ранее таких кровавых деяний.
Беседующий со своими учениками о бессмертии души Сократ — самое прекрасное зрелище и самое светлое из всех мистерий (это подчеркивал Платон):
«Я верю в богов более чем кто-либо из моих обвинителей. Настало время расстаться: мне — чтобы умереть, вам — чтобы жить. Кому из нас дается лучший удел? Этого не знает никто, кроме богов...»
Он сам, выпив ядовитый напиток, умер, прощая своим палачам их заблуждения и клевету, стал первым образом мудреца-мученика. Он представляет собой пришествие в мире индивидуального посвящения и науки, открытой для всех. Не было человека «более свободного, более справедливого и более разумного» — утверждали ученики. Судившие фарисеи поставили в вину мыслителю неверие в богов и развращение молодежи, т. е. свои пороки. Они им предавались все или почти все — тайно. Но на самом деле они определили ему казнь за то, что он убедительно показывал их подлинные лица.
Люди прощают пороки и все виды безверия, но они никогда не прощают тем, которые срывают с них маски. А Сократ все время и всюду срывал такие маски.
М.Ю. Лермонтов повторил подвиг Сократа и также был казнен, с той лишь разницей, что за два с половиной тысячелетия орудие казни было усовершенствовано, а бесчестных нелюдей стало больше для исполнения вселенского преступления!..
Аристотель заметил, что Ксенофон, «воззревши на Небо в его целости, заявил, что всеединое и есть Бог».
Нам представляется, что возникновения мира как такового не было. Вселенная существовала всегда. Начало мира — в нашем несовершенном сознании. Время ни начала, ни конца не имеет. Безгранично и пространство. «Время» и «пространство» — категории, придуманные людьми для своего удобства все измерять количественно. Но количественно невозможно измерить, как показывает практика, ни нас, живущих, но больше — умерших. Не боги создали людей, а люди создали богов — не Сократ ли впервые высказал эту мысль?.. И за это был приговорен к смерти!.. И М.Ю. Лермонтова, призванного Создателем стать его устами, т. е. быть способным на великие свершения, постигла та же участь.