Взгляд 9: «Не зря на колесо веселых, мрачных дней»

В заключительных строфах стихотворения Державин обращается наконец к своему адресату — уже не к Богу, но к его земному представителю, «почтенному архипастырю», Евгению Болховитинову (которого в стихотворной надписи к акварели Абрамова сравнивал с навестившим Горация Меценатом)¹. Горацианская и библейская традиции, почти механически сведенные вместе в формульном вступлении «Блажен, кто...», в финале стихотворения оказываются связанными неразрывно, воплощенными в фигуре святого отца:

Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих
Свидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный,
Который, тощих недр и сводов внутрь своих
  Вождя, волхва гроб кроет мрачный.

От коего, как гром катается над ним,
С булатных ржавых врат и збруи медной гулы
Так слышны под землей, как грохотом глухим,
  В лесах трясясь, звучат стрел тулы.

Так, разве ты, отец! святым своим жезлом
Ударив об доски, заросши мхом, железны,
И свитых вкруг моей могилы змей гнездом
  Прогонишь, — бледну зависть, — в бездны.

Не зря на колесо веселых, мрачных дней,
На возвышение, на пониженье счастья,
Единой правдою меня в умах людей
  Чрез Клии воскресишь согласья.

Так, в мраке вечности она своей трубой
Удобна лишь явить то место, где отзывы
От лиры моея шумящею рекой
  Неслись чрез холмы, долы, нивы.

Ты слышал их, и ты, будя твоим пером
Потомков ото сна, близ севера столицы,
Шепнешь в слух страннику, в дали как тихий гром:
  «Здесь бога жил певец, — Фелицы».

      (строфы 58—63)

Издавая отдельным изданием три первые книги од, Гораций объединил общим размером первую оду первой книги (посвящение Меценату) и последнюю оду последней книги (обращение к Музе — знаменитый «Памятник» (Exegi Monumentom)) (Гаспаров 1997, I, 140). В «Жизни Званской» обращение к другу-покровителю и очередной памятник, воздвигаемый поэтом самому себе, совмещены в шести финальных строфах «отрицания руины»². Эти строфы заставляют нас задуматься еще об одном возможном источнике руинного топоса в державинском стихотворении и вновь вспомнить о Доме Поэта — остановке на литературном пути из Сабинума в Званку — вилле Александра Поупа в Твикенхэме.

Александр Поуп. Опыт о человеке. Фронтиспис издания Вильяма Варбуртона, 1745. Гравюра с рисунка Поупа

Гравюра, помещенная на фронтисписе первого посмертного издания Поупа 1745 года с предисловием и примечаниями Вильяма Варбуртона, представляла автора «Опыта» стоящим с открытой книгой на фоне развалин (по свидетельству Варбуртона, гравюра была снята с рисунка, сделанного рукой самого поэта (Newton 1936)³. Осенью 1743 года, за несколько месяцев до смерти Поупа, его навестил в Твикенхэме один из самых преданных друзей, известный литератор и издатель Роберт Додсли⁴. Смертельно больной поэт продолжал трудиться над усовершенствованием своего любимого грота, проводил там большую часть времени, описывал его в стихах и письмах и демонстрировал всем посетителям. Разделивший с Поупом это «платоническое», по его собственному выражению, времяпрепровождение Додсли откликнулся на посещение Попиевой пещеры следующим стихотворным «Пророчеством» — «The Cave of Pope. A Prophesy» (Anderson 1795, XI, 103):

When dark oblivion in her sable cloak
Shall wrap the names of heroes and of kings;
And their high deeds submitting to the stroke
Of time shall fall amongst forgotten things:

Then (for the Muse that distant Day can see)
On Thames' bank the stranger shall arrive
With curious wish thy sacred Grot to see.
Thy sacred Grott shall with thy Name survive.

Grateful posterity, from Age to Age
With pious hand thy ruin shall repair:
Some good old man to each enquiring Sage,
Pointing the place shall cry, the Bard liv'd there,

Whose Song was Music to the listening Ear,
Yet taught audacious Vice and Folly, Shame;
Easy his Manners, but his Life severe;
His Word alone gave Infamy or Fame.

<...>

Then some small gem, or moss or shining ore,
Departing, each shall pilfer, in fond hope
To please their friends on every distant shore:
Boasting a Relic from the Cave of POPE⁵.

Стихотворение Додсли о гроте Поупа прочно вошло в культурную память британцев: цитируя его, авторы не только XVIII, но и XIX века, как правило, не считали необходимым ссылаться на первоисточник. Особенно широкое хождение имела строфа, начинавшаяся словами «Grateful posterity, from age to age...»: так, например, ее обязательно вспоминали авторы многочисленных путеводителей по «самым живописным местам Темзы» (Cooke 1818; Cobbett 1872, 292). Додсли был известен своей интуицией — как литературной, так и жизненной, и исторической: в «Пророчестве» он предсказал не только будущее увлечение потомков сувенирами из грота и сада Поупа («Then some small gem, or moss or shining ore, / Departing, each shall pilfer»⁶), но и предстоящее разрушение этих мест.

Как уже говорилось, вилла Поупа фактически ему не принадлежала: римским католикам запрещалось иметь частную собственность (Hunt 1992, 75—76). После смерти поэта дом переходил из рук в руки, но новые хозяева (даже лорд Уильям Стэнхоуп (William Stanhope), основательно перестроивший здание, и его зять Велебор Эллис, лорд Мендип (Wellebore Ellis, lord Mendip)), или и вправду чтили его память, или, принимая существующую ситуацию как данность, старались извлечь из нее возможную для себя выгоду⁷. Так или иначе, во второй половине XVIII века и в первые годы XIX столетия поток паломников к Дому Поэта, к гроту и знаменитой иве на берегу не иссякал.

В 1792 году один из «литературных пилигримов» посвятил легендарному дереву строки, своей известностью превзошедшие даже «Пророчество» Додсли (и в итоге утратившие имя автора⁸):

Weep, verdant Willow, ever weep,
And spread thy pendant brunches round:
Oh may no gaudy flow'ret creep
Along the consecrated ground!
Thou art the Muses' favorite tree
They lov'd the Bard who planted thee.

The wintry blast assails in vain;
The forked lightning passes by,
To stretch the oak upon the plain,
Whose tow'ring branches brav'd the sky:
The Muses guard their fav'rite tree;
They lov'd the bard who planted thee.

<...>
But all the Muses' tender care
Cannot prolong the final date:
Rude time will strip thy branches bare,
And thou must feel the stroke of Fate;
E'en thou, the Muses fav'rite tree,
Must fall like him who planted thee.

But still the Muse shall hover near;
And, planted there by hands unseen,
Another willow shall appear,
Of pensive form, upon the green;
To grace the spot, when thou no more
Shalt overarch the hallow'd shore⁹.

Ива погибла в 1801 году: «рогатая молния», столько раз проходившая мимо, все-таки настигла ее; изуродованные остатки ствола на берегу долго не решались трогать¹⁰. Смерть дерева послужила своеобразной увертюрой к событиям, последовавшим шесть лет спустя.

В 1807 году вилла была выставлена на аукцион. Говорили, что ее собирается приобрести поэт Сэмюэль Роджерс, автор прославленной поэмы «Удовольствие от Способностей Памяти» (The Pleasures of Memory (1792)), — с тем чтобы увековечить память Поупа и превратить Дом Поэта в постоянно действующий музей. Но огромная сумма, которую поначалу запросили аукционеры (впоследствии уменьшенная вдвое), напугала поэта и заставила его отказаться от своей благородной затеи (Carruthers 1853, 122—123). В итоге дом и прилегающие к нему земли купила София-Шарлотта Хоув, баронесса Лангарская¹¹. Баронесса чужда была поэзии и не нуждалась в дополнительных доходах. Толпы паломников докучали ей, а потому первым делом она приказала снести дом и возвести на его фундаменте новый, по современному проекту, — а затем разорила сад. На все эти действия ушло несколько месяцев: к концу 1807 года от усадьбы Поупа в Твикенхэме почти ничего не осталось. Уцелел только грот, но и грот баронесса не преминула очистить от зеркал, ракушек и минералов, которыми любовно украшал его поэт (Cobbett 1872, 208).

Весть о разрушении виллы быстро распространилась в Англии и за ее пределами: британская и европейская пресса, а также личные дневники современников были полны возмущенных откликов на это событие¹². Баронессу Хоув называли «королевой Готов», обвиняли в вандализме и сравнивали с другими разрушителями (или, наоборот, хранителями) культурных святынь, известными мировой истории.

Общим местом подобных публикаций стало упоминание хрестоматийного эпизода из жизни Александра Македонского, пощадившего при разорении Фив (335 г. до н.э.) единственный дом — дом великого Пиндара¹³. Согласно греческому историку Арриану, Александр не велел поджигать этот дом «из почтения» к памяти его легендарного обитателя. Византийский богослов и ритор Иоанн Златоуст описывал этот эпизод более подробно: в его изложении, юный царь сам начертал на дверях дома: «Не пускать огня под крышу Пиндара, слагателя песен (μουσοποιοσ). Но великие полководцы бывают порой более сентиментальны, чем безвестные баронессы. Разрушение Символа превратилось в Символ Разрушения¹⁴.

[Тернер и Поуп. Разорение Дома Поэта произвело неизгладимое впечатление на Уильяма Тернера, в 1807 году произведенного в профессора Королевской Академии художеств и приобретшего небольшой участок земли и дом в Твикенхэме, неподалеку от бывшей виллы Поупа (восторженным почитателем которого художник оставался всю жизнь (Hamilton 1997, 137—138, Hunt 1992, 225—226))¹⁵. К 1808 году относится известное элегическое полотно Тернера — Вилла Поупа в Твикенхэме во время разрушения (Pope's villa at Twickenham during its Dilapidation (1808)).

Картина, следующая колористической и композиционной традиции Клода Лоррена (и тем самым своей изобразительной стилистикой подчеркивающая преемственность эстетических идеалов: от Лоррена к Поупу и далее — к культуре «живописного» 1790—1810-х годов¹⁶), являла взору величественные развалины в туманном отдалении и, на переднем плане, — рыбаков, выбирающих из реки сети, а также мирно дремлющих на берегу овец. В левом нижнем углу полотна зрители могли видеть молодую пару: мужчину с тростью и женщину в дорожном платье, в задумчивости разглядывающих фрагменты старинных колонн и капителей (видимо, перенесенных сюда крестьянами, занятыми в разборе здания. Две темные фигуры намечены, но не проработаны художником: мы не видим их лиц — случайно ли?). Крестьяне сидят верхом на искалеченном стволе бедной ивы, направленном «на зрителя». К образу поверженного дерева — «природной руине», символу безнадежной разорванности времен, — Тернер неоднократно возвращался в своих поэтических тетрадях этого времени (Hunt 1994, 227). Несколько строф из «Речного блокнота» (River sketchbook) как будто вложены им в уста речного Гения — Гения Места:

Dear Sister Isis tis thy Thames that calls
See desolation hovers o'er those walls
The scattered timbers on my margin lays
Where glimmering Evening's ray yet lingering plays
There British Maro sung by Science long endear'd

And to an admiring Country once rever'd
Now to destruction doom'd thy peaceful grott
Pope's willow bending to the earth forgot
Save one weak scion by my fostering care
Nursd into life...

      (Wilton 1990, 50—51)¹⁷

В 1811 году Джон Пай сделал с картины Тернера гравюру (названа она была более сдержанно, чем оригинал, — Pope's villa, — но образы распада и разрушения в графическом варианте были усилены по сравнению с живописным оригиналом). Гравюру сопровождал пространный текст, принадлежавший перу Джона Бриттона — известного критика и историка искусств: «...это место, некогда святое, подверглось теперь осквернению: Дом Поэта сровняли с землей, а его любимые закоулки лишили присущего им очарования. О незабвенный позор! <...> Глядя на эту картину, кто не прочтет в ней достойной эпитафии Руине, кто не воскликнет, подобно страннику на могиле Йорика: "Здесь пел Поп!" Додсли, в известных строках, обращенных к поэту, предсказал печальную судьбу этих мест...» (Britton 1812)¹⁸. Далее следовало уже хорошо нам известное четверостишие Додсли, обращенное к «благодарному потомству».

На смену гравюрам XVIII столетия, сделавшим трехэтажное здание на высоком берегу Темзы известным всей Европе, пришли эстампы, во множестве отпечатанные с гравюры Джона Пая, сохранившие для потомков память о самом разорении и, — тем самым, — отчасти ему противостоявшие.]

Знал ли Державин о разрушении виллы Поупа? Если да, то образ «грядущей руины» из пятьдесят седьмой строфы «Жизни Званской» должен прочитываться как очевидная проекция посмертной судьбы «английского Горация» на свою собственную, мысленное соположение Твикенхэма и Званки. Сколь бы заманчивым ни было ответить на этот вопрос утвердительно, сделать этого мы не можем. Разрушение виллы Поупа происходило весной и летом 1807 года — т.е. ровно в тот момент, когда картины будущего разорения рисовались мысленному взору Державина (к маю—июню даже самые первые вести о варварских действиях баронессы Хоув едва ли могли достичь берегов Волхова). Говорить здесь можно скорее об удивительном совпадении, «странном сближении», неожиданном совмещении топосов литературных и географических.

Передаточным звеном в сложном диахроническом механизме отзвуков и реминисценций могли явиться цитированные выше строки Роберта Додсли, поразительно созвучные заключительной строфе державинского стихотворения. Обратимся к ним еще раз, расположив обе строфы, для большей наглядности, рядом:

Совпадение двух отрывков (образное, метрическое, «жестовое») представляется слишком полным, чтобы быть совершенно случайным¹⁹.

Примечания

1. В уже цитированной нами статье Татьяны Фрайман (Степанищевой) автор сравнивает адресованные Евгению строфы с обращением к «уединенному певцу», «другу почивших» в «Сельском кладбище» Жуковского (Фрайман 2004, 62).

2. О многочисленных «памятниках» Державина самому себе см. исследование И. Кляйна «Поэт-самохвал» (Кляйн 2004).

3. Варбуртон сопроводил гравюру, сделанную с рисунка Поупа, специальным примечанием: «...Мы видим, что она [иллюстрация. — Т.С.] представляет нашему взору Тщетность человеческой Славы (Vanity of Human Glory), стремящейся ложными путями за Счастьем: там, где Смешное укутано в завесу паутины, а Смерть явлена головой, увенчанной лавром, и несколькими надписями на величественных руинах Рима — все эти элементы достойны лучших из когда-либо созданных Поупом сатир (цит. по: Newton 1936, 20).

4. Robert Dodsley (1703—1764). Додсли издавал Даниэля Дефо и Джонатана Свифта, Сэмюэля Джонсона и Эдварда Юнга, Александра Поупа и Томаса Грея (среди прочего, Додсли был и первым издателем «Удовольствий» Марка Экенсайда).

5. Буквальный перевод: «Когда темное забвение своими черными одеждами / Окутает имена героев и королей; / И их высокие деяния, подвергнутые ударам / Времени, канут во мглу, // Тогда (ведь Муза способна прозревать грядущее) / На берег Темзы ступит чужестранец, / Движимый любопытством увидеть твой заветный Грот. / Заветный Грот уцелеет благодаря твоему Имени. // Благодарное потомство, из Века в Век / Благочестивой рукой восстановит разрушенное. / И некий добрый старец каждому вопрошающему Мудрецу, / Указывая на эти места, крикнет: «Здесь жил Бард, // Чья Песня была усладой для внемлющего уха, // Но могла пристыдить дерзкую Глупость и Порок; / Его манеры были просты, а Жизнь — сурова; / И одного его Слова хватало для того, чтобы Прославить или Опозорить человека <...>. Потом какое-нибудь маленькое сокровище — кусочек мха или осколок минерала, / Каждый, покидая эти места, утащит с собой в заветной надежде / Позабавить друзей на далеком берегу, / Похваляясь Сувениром из Пещеры ПОУПА».

6. Ярким представителем сентиментальных потомков явился Н.М. Карамзин, по возвращении домой («on every distant shore») раскладывавший перед собой скромные «трофеи» своих странствий: «С каким удовольствием перебираю свои сокровища: записки, счеты, книги, камешки, сухия травки и ветки, напоминающие мне или сокрытие Роны, la perte du Rhone, или могилу отца Лоренза, или густую иву, под которою Англичанин Поп сочинял лучшие стихи свои! Согласитесь, что все на свете Крезы бедны передо мною!» (Карамзин 1984, 388).

7. Так, например, лорд Стэноп занимался рассылкой черенков «ивы Поупа» по всему миру — в том числе в 1789 году один из побегов знаменитого дерева был отправлен им лично российской императрице (Pope 1853, 123).

8. Стихотворение, без указания автора, воспроизведено на страницах известного трехтомника Рудольфа Аккермана «Микрокосм Лондона» (1808—1813) — «социальной диорамы» Лондона и окрестностей (Microcosm 1808, III, 276).

9. Буквальный перевод: «Плачь, многолиственная ива, вечно плачь, / Разбрасывая вокруг плакучие ветви: / О, пусть слишком яркие цветы никогда не проберутся / На эту священную землю! / Ты — любимое дерево Муз; / Они любили того, кто тебя посадил. // Порывы зимнего ветра тщетно нападают на тебя; / Рогатая молния проходит мимо, / Чтобы поразить на равнине дуб, / Чьи высокие ветви бросали вызов небу: / А Музы охраняют свою любимицу, / Они любили того, кто тебя посадил. <...> Но вся нежная забота Муз / Не отсрочит неизбежного конца: / Жестокое время обнажит ветви, / И ты почувствуешь удар Судьбы; / Даже ты, любимое дерево Муз, / Должно будешь упасть — как упал тот, кто посадил тебя. // Но и тогда Музы будут обитать где-то поблизости; / И, посаженная невидимыми руками, / Здесь [на лужайке] вырастет новая ива, / Такой же задумчивой формы, / Чтобы украсить собой это место, где ты больше / Не осенишь сводом священного берега».

10. Карамзин упоминает об иве в первой же книжке «Вестника Европы», увидевшей свет в январе 1802 года, в примечании к статье «Трогательное воспоминание», переведенной из «Gazette de la France».

11. Sophia Charlotte Howe, baroness of Langar (1762—1835).

12. Так, английская писательница Мэри Берри сделала в своем дневнике следующую запись о посещении Твикенхэма в ноябре 1807 года: «Went into Pope's back garden, and saw the devastation going on upon his quincunx by its now [sic] possessor Baroness Howe. The anger and ill humour expresses against her for pulling down his house and destroying his grounds, much greater than one would have imagined» (Extracts from the Journals and Correspondence of Miss Berry from the Year 1783 to 1852, ed. Lady Theresa Lewis [Lodnon 1866, II, 334]).

13. Gentleman's Magzine LXI (1807), 624, 988; Fraser's Magazine for Town and Country, LXI (1860), 553; Gentleman's Magazine, XVIII (1842), 44; Notes and Quieries, X (1896), 21—22; Cobbett 1872, 288. Популяризации этого эпизода на рубеже веков способствовало его упоминание в статье «pindarique» Энциклопедии Дидро и Д'Аламбера, принадлежащей перу Дидро. Наряду с домом Пиндара в Фивах, авторы заметок о разрушении твикенхэмской виллы часто упоминали и дом Петрарки, перестройке которого новым владельцем воспротивились жители города.

14. Ср. описание попытки «литературного паломничества» в Твикенхэм, предпринятой в 1936 году американским журналистом, издателем и коллекционером Альфредом Эдвардом Ньютоном: «Что, казалось бы, может быть естественней путешествия вверх по Темзе, к Твикенхэму, с целью найти хоть какие-нибудь следы жизни Поупа в этих местах? Ясным, мягким утром в конце мая наш автобус отошел от остановки "Риц", и всего через час мы уже были в той суетливой и густонаселенной части Лондона, которая, тем не менее, по-прежнему зовется Твикенхэмом. "Поймав такси, я спросил: "А осталось ли что-нибудь от грота Поупа?" — "Более чем, сэр!" (Plenty, Sir!) — отозвался таксист, и три минуты спустя мы остановились перед большим современным зданием, носящим это имя. "Но это не грот, — пробормотал я, — я ведь хотел увидеть грот". Шофер показал на вывеску над входом, гласившую "ГРОТ" (The Grotto): "А больше я никакого грота не знаю", — заключил он. Литературные паломничества, подобные моему, требуют времени и терпения; в ответ на ваши вопросы люди, как правило, смотрят на вас, как будто о чем-то догадываясь, качают головой и проходят мимо. В этот раз единственное, что нам удалось обнаружить и что хоть как-то напоминало нам о Поупе, была католическая школа... Что ж? Мы посетили ее» (Newton 1936, 21).

15. Тернера занимало, среди прочего, и странное совпадение: деда Поупа по материнской линии звали ... Уильям Тернер. Над проектом твикенхэмской виллы Тернера трудился не кто иной, как Джон Соун, «безумный архитектор», автор знаменитых руинных построек, на год раньше Тернера произведенный в профессора Королевской академии.

16. Идея «живописного цитирования» старых мастеров, необходимости постоянного диалога с ними принадлежала Джошуа Рейнолдсу и развивалась им как в теории, так и в собственной художественной практике.

17. Буквальный перевод: «Дорогая Сестра Изида, к тебе взывает твоя Темза, / Видишь: разорение царит в этих стенах, / Обломки дерева разбросаны по берегам, / Там, где постепенно гаснет последний закатный луч, / Где пел Британский Вергилий, прославленный своим искусством [наукой], / Тот, перед которым некогда благоговела восхищенная Страна, / И чей мирный грот обречен теперь на разрушение. / Склонявшаяся до земли ива Поупа забыта / Лишь маленький побег, спасенный моей заботой, / Взлелеян к жизни...»

18. «...This once sacred spot, however, is now desecrated: the dwelling of the poet is now leveled to the ground, and his favorite haunts have been despoiled of their local charms <...> A most memorable crisis!»

19. В России Додсли был известен главным образом своим дидактическим сочинением «Наставник» (The Preceptor, containing a general course of education (1748)), двенадцать частей которого, переведенные М.И. Веревкиным на русский язык, увидели свет в 1789—1792 годах (Наставник, или всеобщая система воспитания <...> Сочинение английское в дванадесяти частях <Составитель Р. Додсли>. С немецкого языка на российский переложено М.И. Веревкиным. СПб., 1789—1792. 4. 1—12. В это издание был включен прозаический же перевод отрывка из «Осени» Томсона (под названием «Сельская жизнь»). О восприятии Додсли в России см.: Левин 1990, 28, 53, 94.